Глава вторая

С отъездом Антеи все переменилось просто ужасно, куда сильнее, чем после всех проделок графа Рудольфа из Столлери. Мама несколько недель пребывала в скверном настроении. По-моему, она так никогда и не простила Антею.

– Экая коварная! – повторяла она. – Всё тишком да молчком. Ты не вздумай отколоть такой же номер, Конрад, и не жди, что я стану за тобой бегать. У меня работа.

Дядя Альфред долго бурчал и ворчал, а повеселел, только когда наконец сочинил заклятие, которое должно было удержать Антею дома после ее возвращения. А еще он повадился похлопывать меня по плечу и повторять:

– Уж ты-то меня не подведешь, как твоя сестра, верно, Кон?

Иногда я отвечал:

– Да, конечно!

А по большей части просто вырывался и ничего не говорил. Мне еще много лет страшно не хватало Антеи. Ведь раньше к ней всегда можно было прийти с вопросами или просто за добрым словом. Если мне случалось загрустить или порезаться, именно у нее всегда оказывались наготове и кусок пластыря, и ласковая улыбка. Если мне было скучно, сестра придумывала мне интересное занятие. Без нее я был ну совсем как без рук.

А еще я раньше не представлял, сколько работы Антея делала по дому. По счастью, я умел обращаться со стиральной машиной, вот только вечно забывал ее запустить, а потом оказывалось, что в школу идти не в чем. Так что я напяливал что-нибудь грязное, и мне за это попадало – пока не зарубил себе на носу. Мама, как и прежде, сваливала свои вещи в корзину для грязного белья, а вот дядя Альфред следил, чтобы у него всегда были чистые рубашки. Пришлось ему доплачивать миссис Потс, чтобы она их гладила, и он вечно ворчал, что ее цены – просто обдираловка.

– Ингредиенты для моих опытов нынче стоят столько, что туши свет, – все повторял он. – Денег-то где на все взять?

Кроме того, Антея раньше покупала продукты и готовила еду, и вот с этим всё и вовсе пошло наперекосяк. Несколько недель после ее отъезда мы питались сухими завтраками, но потом и они кончились. Мама попыталась решить проблему радикально: заказала двести замороженных пирогов и запихала их в морозилку. Вы и представить себе не можете, как быстро могут осточертеть пироги. Кроме того, мы вечно забывали вытащить их заранее, чтобы они разморозились. Поэтому дяде Альфреду то и дело приходилось размораживать их с помощью колдовства, а они от этого отсыревали, да и вкус, похоже, изменялся.

– А не можем ли мы питаться чем-нибудь не таким липким и невкусным? – вопрошал он горестно. – Поразмысли об этом, Фрэн. Ты ведь когда-то умела готовить.

– Так то во времена, когда я еще была порабощенной женщиной, – отвечала мама. – Эти ребята, которые пекут пироги, продают еще и замороженную пиццу, только ее можно заказать не меньше тысячи штук.

Дядя Альфред передернулся.

– Нет уж, лучше я буду есть яичницу с беконом, – произнес он уныло.

– Ну так иди купи бекона и яиц, – ответствовала мама.

В итоге порешили мы на том, что дядя Альфред будет покупать продукты, а я постараюсь что-нибудь из них готовить. Я вытащил с магазинных полок книжки «Кулинария для начинающих» и «Питайся без забот» и попытался в точности следовать их советам. Вышло не то чтобы хорошо. Еда почему-то чернела и прилипала к сковородке, – впрочем, того непригоревшего, что оставалось сверху, по большому счету хватало. Мы лопали кучу хлеба; правда, толстела от этого одна только мама. Дядя Альфред был тощим от природы, а я все еще рос. Кроме того, с тех пор маме приходилось несколько раз в году ходить со мной в магазин за новой одеждой. Всякий раз это почему-то случалось как раз тогда, когда ей нужно было срочно закончить книжку, и она так страдала из-за этих походов, что я носил одежду до последнего. В школе меня иногда дразнили, потому что я был похож на пугало.

К следующему лету мы все-таки приноровились жить сами. Примерно тогда стало понятно, что Антея не вернется. Я-то еще к Рождеству сообразил, что она уехала навсегда, а вот до мамы и дяди Альфреда это доходило почти целый год.

