Глава 3. Ария

Рука нестерпимо ноет, будто щепка все еще там, и кто-то медленно проворачивает ее, погружая глубже в плоть. Слезы высохли, и я замечаю, что уже несколько минут просто смотрю в одну точку, а в голове – гулкая пустота.

Ни одной мысли.

Где-то под ребрами клокочет злость и горе, смешиваясь и вспениваясь, как морская волна. Корабль движется почти бесшумно, только слышно за бортом легкое шуршание, будто под днищем не вода, а песчаные дюны.

Как только враг ушел, я уловила щелчок ключа в замочной скважине. Запер, гад! Конечно, не стал бы он добычу вот так оставлять.

При мысли о толпе разъяренных мужиков, чьи голоса я смутно различаю даже отсюда, становится дурно. Что теперь будет? Сам поиграет, а потом отдаст на потеху команде?

Ежусь от воспоминаний о пристальном взгляде и легкой дрожи, пробежавшей по плечам мужчины, стоило только отползти к ящику. На мне одни лишь лохмотья. Рубашка испорчена, ничто не прикрывает тело. Его возбуждение было так же очевидно, как и то, что солнце поднимается на востоке. Воздух стал душным и горячим, но отчего-то враг не тронул, а просто ушел. Даже не обернулся.

Я не дура. Вижу, что нет в нем угрызений совести или чувства вины.

В сознание врываются мысли об отце, но я закусываю губу до крови, только бы не дать снова волю слезам.

Нет времени оплакивать мертвых, нужно бежать! Но как? Из трюма бы выбраться, но я не смогу без ключа. Даже отмычки примитивной нет под рукой! Да и куда бежать? За борт, рыб кормить?

– Каракатица тебе в глотку! – зло кричу и бью здоровой рукой по доскам ящика, поднимаю в воздух облачко едкой пыли. – Сбегу! И при первой же возможности горло тебе перережу, гад!

Дверь со скрипом распахивается, и тот, кого я поминаю лихом, вырастает в проходе. Ему приходится нагибать шею, чтобы не бахнуться о косяк темечком. Слабый свет из иллюминатора очерчивает туго затянутые в короткий хвост темные волосы и блестит на колечках в ухе.

– Поднимайся, – говорит он строго и грубо. Губы, как тонкая нить, поза уверенная, брови сведены, а скулы напряжены. Стоит только воспротивиться – набросится.

И удавит на месте.

– Тебе надо, ты и подними, – отвечаю, вскинув подбородок. Нельзя показывать, что я слаба. Ничего не сделаю, пальцем не пошевелю, пусть хоть изведется весь!

– Гордая? Сиди голодная тогда, – он растягивает губы в подобии улыбки и разворачивается, чтобы уйти.

– Бандитам веры нет, – я хмыкаю и подбираю ноги под себя, сжимаюсь, как пружина. – Траванусь вашей варварской стряпней. Или еще чего, – стараюсь натянуть остатки рубашки на грудь. – Могу и потерпеть.

– Терпи. Посмотрим насколько тебя хватит, – усмехнувшись, пират бросает надменный взгляд через плечо и ступает за дверь, снова нагибаясь в три погибели.

– Посмотрим на сколько тебя хватит, дылда, – протягиваю в ответ.

Он выходит быстро и спокойно, но дверь хряпает сильнее, чем должно. Задела-таки. Улыбаюсь, наслаждаясь маленькой победой.

Правда, недолго.

– Воды не приносить, сколько бы не просила. Пусть подумает, как нужно себя вести, – ненавистный голос чеканит за стеной, а кто-то другой покорно соглашается.

Тяжелые шаги затихают и больше не возвращаются. Долго. И даже когда в крошечное окошко проливается синеватый свет Мэс-тэ, меня никто не навещает, будто забыли.

Устраиваюсь удобнее и упираюсь затылком в ящик. Может не стоило так его спроваживать? Никому лучше не станет, если я свалюсь от голода и жажды? И как бежать потом, если сил не будет?

Крохотный огонек здравого смысла трепыхается внутри, но черная ненависть давит его, как комара.

