– Да, в общем, никакого, так, подумалось. – Мой взгляд упал на брусчатку, по которой уже отстучали башмаки юного еврея. – Думаю, что удача будет сопутствовать ему.

Сам собой вспомнился мотив песенки, и я запела:

– «Пятнадцать человек на сундук мертвеца. Йо-хо-хо, и бутылка рома!»

Джейми заинтересованно покосился в мою сторону.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Всего лишь то, что герцог мертв. И что до содержимого его сундука много охотников. Мне кажется, что тюлений остров был в его собственности. Согласен?

– Не могу согласиться целиком и полностью, потому что не знаю, так ли это, но очень похоже на то, – улыбнулся он.

Джейми стучал по столу негнущимися пальцами, приговаривая:

– Джаред вывел меня на Мейера, тогда-то я и подумал, что стоит узнать поподробнее о монетах, потому что «Бруха» должна была забрать клад, и посылавший ее с большой долей вероятности и был тем, кто этот клад спрятал, – последние слова он произнес нараспев.

– Похоже на то, – отозвалась я, – да только если сокровища спрятал герцог, он физически не мог посылать за ними «Бруху». По моим прикидкам, клад можно оценить тысяч в пятьдесят.

Джейми смотрел на свое отражение в пузатом графинчике и не удержался от искушения пропустить стаканчик. Оно и понятно: вино лучше ощущать в желудке, чем созерцать его в графине.

– Монеты нетяжелые. Там нет пятидесяти тысяч. Но ты видела цены, по которым еврей сбывал их?

– Ну да, а что?

– Тысяча фунтов стерлингов за какую-то старинную дрянь! Да она же в плесени! – бурно возмущался Джейми.

– Твое изумление понятно, но ведь и монеты не дрянь, хотя и старинные. – Видя, что он хочет продолжить обсуждение ценности раритетов из коллекции Ротшильдов, я махнула рукой, как бы отметая возможность дальнейших расспросов. – Главное сейчас другое: могло ли сокровище, спрятанное на острове тюленей, быть теми пятьюдесятью тысячами фунтов, обещанными Стюартам?

В тысяча семьсот сорок четвертом году Карл Стюарт был во Франции. Целью его визита была встреча с Людовиком, его царственным кузеном, который мог оказать поддержку Стюарту. Тогда-то герцог Сандрингем и отправил Карлу зашифрованное письмо, в котором предлагал предоставить в его распоряжение пятьдесят тысяч фунтов, которых бы хватило на снаряжение – или наем – небольшого войска для вторжения в Англию. Таким образом, герцог предлагал профинансировать восстание с целью возвращения трона предков.

Возможно, именно это предложение побудило принца совершить поход на Англию, окончившийся, к сожалению, плачевно. Но нельзя сбрасывать со счетов и другие факторы, не менее маловажные, которые были бы второстепенными в других случаях, но не в случае с принцем, как-то пьяный спор или подначка возлюбленной, пославшей в Шотландию всего шесть союзников, но две тысячи голландских палашей и бочонки бренди для горцев.

Но дело в том, что герцог умер раньше, чем Карл Стюарт вернулся в Англию. Загадка этих денег не мучила меня: что, если принц смог бы использовать эти деньги по назначению?

Полученный клад мог бы изменить ход истории. Восстание якобитов могло бы окончиться успешно. Не было бы Каллодена. Я не вернулась бы в свое время… и умерла бы при родах, а Брианна тогда же или впоследствии. Но что толку задавать глупые вопросы и кому задавать их? Какие «бы», какие «если», когда все пошло по-другому.

Джейми тер переносицу.

– Может быть. Правда, если бы от сокровища спешно избавлялись, продавец получил бы меньшую сумму, чем настоящая стоимость клада, но при наличии достаточного для поиска хорошего покупателя времени продавец имел бы пятьдесят тысяч, это вполне возможно.

– Дункан Керр был якобит?

Джейми насупился и кивнул.

– Да. Я понимаю, что ты хочешь сказать… Впрочем, командующему неловко иметь при себе такие суммы.

– Но ведь монеты и камни очень удобны в плане перевозки: они немного весят и их удобно прятать, не так ли? Герцог, изменник для британской короны, сговаривался со Стюартами! Значит, он был заинтересован в том, чтобы передать ценности незаметно, производя минимум действий. Как бы он переправлял пятьдесят тысяч, а? Неужели экипажем – и не одним – с конвоирами? Золото довольно тяжелое, транспортировка ящиков неизбежно привлекала бы внимание. В отличие от одинокого путешественника, перебирающегося через Ла-Манш с мешочком у пояса.