– Ну, летом-то ей придется приехать, – с надеждой говорила мама в мае. – На лето все университеты закрываются, причем надолго.

– Она не приедет, – решительно отвечал дядя Альфред. – Она отрясла пыль Столчестера со своих ног. И, говоря до свирепости откровенно, Фрэн, мне теперь уже не больно-то и хочется, чтобы она возвращалась. Человек, способный на такую черную неблагодарность, может служить только дестабилизирующим фактором.

Он вздохнул, развеял заклятие, которое должно было удержать Антею дома, и нанял в магазин помощницу, девицу по имени Дейзи Болджер. После этого он вечно переживал из-за того, сколько приходится Дейзи платить, чтобы она не перешла на работу в фарфоровую лавку рядом с собором. У Дейзи куда лучше, чем у меня, получалось вытягивать из дяди Альфреда деньги. Вот оно где, коварство! Кроме того, Дейзи почему-то считала, что, заходя в магазин, я всякий раз все там переворачиваю вверх дном. Раза два граф Рудольф из Столлери снова устраивал большой шурум-бурум, а Дейзи считала, что это мои проделки. По счастью, дядя Альфред ей не верил.

Дядя Альфред повадился меня жалеть. Смотрел на меня сквозь очки с жутко озабоченным видом и печально качал головой.

– Похоже, тебе, Кон, пришлось из-за отъезда Антеи тяжелее всех, – говорил он уныло. – И, говоря до свирепости откровенно, я подозреваю, что уехала она именно из-за твоей плохой кармы.

– Так что я такое натворил в прошлой жизни? – спрашивал я снова и снова.

Дядя Альфред на это только качал головой.

– Не знаю, чего ты там натворил, Кон. Это ведомо одним лишь Властителям Кармы. Может, ты был непорядочным полицейским, или судьей-взяточником, или трусливым солдатом, а может, и вовсе предателем – кто ж знает! А я знаю одно: либо ты не сделал чего-то, что должен был сделать, либо сделал что-то, чего делать был не должен. А посему судьба твоя будет исполнена всяческих бед.

И дядя быстро уходил, бормоча под нос:

– Если только, конечно, мы не найдем какого способа загладить эту твою вину.

Мне после этих разговоров всегда делалось донельзя скверно. А кроме того, после них обязательно случалось что-нибудь плохое. Один раз я поскользнулся на Столовом утесе – а залез я к тому времени уже довольно высоко – и ободрал себе всю физиономию. В другой раз упал с лестницы и вывихнул ногу, а еще в другой раз порезался на кухне – весь лук залил кровью, – но самое мерзкое заключалось в том, что каждый раз я думал: так мне и надо! Это расплата за какое-то преступление в прошлой жизни. И я чувствовал себя страшно виноватым, пока царапины, вывих или порез не заживали. Тогда я вспоминал слова Антеи о том, что она не верит во все эти прошлые жизни, и мне делалось лучше.

– А ты не можешь выяснить, кем я был и что натворил? – спросил я как-то раз у дяди Альфреда, после того, как получил от директрисы выговор за то, что вся моя одежда мне мала. Она написала об этом записку и велела передать ее родителям, но я ее выбросил, потому что мама только что начала писать новую книгу, да и вообще, я считал, что заслуживаю все эти неприятности. – Если бы я знал, я бы попробовал с этим что-нибудь сделать.

– Говоря до свирепости откровенно, – сказал дядя, – должен тебе сообщить, что изменить Рок можно, только когда выяснишь, что к чему. Но я попробую разобраться. Попробую, Кон.

Он стал проводить с этой целью какие-то опыты у себя в кабинете, но, кажется, толку из них не вышло.

Примерно через год после отъезда Антеи я как-то раз очень разозлился на Дейзи Болджер за то, что она не позволила мне просмотреть новую книжку про Питера Дженкинса. Я сказал ей, что дядя мне это разрешает, но она только твердила:

– А ну поставь на место! Истреплешь, а мне потом попадет.

– Шла бы ты уже работать в эту фарфоровую лавку, – сказал я под конец.

Она сердито вскинула голову:

– Много ты понимаешь! Мне это сто лет не нужно. Там же скучно, как я не знаю где! Я придумала это только затем, чтобы выколотить из твоего дядюшки нормальное жалованье, – кстати, он все равно не платит мне и половину того, что мог бы себе позволить.

