Глава четвертая,
где говорится о Ролло, Питере и загадочных переменах с Потеряшкой

Чармейн услышала, как лаббок испустил скрипучий вопль досады, но еле различила его, так громко свистел в ушах ветер. Она видела, как мелькает мимо отвесная скальная стена. Чармейн кричала и кричала.

– Ылф! ЫЛФ! – голосила она. – Ой, мамочки! Ылф! Я же только что сотворила летательные чары! Почему они не действуют?!

Чары, однако же, действовали. Чармейн это поняла, когда камни перед ней перестали мчаться вверх и начали сначала скользить, потом плестись, потом красться. На миг она зависла в воздухе – как раз над гигантскими острыми камнями в ущелье под обрывом.

Может, я уже умерла, подумала она.

Потом она сказала: «Какая чушь!» – и, бешено брыкаясь и размахивая руками, сумела в конце концов перевернуться. И увидела дом дедушки Вильяма – по-прежнему далеко внизу в сумерках и примерно в четверти мили по земле.

– Парить очень приятно, – заметила Чармейн, – но как же мне двигаться?

Тут она вспомнила, что у лаббока есть крылья, а значит, он, вероятно, сейчас летит с обрыва за ней. После этого она уже не стала задаваться вопросом, как ей двигаться. Она сама не заметила, как сильно оттолкнулась ногами и спланировала к дому дедушки Вильяма. Ей удалось проскочить над крышей и садом, но там чары ослабли. Чармейн едва успела дернуться в сторону, чтобы оказаться над аккуратной булыжной дорожкой, и со стуком села на нее, дрожа с головы до ног.

Спаслась, подумала Чармейн. Почему-то у нее не было никаких сомнений, что во владениях дедушки Вильяма ей ничего не грозит. Она это чувствовала.

Передохнув немного, Чармейн сказала:

– Уф! Ну и денек! А я ведь ничего не прошу, кроме хорошей книжки, и пусть дадут почитать спокойно!.. А все эта тетушка Семпрония – просто зла не хватает!

Кусты у нее за спиной зашуршали. Чармейн отпрянула в сторону и едва не завизжала в очередной раз, потому что гортензии раздвинулись и на дорожку выпрыгнул маленький синий человечек.

– Ты, что ли, тут заправляешь? – спросил этот синий коротышка резким писклявым голосом.

Даже в сумерках человечек был несомненно синим, а не темно-лиловым, и без крыльев. Лицо у него покрывали морщины – следствие склочного характера, – к тому же его почти целиком заслонял мощный нос, но это было именно человеческое лицо, а не голова насекомого. Чармейн перестала бояться.

– Вы кто? – спросила она.

– Кобольд, естественно, – отвечал человечек. – Верхняя Норландия – страна кобольдов. Я тут садовничаю.

– По ночам? – удивилась Чармейн.

– Мы, кобольды, днем не ходим, – сказал маленький синий человечек. – Я спрашиваю – ты тут заправляешь?

– Ну да, – сказала Чармейн. – Вроде того.

– Так я и думал, – удовлетворенно кивнул кобольд. – Видел, как Долговязые утащили колдуна. Ну чего, хочешь, состригу все эти гортензии, а?

– Зачем? – снова удивилась Чармейн.

– Меня хлебом не корми – дай что-нибудь состричь, – пояснил кобольд. – В садоводстве стрижка – самый смак.

Чармейн, которая никогда в жизни не задумывалась над вопросами садоводства, взвесила его слова.

– Нет, – сказала она. – Дедушка Вильям не стал бы их разводить, если бы они ему не нравились. Он скоро вернется и, наверное, расстроится, если увидит, что их состригли. Может быть, вы сделаете все, что положено делать каждую ночь, и посмотрите, что он скажет, когда вернется?

– Он-то, конечно, скажет «нет», – угрюмо отозвался кобольд. – Вечно он все удовольствие портит, колдун этот. Ну чего, по обычному тарифу или как?

– А какой ваш обычный тариф? – спросила Чармейн.

– Горшок золота и дюжина свежих яиц, – немедленно ответил кобольд.

К счастью, тут из воздуха послышался голос дедушки Вильяма:

– Я плачу Ролло пинту молока каждую ночь, душенька, ее доставляют по волшебству. Вам не нужно этим заниматься.

Кобольд с отвращением сплюнул на дорожку:

– А я что говорю? Все удовольствие испортил! И вообще, много я успею сделать, если ты будешь всю ночь тут на дорожке рассиживаться!

Чармейн надменно проронила:

– Я просто отдыхала. А теперь ухожу. – Она поднялась на ноги – все тело было подозрительно тяжелое, к тому же коленки подкашивались, – и зашаркала по дорожке к входной двери. Наверняка заперто, подумала она. Красиво же я буду выглядеть, если не смогу попасть в дом.