Джейми кивнул, давая понять, чтобы я дала ему слово, – он согласен с ходом моей мысли и продолжит за меня.

– Если ты собираешь такие штуки, никто или почти никто не будет интересоваться, когда ты приобрел ту или иную вещицу. Тем более у кого. Непосвященный не поймет, сколько стоит камушек на самом деле, так что способ очень удобен. – Он блестел глазами и продолжал, вдохновляясь своими словами и прикидывая, как бы сам поступил на месте героев рассказа. – Настоящие ценности можно при первом удобном случае отправить за море, чтобы не мозолили здесь глаза, и подменить их. Банкиры ни при чем, платежных обязательств нет, никто ни о чем не знает… Черт возьми, англичаночка, это отличный план!

Вскрикнув от восхищения, Джейми призадумался и продолжил размышлять вслух.

– Хорошо, тогда отчего же Дункан пришел десять лет спустя после Каллодена? Хотел ли он оставить клад на острове или забрать?

– И кто хочет забрать его сейчас? – подхватила я.

– Да. Кто хочет? Черт побери, если мне это известно, – раздосадованно протянул он. – Может, у герцога были сообщники? Пусть так, мы все равно не можем точно установить, с кем имеем дело.

Джейми встал, потягиваясь. Я отметила, что он привычно определяет время по высоте солнца – он делал так всегда и везде, будь то город, где можно видеть часы на башне, или деревня.

– Как бы то ни было, за два месяца мы сможем что-нибудь придумать. Или хотя бы подумать о том, кто это может быть. А сейчас почти полдень, а дилижанс на Париж отходит в три.

На улице де Варенн уже не было аптеки. Там расположились сразу три заведения – таверна, ломбард и лавка ювелира.

– Мадам, вы спрашиваете о мэтре Раймоне? – Брови ростовщика сошлись на переносице. Он смотрел так недоверчиво, что я невольно поежилась и уже не надеялась услышать сколько-нибудь приличный ответ. – Вот уже несколько лет, как он здесь не появляется. Поскольку вы ищете аптекаря, то я могу посоветовать вам обратиться к тем, кого знаю лично: это Краснер, чье заведение размещается на площади Алоэ, мадам Веррю, которая близ Тюильри…

Все время, пока говорил, он не спускал глаз с мистера Уиллоби, стоящего подле меня. Наконец ростовщик не выдержал и тихонько проговорил:

– Коли вы хотите продать китайца, я помогу вам: имею клиента, влюбленного в Восток. Он заплатит вам очень хорошие деньги, а я возьму себе небольшой процент, вам не придется искать себе помощника в таком щекотливом деле.

Сам мистер Уиллоби, о котором шла речь, не мог понять, что мы говорим о нем, ведь он не знал французского, но, видимо, у ростовщика ему не понравилось: высокий фарфоровый кувшин с узким горлышком, расписанный в китайском стиле, привлек его внимание и заставил скривиться при виде фазанов, изображенных на нем.

– Нет, благодарю. Я пока не намерена продавать его, – мягко отказалась я от сомнительных услуг назойливого старика. – Воспользуюсь вашими рекомендациями и обращусь к Краснеру.

Отношение парижан к мистеру Уиллоби отличалось от того отношения, которое он встретил в Гавре, по той простой причине, что его одеяние голубого шелка привлекало внимание зевак. К тому же одежда китайца подозрительно походила на пижаму, поверх которой был надет стеганый жакет, а длинная коса была несколько раз обернута вокруг головы. В аптеке мистер Уиллоби показал, на что он способен, поразив мое воображение знаниями из сферы медицины.

– Бай ей ай, – назвал он по-своему горчичные семена, помещавшиеся в коробке в лавке Краснера. – Это для почка, шеен-йен.

– Да. Но откуда тебе это известно? – изумилась я.

Несколько наклонов головы, которые он произвел из стороны в сторону, дали понять, что он рад и горд оттого, что смог показать свои знания в деле.

– Моя знать много лекарей. Было время. – Указывая на корзинку с какими-то непонятными шариками, похожими на комки грязи, он перевел разговор на другое: – Это есть шун-ю. Ваша купить, потому что это чистить кровь очень хорошо. Хорошо для печень, для глаза. Нет сухая кожа.

В корзинке оказались куски сушеного угря, обмазанные глиной и таким образом сформировавшие шарики. Аптекарь просил сдельную цену, и я положила эти подозрительные вещицы в свою корзинку, где уже лежали приобретенные мной снадобья.