– А по-моему, платит, – сказал я. – Потому что вечно брюзжит, как дорого ты ему обходишься.

– Это потому, что он скупердяй, а не потому, что у него денег нет, – ответила Дейзи. – Да он будет побогаче этого графа из Столлери. Этот магазин – просто золотое дно.

– Да что ты! – удивился я.

– Я же сижу за кассой. Так что я знаю, – сказала Дейзи. – Мы находимся в самой живописной части города, так что все туристы – наши, что зимой, что летом. Не веришь – спроси мисс Сайлекс. Она ведет счета.

Меня это так удивило, что я перестал сердиться, а заодно забыл про книгу о Питере Дженкинсе. А Дейзи, видимо, только того и было нужно. Она вообще была хитрющая. Впрочем, поверить ей я ну никак не мог, ведь дядя Альфред постоянно переживал из-за денег. Тогда я стал пересчитывать посетителей.

И Дейзи оказалась права. Столчестер знаменит своими достопримечательностями: тут вам и исторические здания, и горы вокруг. Летом к нам приезжают осмотреть город, поиграть в казино, полазать по горам. Зимой – покататься на лыжах. Но из-за того, что город расположен довольно высоко, летом у нас бывает дождь и туман, а зимой снега иногда маловато, или он слишком мягкий, или, наоборот, метель – и вот в такие-то дни туристы набиваются в магазин буквально сотнями. И скупают все, от словарей, чтобы проще было разгадывать кроссворды, до заумных книжек по философии, детективов, биографий, приключенческих и кулинарных книг. Некоторые даже хватают заодно и мамины книжки. За несколько месяцев я убедился, что у дяди Альфреда действительно золотое дно.

– На что же он все это тратит? – спросил я у Дейзи.

– А кто же его знает, – фыркнула она. – Этот его кабинет стоит немало. Кроме того, он всегда покупает самый дорогой выдержанный портвейн для кружка волшебников. И одежда у него вся ручной работы.

В это я тоже поначалу не поверил. А потом сообразил, что один из волшебников, который каждую среду приходит к дяде Альфреду на заседания кружка, – это мистер Хокинс, портной, причем зачастую он приходит пораньше и с целыми тюками одежды. А кроме того, я много раз помогал относить наверх старые пыльные бутылки с портвейном. Правда, мне и в голову не приходило, что портвейн – дорогая штука. Мне было сильно не по душе, что Дейзи оказалась настолько наблюдательнее, чем я. Впрочем, она и правда была хитрющая.

Вы и представить себе не можете, с каким искусством она добивалась прибавки к жалованью. Иногда у нее уходило на это недели по две – десять дней на вздохи, ворчание и рассказы о том, как она перетруждается и как плохо живет, потом день на разговоры о том, как милая дама из фарфоровой лавки сказала, что возьмет ее на работу хоть завтра, только приди. В конце она заявляла: «Ну, всё! Я увольняюсь!» И каждый раз это срабатывало.

Я наконец сообразил: дядя Альфред просто терпеть не может, когда от него кто-то уходит. Наверное, поэтому он и позволил Антее учиться в Соборной школе: чтобы она оставалась дома и делала в нем что-то полезное.

Я не мог припугнуть его тем, что уйду, – пока не мог. В нашей стране полагается ходить в школу, пока тебе не стукнет двенадцать. Впрочем, подумал я, можно припугнуть их тем, что я больше не буду готовить. Хотя, если подумать, – нашел чем припугнуть.

В первый раз я действовал даже медленнее, чем Дейзи. Недели две вздыхал и рассказывал, как жутко мне надоела готовка.

Наконец мама даже сказала:

– Да уж, Конрад, тебя послушать – можно подумать, что тебя эксплуатируют.

Мне только того и надо было. Я вскипел и заклокотал и выпалил с большим чувством:

– Да, вы меня эксплуатируете! Вот именно! Не буду я больше готовить, никогда и ни за что!

Дальше все пошло еще глаже. Дядя Альфред тут же утянул меня к себе в кабинет и стал увещевать:

– Видишь ли, говоря до свирепости откровенно, Кон, мама твоя ни черта не смыслит в готовке, а уж я и подавно. При этом нам ведь нужно что-то есть, верно? Ну давай же, скажи, что ты передумал.