Ничего не возьму! Ни кусочка, ни единого глотка влаги из его рук не приму! Был бы у меня под рукой кинжал, я бы…

И что я бы сделала? Бунтарка, ты посмотри. Глупо об этом думать. Пират переломит, как спичку, места мокрого не оставит. Вон какой вымахал! Все тело – переплетение тугих мышц. В нем же метра два роста.

Что ты сделаешь? Заговоришь до смерти? Да и клинок остался у врага.

Перед глазами всплывает дерзкая ухмылка и льдистые глаза. Холодные и безжалостные. Так смотрит человек, которому безразлично завтра, будто оно никогда не настанет.

И на лице ни следа от моего удара. Достала ведь, точно помню!

Прикрываю глаза, чтобы сделать несколько глубоких вдохов. В груди давит и жжет, точно под ребрами кто-то раздувает угольки. Боль в плече никуда не уходит, но терпеть можно.

– Спать, – шепчу я тихо. – Все равно ничего другого не остается.

Но время тянется, а сон не идет. Или приходит, но я его не чувствую. Ноющая боль удерживает на плаву сознания, а пульсирующая агония выталкивает из вязкой тьмы и заставляет приоткрывать веки.

Мрак не кончается, он в бесконечной степени. Глухой, разбавленный скрежетом деревянного настила. Кто-то ходит за дверями, кто-то дышит, кто-то говорит.

Прикрываю веки, принуждая себя спать. Во сне и раны быстрее заживают. А когда открываю в следующий раз глаза – в окно яростно бьются лучи Ойса. Уже утро или день?

А может, этот свет мне мерещится? Не могу понять.

В горле пересохло, дерет точно наждаком, но не кричу и звать на помощь не пытаюсь. Только устраиваюсь так, чтобы свет не бил в глаза и сжимаюсь в комок. Проваливаюсь в вязкий дурман, ничего не слышу, даже перешептывания и потрескивания превращаются в отдаленное гудение.

Покачиваюсь на волнах беспамятства, боль почти не тревожит. Когда переворачиваюсь на другой бок, света уже нет, в трюме абсолютно темно. Слышу в стороне слабое пощелкивание и шебуршание.

Зажмуриваюсь, представив, как враг снова подходит и предлагает воды. И насмешка в холодных глазах ранит сильнее стали. Стискиваю зубы до хруста и жду. Что еще мне остается?

Щелчки превращаются в мерный стук, скрипит верхняя ступенька. Через секунду на щеку что-то капает.

Я подскакиваю, как ужаленная, и хватаюсь за плечо от вспышки острой боли. У моих ног копошится Бикуль. Опутанный лианами кот смотрит на меня горящими глазами и покачивает перед лицом небольшим мешочком из листьев. Я чувствую запах свежей влаги и прижимаюсь к другу, почти плачу от облегчения. Спасся! Пришел!

Губы растягиваются в усмешке. Теперь мы посмотрим, кто кого, пират!

Не успеваю пригубить воды, как взвизгивает замок, и дверь распахивается.

Глава 4. Энзарио

Не сплю. Как дурак, не сплю всю ночь. И весь день держусь около трюма. Как тень. Брожу туда-сюда, кручу канаты, отдаю команды, а сам взглядом прикипаю к неприметной двери.

Прислушиваюсь. Уши начинают гореть от напряжения. Но девка упрямо молчит и не зовет. Что за толстолобик!

Кулаки уже гудят от нервов, я бесконечно сжимаю их и разжимаю. Понимаю, что без нее никуда не двинусь.

Пару раз гаркаю на матросов просто так, срывая злость. А пусть не расслабляются! Они притихают и до конца дня меня не трогают. Наверное, на моем лице все написано: "Не приближайся – задушу!"

Когда Ойс заваливается за горизонт, я не выдерживаю и иду к пленнице. Прежде чем войти, прижимаю ухо к металлу и слушаю. А если я опоздал? Упертый старый дурак! Она ведь ранена и голодна…

Потерять сейчас единственный шанс на спасение из-за своей гордости, будет страшнейшей моей ошибкой.

Что-то внутри шуршит. Жива! От радости резко распахиваю дверь, но на лицо надеваю бесчувственную маску. Кажется, огромная тень отскакивает от моих ног на потолок. Девушка сидит в том же месте, где я ее оставил. Грязная. Растрепанная. Но все такая же коварно красивая. Зараза! Синие блюдца распахнуты и блестят ненавистным огнем.