Хотя начался декабрь, на улице было довольно тепло, и на улицах города было шумно и оживленно. Под ярким зимним солнцем толпились люди, желавшие заработать различными способами: попрошайки, торговцы, продавщицы, проститутки. Было и множество гуляк, радовавшихся временному потеплению и пользовавшихся моментом, чтобы поглазеть на Париж.

Проходя угол Северной улицы и Утиной аллеи, я заметила необычную фигуру – высокого человека с покатыми плечами, одетого в черный сюртук и круглую черную же шляпу.

– Мистер Кэмпбелл! Преподобный!

Заслышав, что его зовут, преподобный остановился, обернулся и снял шляпу в приветственном жесте, узнав меня.

– Миссис Малкольм, рад вас видеть.

Присутствие мистера Уиллоби заставило его прищуриться и заметно охладеть.

– Прошу, знакомьтесь – мистер Уиллоби. Это… сотрудник моего мужа. А это преподобный Арчибальд Кэмпбелл, – попыталась снять напряженность я, но мне это не удалось.

Преподобный всегда отличался строгостью нравов, да и его взгляд и внешность внушали трепет, но теперь он так скривился и поджал губы, что явно не раз пожалел о нашей встрече. Никакой радости он уже не чувствовал и имел такой вид, будто ему предложили угоститься проволокой.

– Вы ведь хотели отправиться в Вест-Индию, не так ли? – я отвлекла его внимание от китайца.

На этот раз мне удалось завладеть его вниманием.

– Спасибо, миссис. Благодарю, что вы помните. Я действительно не отказываюсь от своего намерения и покидаю Эдинбург в четверг, но прежде мне нужно кончить неотложное дело во Франции.

– Как здоровье вашей сестры?

Преподобный покосился на китайца, словно не мог свободно говорить в его присутствии, отступил на шаг и понизил голос:

– Много лучше, много лучше, спасибо. То, что вы посоветовали принимать, помогло, теперь она ведет себя спокойнее и даже может уснуть. Сердечно благодарю за участие.

– Что ж, я рада, что смогла помочь. Смею надеяться, что вы удачно доберетесь до Вест-Индии.

Расстались мы тепло и сердечно, насколько это было возможно, учитывая характер мистера Кэмпбелла. Идя по Северной улице к дому, где жил Джаред, мистер Уиллоби уточнил:

– «Преподобный» – это очень благо-чесивый человек?

Китаец, как и многие выходцы с Востока, не всегда произносил звук «т». Слово «благочестивый» в его устах приобрело ироничное звучание, и я решила узнать, почему его заинтересовала фигура преподобного.

На это мистер Уиллоби ответил ухмылкой и убежденно произнес:

– Этот малый не благо-чесивая, совсем нет.

– Почему же? Ты что-то знаешь о нем?

Китаец лукаво взглянул на меня и выпалил:

– Моя видеть этот малый у мадам Жанна. Там она тихо-тихо, здесь, о, здесь громко. Очень, очень благо-чесивая!

Китаец разразился смехом, а я обернулась было в сторону мистера Кэмпбелла, но его и след простыл.

– Он ходить к проститутки, да, – резюмировал мистер Уиллоби и для наглядности произвел несколько движений в области своего паха.

– Может быть. Значит, и служители Шотландской свободной церкви бывают слабы плотью.

Во время ужина я оповестила, что видела пастора: я сочла это происшествие заслуживающим внимания, правда, не сказала о подробностях его личной жизни, которые передал мне китаец.

– Стоило бы узнать, куда именно он хочет попасть, а то Вест-Индия большая, – сообразила я задним числом. – Конечно, мистер Кэмпбелл не из тех людей, которых хочется видеть каждый день, но в Вест-Индии у нас не будет никого, к кому можно было бы обратиться за помощью в случае неприятностей. Лучше, если это будет он, а не вовсе чужой человек.

Джаред молча слушал, так как был занят жарким из телятины, макая его в винный соус, но когда прожевал, сообщил:

– Не волнуйтесь, у меня есть знакомые в тех краях. Джейми получил от меня внушительную стопку рекомендательных писем к людям, могущим быть полезными.

После этого обнадеживающего известия Джаред продолжил есть, глядя на Джейми, словно решая что-то, а после непринужденно проговорил:

– Кузен… мы встречались на равнине.

Джейми испытующе посмотрел в глаза Джареду и ответил:

– И расстались на площади.

Кузен отреагировал на это широкой улыбкой. Пока я недоумевала, он принялся расспрашивать Джейми:

– Тогда о верных людях и вовсе не стоит беспокоиться! У меня было такое подозрение, но я решил проверить, как видишь. В таком долгом путешествии их помощь точно пригодится. Кто тебя посвятил?