Я огляделся – кругом странные заковыристые стеклянные штуковины и всякая блестящая аппаратура – и подумал, сколько все это должно стоить.

– Нет, – сказал я мрачно. – Пусть кто-нибудь делает это за деньги.

Дядя сморщился. Чуть не передернулся от этой мысли.

– А допустим, я предложу тебе небольшое вознаграждение за твои кулинарные услуги? – сказал он увещевающим тоном. – Ну, что бы ты хотел?

Я заставил его немного меня поуговаривать. Потом вздохнул и попросил велосипед. Дядя согласился мгновенно. Когда велосипед прибыл, оказалось, что он не ахти, – дядя сподобился только на подержанный, однако начало было положено. Я освоил методику.

Когда пришла зима, я повторил все снова. Дважды я отказывался готовить. После первого раза дядя начал регулярно выдавать мне карманные деньги, а после второго я получил собственные лыжи. Весной я попробовал еще раз и разжился конструктором. Летом мне удалось заполучить почти все, что мне требовалось. Осенью я даже вытряс из дяди Альфреда хороший фотоаппарат. Я знал, что веду себя расчетливо и коварно, ничем не лучше Дейзи, – но при этом я видел, что у всех моих друзей по школе есть и лыжи, и карманные деньги, причем они считали это чем-то само собой разумеющимся, никому из них не приходилось взамен заниматься готовкой; а еще я сказал себе, что это Рок сделал меня таким скверным, а раз уж так, почему бы не попользоваться.

Прекратил я этим заниматься, когда мне исполнилось двенадцать лет. Не потому, что исправился. Просто это было частью большого плана. Дело в том, что после двенадцати человек волен бросить школу, и я прекрасно знал, что дядя Альфред наверняка об этом подумал. Собственно, можно учиться и дальше, в Старшей школе, но только если за тебя заплатят. А если нет – иди ищи работу. Все мои друзья собирались в Старшую школу, в основном – в Соборную, где раньше училась Антея, а самые лучшие друзья – в Стольскую гимназию. Мне она казалась очень похожей на школу, описанную в книгах про Питера Дженкинса. Стоила она подороже других, но место, судя по всему, было отличное, а самое главное – там обучали волшебству. Я же твердо решил, что выучусь волшебству, как и мои друзья. Причем выучиться мне хотелось поскорее. А как же иначе, если живешь в доме, где минимум раз в неделю лестница заполняется непонятными запахами и странным жужжанием повседневных заклинаний, – это дядя Альфред берется за дело. А еще Дейзи Болджер сказала мне, что дядя Альфред и сам учился в Стольской гимназии. Я так никогда и не узнал, где эта девица выведывала подобные вещи.

Зная дядю Альфреда, я подозревал, что он попытается просто засадить меня дома. Возможно, даже уволит Дейзи и заставит меня вкалывать в магазине. А потому план мой был таков: в конце последней школьной четверти я пригрожу бросить готовку, а в качестве вознаграждения потребую оплатить мою учебу в Стольской гимназии. Не сработает – скажу, что уйду из дому и найду себе работу на равнине, а потом добавлю, что, если он отдаст меня в Соборную школу, я, так и быть, останусь.

План этот я составил, сидя в своей комнате и таращась на Столлери, мерцающий среди гор. Глядя на Столлери, я всегда начинал мечтать о странных, удивительных вещах, которых пока в моей жизни не было. А еще я думал, что Антея, видимо, вот так же сидела в своей комнате и так же строила планы, – вот только из ее бывшей комнаты Столлери не видно. Мама, кстати, с тех пор устроила там склад старых рукописей.

Надо сказать, что о Столлери тогда писали все газеты. Старый граф Рудольф внезапно скончался. Посетители в нашем магазине шушукались, что на самом-то деле он был еще довольно молод, да ведь только болезни на возраст не смотрят, верно?

– Его свели в могилу до срока, – объяснила мне миссис Потс. – Помяни мое слово. А новому графу, говорят, всего-то двадцать один. А сестре его и того меньше. Придется им поскорее обзавестись семьями, чтобы продолжить свой род. Она наверняка их заставит.