Да, можешь ненавидеть меня. Только живи.

Наклоняюсь и протягиваю ей руку.

– Идем, красотуля. Согрею тебя и накормлю. Хватит дуться. Губы пересохли, пить же хочешь. Зачем упираешься?

Замирает и смотрит, как на скользкого кальмара, протянувшего щупальце. Терплю и не отвожу взгляд. Пусть. Только бы согласилась выйти и поесть, а дальше я придумаю что-нибудь. Приструню и заставлю помочь.

Она будет сопротивляться, я чувствую это нутром, вижу в глубине зрачков. И не могу не признать, что этот не гаснущий костер протеста заводит. Я будто вернулся на много лет назад и с восторгом смотрю на бушующее море. Яростное, дикое и дурманящее кровь.

Сердце отплясывает в груди, а фурия что-то обдумывает, и время тянется невыносимо медленно.

Вдруг она кивает и вкладывает тонкие пальчики в мою ладонь. Опускает ресницы и позволяет себя поднять, даже ненароком прислоняется к груди, всего на мгновение, но я чую подвох.

Море никогда не сдается. И во время шторма оно перемелет твои кости, если позволишь себе хотя бы минутную передышку.

Стискиваю зубы и стараюсь не дышать, потому что, даже сквозь пот и грязь, от нее одуряюще пахнет ландышами.

Главное не терять бдительность.

Малейшая возможность, и тонкий налет беспомощности растает, как дым, обнажив острые когти и зубы.

Мог бы, не дышал бы, но умирать и воскресать на глазах строптивицы последнее, что я решусь сделать. Стискиваю ее сильней, прижимая к себе за талию. Девушка глухо стонет, сомкнув бледные губы. Она едва на ногах стоит, но в глазах не умирает убийственное пламя.

Промораживает своим взглядом капитанская дочка. Веду плечом, смахивая ползущий по спине холод. Кажется, что с потолка на меня ледяная вода капает.

– Как звать тебя? – спрашиваю первое, что приходит в голову и веду пленницу к выходу. Осторожно, медленно. Будто боюсь сломать.

Отворачивается и в глаза не смотрит, вздрагивает сильнее, когда добираемся до двери.

– А-ария, – она морщится, стоит нам шагнуть на палубу. Цепляется за мою руку и тихо шипит. Слишком сильно сдавил. Мрак ее раздери, будто из стекла сделана. А гонору на сотню воинов хватит! Бросаю взгляд на рану и недовольно хмурюсь. Повязку бы сменить. Она и так слишком уж горячая и дышит тяжело, не хватало еще, чтобы залихорадила. Захлопываю дверь и веду к каюте, не обращая внимание на жадные взгляды мужиков.

– Ария, – повторяю, едва попадаем в полумрак. – Фурия, – добавляю, когда свет от люнн согревает холодным пламенем её волосы.

Девчонка ощутимо вздрагивает в моих руках, но ничего не говорит. Слишком уж она покорная, подозрительно все это. Когда добираемся до каюты, она замирает в нерешительности и смотрит почти испуганно.

Чего же ты только сейчас заартачилась, красотуля? Дергается, но я держу крепко, втаскиваю ее внутрь и закрываю дверь. Медленно проворачиваю ключ в замке и вешаю его на шею. Все-таки идти с кем-то такого роста, как Ария, дьявольски неудобно, приходится размять затекшие плечи.

Поворачиваюсь к девчонке, а у нее глаза блестят и мечутся из стороны в сторону, а на дне зрачков паника, почти ужас.

Отступать некуда, разве что прижаться поясницей к краю стола. Ее губы бледнеют и подрагивают, будто еще чуть-чуть и сознание потеряет прямо здесь. Алый огонь волос по плечам рассыпается, а в прорехе виднеется глянцевая кожа и тугие сосочки. У меня голову ведет от этой картины, но стискиваю кулаки и остаюсь стоять на месте. Я ее сюда не для удовольствий привел, а для дела.