Дверь резко распахнулась, не успела она дойти до крыльца, и наружу нежданно-негаданно вырвался свет, а вместе со светом – крошечная попрыгучая фигурка Потеряшки, который тявкал, вилял хвостиком и весь извивался от восторга, что снова видит Чармейн. Чармейн была так рада, что вернулась домой и ее здесь ждут, что подхватила Потеряшку на руки и внесла внутрь, а песик крутился, вертелся и все норовил лизнуть ее в подбородок.

В доме выяснилось, что свет следует за ней везде по волшебству.

– Отлично, – вслух сказала Чармейн. – Не придется охотиться за свечками.

Мысли ее при этом метались в панике: я же не закрыла окно! Вдруг сюда пролез лаббок? Чармейн выпустила Потеряшку на кухонный пол и метнулась в дверь налево. В коридоре горел яркий свет, и она промчалась до самого конца и захлопнула окно. К несчастью, из-за света в доме казалось, что на лугу совсем темно, и, сколько Чармейн ни вглядывалась сквозь стекло, было непонятно, там лаббок или нет. Чармейн утешала себя мыслью, что когда она была на лугу, то окна не видела, но все равно дрожала с ног до головы.

Она все дрожала и дрожала и не могла остановиться. Она дрожала, пока шла обратно в кухню, и дрожала, когда делила с Потеряшкой пирог со свининой, – а потом стала дрожать пуще прежнего, потому что чайная лужа растеклась под стол и Потеряшка снизу стал весь мокрый и коричневый. Стоило Потеряшке подобраться поближе к Чармейн, как и на ней то там, то сям появлялись чайные пятна. В конце концов Чармейн сняла блузку – она все равно распахнулась на груди, потому что на ней не хватало пуговиц, – и вытерла ею чайную лужу. От этого Чармейн, конечно, задрожала еще сильнее. Она сходила за толстым шерстяным свитером, который положила ей миссис Бейкер, и закуталась в него, но дрожала по-прежнему. Надвигавшийся дождь наконец начался. Он хлестал в окно и барабанил в печной трубе, и Чармейн задрожала еще больше. Она решила, что это, наверное, от потрясения, но ей все равно было холодно.

– Ох! – воскликнула она. – Дедушка Вильям, как мне разжечь очаг?

– Мне представляется, чары на месте, – раздался в воздухе ласковый голос. – Бросьте в очаг что-нибудь горючее и скажите: «Огонь, гори!» – и все загорится.

Чармейн огляделась в поисках чего-нибудь горючего. На столе рядом с ней стояла сумка, но в ней еще оставался второй пирог со свининой и штрудель с яблоками, и вообще это была красивая сумка – миссис Бейкер расшила ее цветами. Конечно, в кабинете дедушки Вильяма нашлась бы бумага, но туда ведь надо было еще идти… В мешках у раковины было белье, но Чармейн ни капельки не сомневалась, что дедушка Вильям не одобрит, если его бельем затопят очаг. С другой стороны, была же ее собственная блузка – грязная, вся в заварке и без двух пуговиц, она валялась на полу у ног Чармейн.

– Все равно ее уже не отстираешь, – решила Чармейн. Она взяла мокрый коричневый ком и бросила в очаг. – Огонь, гори, – велела она.

В очаге вспыхнуло пламя. Первые две-три минуты огонь полыхал весело-превесело, о таком можно было только мечтать. Чармейн вздохнула от удовольствия. Но только она передвинула стул поближе к теплу, как огонь превратился в клубы шипящего пара. Потом среди клубов пара поднялась и запузырилась пена. Пузыри были большие и маленькие, они переливались всеми цветами радуги и все лезли и лезли из очага в трубу и в кухню. Они толкались в воздухе, оседали на всем подряд, летели Чармейн в лицо и лопались там с нежным чмоканьем – и все прибывали и прибывали. В считанные секунды в кухне забушевала кипящая и бурлящая паровая буря – Чармейн было от чего ахнуть.

– Я забыла про мыло! – пыхтя от внезапной банной жары, воскликнула Чармейн.

Потеряшка решил, что пузыри ополчились против него лично, и полез прятаться под стул Чармейн, бешено тявкая и рыча, когда пузыри лопались. У них это получалось на удивление громко.

– Да тише же! – сказала Чармейн. По лицу у нее струился пот, а волосы, рассыпавшиеся по плечам, промокли от пара. Она отмахнулась от стайки пузырей и добавила: – По-моему, пора раздеваться.

Кто-то постучался в заднюю дверь.

– А может быть, и не пора, – произнесла Чармейн.

Неизвестный гость снова постучал в дверь. Чармейн осталась сидеть на месте, от души надеясь, что это не лаббок. Но когда стук раздался в третий раз, она все-таки поднялась и двинулась сквозь пенные вихри поглядеть, кто это. Наверное, Ролло хочет укрыться от дождя, предположила она.

– Кто там? – закричала она через дверь. – Что вам нужно?

– Войти в дом! – прокричал в ответ голос снаружи. – Здесь льет как из ведра!