Дейзи была сама не своя до всяких свадеб. Она стала повсюду разыскивать какой-нибудь журнал с портретами нового графа Роберта и его сестры леди Фелиции. Но нашла только газету с объявлением о помолвке графа Роберта и леди Мэри Огворт.

– Всего-то несколько строк, – возмутилась она. – И вообще никаких фотографий.

– И не найдет Дейзи никаких фотографий, – сказала мне миссис Потс. – Уж эти в Столлери не любят шумихи. И прекрасно знают, как держать газетчиков на расстоянии. Я слышала, что их земли обнесены электрическим забором, а изнутри вдоль него бегают свирепые псы. Очень она не любит, чтобы кто-то совал к ней нос.

– Кто это – она? – спросил я.

Миссис Потс ответила не сразу; она стояла на коленях на лестнице, ко мне спиной.

– Мастику передай, – скомандовала она. – Спасибо. Она, – продолжала миссис Потс, медленно втирая мастику, причем казалось, что ей это страшно нравится, – это старая графиня. Избавилась от мужа – затравила и затеребила его до смерти, так люди говорят, – а теперь не хочет, чтобы кто-то видел, как она обрабатывает нового графа. Люди говорят, что он и сейчас-то уже у нее под каблуком, бедняжка, а дальше будет только хуже. Она хочет прибрать к рукам всю власть и все деньги. Выдаст теперь его за девицу, которую сама же и выбрала, а потом будет помыкать ими обоими.

– Ну и жуть, – сказал я, надеясь на продолжение рассказа.

– Вот именно, – подтвердила миссис Потс. – Она, кстати, раньше была актрисой. Соблазнила старого графа, вскидывая ножки в кордебалете, – так люди говорят. И еще…

Увы, тут сверху буквально скатился дядя Альфред и опрокинул ведро с водой, отчего у миссис Потс немедленно разыгрались нервы. Подбить ее на новые сплетни о Столлери мне так и не удалось. Я подумал: опять Рок чинит мне препятствия. Впрочем, кое-что еще я вытянул из самого дяди Альфреда.

Лицо у него так и перекосилось от тревоги, и он сказал:

– Слышал, что там творится в Столлери? А дальше будет только хуже. Имен называть не стану, но кое-кто хочет совсем все прибрать к рукам. Боюсь, нас ждут новые перемены, Кон.

Дядя так разволновался, что обзвонил членов своего кружка волшебников, и они устроили экстренное заседание во вторник – дело неслыханное. После этого они стали встречаться и по вторникам, и по средам, поэтому мне приходилось каждую неделю затаскивать наверх двойную порцию пыльных бутылок с портвейном.

Недели эти так себе и тянулись, пока наконец не настал тот зловещий день, когда директриса выдала всем ученикам класса формуляры выпускников.

– Отнесете домой, родителям или опекунам, – пояснила она. – Скажете, что если они не планируют вашего дальнейшего обучения, пусть поставят подпись в графе «А». Если хотят, чтобы вы обучались в Старшей школе, пусть поставят подпись в графе «Б». Подписать формуляр они должны сегодня же. И чтобы завтра все принесли подписанные бумаги обратно.

Я отнес формуляр домой, настроившись на коварные происки и отчаянную борьбу. В дом я проник через задний двор и отправился прямо наверх, к маме. План мой состоял в том, чтобы заставить ее поставить подпись в графе «Б» еще до того, как дядя Альфред вообще узнает о существовании формуляра.

– Что это? – спросила мама рассеянно, когда я положил желтый лист бумаги перед пишущей машинкой.

– Формуляр выпускника, – объяснил я. – Если ты хочешь, чтобы я учился дальше, поставь подпись в графе «Б».

Она рассеянно откинула назад волосы:

– Но я не могу, Конрад, тебе ведь уже нашли работу. И надо же где – в Столлери. Должна сказать, что очень в тебе разочарована.

Я почувствовал, что из-под ног у меня, будто ковер, вытягивают весь мир.

– Столлери! – произнес я.

– Ну, ты ведь вроде именно об этом просил дядю, – произнесла мама.

А потом взяла формуляр и подписалась в графе «А» своим именем по мужу: «Ф. Тесдиник».

– Вот, Конрад, – сказала она. – А теперь я умываю руки.