– Это произошло в тюрьме. Приняли в Инвернесскую ложу, впрочем, это и так понятно в какую.

Джаред выказал свое удовлетворение кивком.

– Отлично. В тех местах ложи находятся на Ямайке и Барбадосе, самая большая – на острове Тринидад. Там около двух тысяч членов. Письма к мастерам я заготовил, но тебе стоит обратиться лично к тринидадцам: они всегда в курсе того, что происходит на острове.

– Может, вы посвятите и меня в свои секреты? – обратилась я к мужчинам. – О каких ложах вы говорите?

– О ложах вольных каменщиков, – одарил меня улыбкой Джейми.

– Вот это да! Так ты масон? Почему я об этом не знаю?

– Потому что об этом не говорят вслух, – оборвал меня Джаред. – Вольные каменщики проводят свои встречи и обряды втайне от всех. Если бы кузен не был одним из нас, не видеть бы ему писем к тринидадцам.

Обсудив масонские тайны, мужчины принялись говорить о том, что нужно взять с собой на «Артемиду» из провизии, и я могла бы присоединиться к их разговору, но предпочла слушать. То, что Джейми является членом масонской ложи, таинственного ордена, о котором до сих пор ходят разнообразные слухи, заставило меня задуматься о том, что я почти не знаю своего мужа. Раньше я знала о нем все, но не теперь.

Сейчас мы, конечно, говорили откровенно, хотя во время разговора о Брианне мне пришлось нелегко. После ночи любви я засыпала на его плече, зная, что мысли моего мужа понятны для меня.

Однако же очень часто взгляд Джейми был направлен туда, в прошлое, и я чувствовала себя лишней, ничего не знающей об этом рослом рыжем человеке. Слишком много времени прошло со времени нашего расставания, и слишком много событий имели место, чтобы нам было легко и просто вместе. Мы оба понимали это, но в такие моменты мне казалось, что почва уходит у меня из-под ног.

В ответ на мои тяжелые мысли Джейми прижал мою ногу под столом и слегка улыбнулся мне, поднимая бокал, напоминая мне тем самым о брачной ночи. Тогда мы были совсем чужими и отчаянно боялись друг друга, спасаясь от самих себя вином. Тогда между нами не было ничего, кроме брачного контракта. Мы обещали быть честными друг с другом и сдержали свое обещание.

– Кое-что ты, возможно, никогда мне не расскажешь, потому что не сможешь или не доверишь, я понимаю это. Но то, чем ты решишься поделиться со мной… пускай это не будет ложью. Если не можешь – не рассказывай ничего. Мы уважаем друг друга – пока только это, – а это значит, что можем иметь личные секреты, но никак не лгать друг другу.

Вспоминая это, я отпила вина и почувствовала, как теплая волна алкоголя прокатывается по моему телу. Джаред еще говорил о галетах и свечах, но Джейми смотрел только на меня, сильнее прижимая мою ногу.

– Утром, кузен, – ответил он на какой-то необязательный вопрос. – Лучше я разберусь с этим утром: днем было слишком много всего.

Встав, он отодвинул стул и спросил меня:

– Англичаночка, ты со мной?

Глупая условность! Ну разумеется. Вино грело меня изнутри, дополняя мое возбуждение. Мы снова понимали друг друга с полуслова, а существовавшее уважение давало простор для любых маневров, не связанных с ложью.

Утром следующего дня Джейми, кузен и китаец занимались своими делами, а я отправилась заниматься своим, для которого мне не требовались свидетели. Мне хотелось встретить людей, много значивших для меня в Париже лет двадцать назад, но одного из них, мэтра Раймона, оказывается, уже не было в живых. Что же до второй особы, то я не была уверена, жива ли она, найдется ли у нее время, захочет ли она меня видеть, но проверить стоило, ибо я увижу ее в последний раз, если увижу. В предвкушении встречи я приказала кучеру Джареда отвезти меня в больницу, поэтически называвшуюся «Обитель ангелов».

Я стояла на кладбище, где покоились монахини из женского монастыря. Собор высился над этим последним убежищем верующих женщин, хмурые облака бежали по небу, гонимые ветром. Известняковые плиты ясно виднелись в волглом тумане, и толстые стены, отделявшие кладбище от остального мира, надежно укрывали от сырости, тянущейся с Сены. Многие камни поросли мягким мхом, скрашивающим печальную обитель и отвлекающим внимание от голых ветвей деревьев, которые пронзительно напоминали о бренности человеческого существования.

Надгробие, у подножия которого я стояла, было сделано из белого мрамора. На нем были высечены херувимские крылья, а надпись гласила: «Вера».