Кто бы там ни был, голос звучал молодо, а не грубо, как у Ролло, и не с жужжанием, как у лаббока. К тому же Чармейн слышала шум дождя даже сквозь шипение пара и неумолчное нежное чмоканье лопающихся пузырей. Впрочем, ее могли и обманывать.

– Впустите меня! – завопили снаружи. – Чародей меня ждет!

– Неправда! – крикнула Чармейн.

– Я написал ему письмо! – проорал гость. – Мама договорилась, что я приеду! Вы не имеете права держать меня на крыльце!

Засов на двери ходил ходуном. Чармейн успела только ухватиться за него обеими руками, чтобы удержать на месте, – но тут дверь все равно распахнулась, и в дом вошел мокрый юноша. Промок он до нитки. Его волосы, вероятно кудрявые, свисали на круглое детское лицо коричневыми сосульками, и с них капало на пол. Добротная куртка и практичные штаны были черные и блестящие от воды, и большой ранец за плечами тоже. В ботинках хлюпало при каждом шаге. Не успел юноша оказаться внутри, как от него повалил пар. Он стоял и смотрел на набегающие пузыри, на Потеряшку, который все тявкал из-под кресла, на Чармейн, которая вцепилась в свитер и глядела на него сквозь рыжие пряди, на горы грязной посуды, на уставленный чайниками стол. Потом взгляд его переместился на мешки с бельем, и это, похоже, его доконало. Он разинул рот и застыл на месте, глядя на все сразу и тихонько источая пар.

Секунду спустя Чармейн протянула руку и схватила юношу за подбородок, где росло несколько жестких волосков: юноша был старше, чем казался. Она подтолкнула подбородок вверх, и рот у гостя захлопнулся.

– Ты дверь не закроешь? – спросила она.

Юноша обернулся и увидел, что в кухню хлещет дождь.

– А, конечно, – сказал он. И навалился на дверь. – Что тут делается? – спросил он. – Ты тоже ученица чародея?

– Нет, – ответила Чармейн. – Я присматриваю за хозяйством, пока чародея нет. Понимаешь, он заболел, и эльфы забрали его лечить.

Юноша был явно расстроен:

– Он не предупредил, что я приду?

– Он меня ни о чем не успел предупредить, – отозвалась Чармейн. Ей вспомнилась кипа писем под «Дас Цаубербух». Наверное, одну из отчаянных просьб взять в ученики прислал этот юноша, но Потеряшка своим тявканьем не давал додумать эту мысль до конца. – Потеряшка, да замолчи ты! Как тебя зовут?

– Питер Регис, – ответил гость. – Моя мама – Монтальбинская Ведьма. Они с Вильямом Норландом близкие друзья, вот она и устроила, что я буду у него учиться. Песик, помолчи, пожалуйста. Я здесь по праву.

Он стянул мокрый ранец и бросил его на пол. Потеряшка повременил с гавканьем, чтобы совершить вылазку из-под кресла и понюхать ранец – вдруг он опасный. Питер взял стул и повесил на него мокрую куртку. Рубашка под ней была примерно такая же мокрая.

– А тебя? – спросил он, глядя на Чармейн сквозь завесу пузырей.

– Чармейн Бейкер, – сказала Чармейн и пояснила: – Мы называем чародея дедушкой Вильямом, но на самом деле он родственник тетушки Семпронии. Я живу в Норланде. А ты откуда? Почему ты стучался в заднюю дверь?

– Я пришел из Монтальбино пешком, – ответил Питер. – Если хочешь знать, я заблудился, когда хотел срезать напрямик с перевала. Я здесь уже бывал один раз, когда мама договаривалась с Вильямом Норландом, что он возьмет меня в ученики, но, наверное, плохо запомнил дорогу. Ты тут давно?

– С утра, – сказала Чармейн, несколько удивленная тем, что, оказывается, не пробыла у дедушки Вильяма и суток. Ей казалось, она торчит здесь уже несколько месяцев.

– А, ясно. – Питер посмотрел сквозь завесу пузырей на чайники, как будто прикидывал, сколько чашек чаю Чармейн успела выпить. – А по виду кажется – несколько месяцев.

– Когда я приехала, тут все так и было, – ледяным тоном отвечала Чармейн.

– Правда? И пузыри тоже? – поинтересовался Питер.

По-моему, этот мальчишка мне не нравится, подумала Чармейн.

– Нет, – сказала она. – Пузыри – это я. Я забыла, что бросила мыло в очаг.

– А, – сказал Питер. – А я подумал, что это какие-то чары не заладились, вот и решил, что ты тоже ученица. Ну, тогда надо просто подождать, когда мыло прогорит. У тебя не найдется чего-нибудь поесть? Умираю с голоду.

Чармейн с неохотой глянула на сумку на столе. И быстро отвела взгляд – ей было жалко делиться припасами.

– Нет, – ответила она. – Ничего нет.

– Чем же ты собираешься кормить собаку? – спросил Питер.

Чармейн посмотрела на Потеряшку, который опять спрятался под стул, чтобы облаять ранец Питера из укрытия.