– Душ там, – не говорю, а приказываю и показываю в сторону. А девчонка стоит, как каменная, и молчит. – Или ты сама, или я тебя выдраю так, что ничего не захочется, кроме ласки.

Прищуриваюсь и слежу за ее реакцией. Ну-ну, что на это скажешь?

– Мне что, при тебе м-мыться? – в глазах уже не просто паника, там шторм похлеще тех, что настигали меня у самых дальних закутков этого мира.

– Нужна ты мне, – фыркаю. – Иди уже.

Отлипает от стола и неуверенно ступает в соседнюю комнатушку. Пальчики за лохмотья цепляются, чтобы прикрыться, а коленки так дрожат, что мне даже становится смешно.

Фурия-фурия, зубочисткой своей перед лицом размахивает, жрать отказывается да нос задирает. А как в логово хищника попала, так и все!

Стух костер революции.

Пока она плещется, я от греха подальше выхожу в кухню. Суп-пюре с креветками самое то, чтобы на ноги ее поставить. Оценит ли? Да мне все равно, лишь бы ласты не склеила. Медуза рыжая. А глазища какие, умели бы резать – давно бы из меня морскую капусту сделали.

Когда возвращаюсь назад, вода еще льется. Долго что-то. А вдруг девке плохо стало?

Жду еще несколько минут, а они тянутся, как корабль на северном полюсе, когда лед пробивает. Медленно, спокойно. Тьфу ты! Да где там спокойно?!

Хожу по каюте, стирая дорогой сирвийский ковер, а вода все течет, течет…

Так, хватит!

Распахиваю дверь в душевую.

Девчонка дергается и бьется больной рукой об выпирающий из стены кран. Морщится от боли и только через секунду понимает, что на ней ни единой нитки, а я пялюсь во все глаза. Внутри возбуждение смешивается с глухой злостью. На нее, на себя. Взгляд скользит по белой коже и застывает на тонком узоре, тянущемся по ключицам. Ветка цветущего папоротника. Настолько искусная, что мне кажется листики сейчас зашевелятся.

– Я уж подумал, ты тут утонула, фурия. Скорость явно не твоя сильная сторона.

Она обхватывает себя руками и сжимается, как еж, что готовится выпустить колючки.

Скрываю с крючка у двери полотенце и бросаю в нее. Прикрылась бы уже скорее, ради всего святого! Зажмуриваюсь, всего на мгновение, а перед глазами волосы алые и соблазнительный изгиб молочно-белого бедра.

– Заканчивай! – рявкаю, а голос предательски ломается. – Поешь и поговорим.

А когда выхожу, хочется половину каюты разгромить.

Заноза мелкая, я же тебя вытравлю из головы, из натянуто-напряженных жил и жара в паху. Всего лишь смазливое личико, всего лишь я голоден, всего лишь несносный запах ландышей. Как яд проникает в кровь и заставляет дергаться в последних конвульсиях.

Все-таки грохаю по стене ботинком, отчего люнны тревожно разлетаются и забиваются в углу, будто живые светляки. Становится мрачно, как в склепе. Как в моем сердце.

Ария выходит из душа вся такая смущенная и свежая, как весенний ветер. Завернутая в мягкое полотенце. Еда уже ждет ее на столе, потому что, видит богиня, я просто не мог подойти к ней близко и не свихнуться от цветочного запаха, окутывающего ее невидимым облаком.

Встаю у противоположной стены и скрещиваю руки на груди. Лицо предельно суровое и мрачное. Ничто не должно выдать моего волнения.

Девчонка устраиваться за столом и берет ложку дрожащей рукой. Ест медленно и аккуратно, хотя заметно, как ей сложно сдерживать бушующее желание наброситься на еду жадно, как голодный зверь.

Поднимает на меня взгляд и застывает, как статуя.

– Что тебе нужно, пират? Давай сразу к делу.

Говорит спокойно, спина прямая, как палка, но одну руку под столом держит, сжимая край полотенца. Одежку я ей не дал. Пленникам не положено чувствовать себя комфортно. Пусть краснеет и трясется. И думает, насколько она беззащитна.

Сажусь, потому что моё волнение и злость скоро станут заметны невооруженным глазом. Какие цветы? Откуда она девчачье мыло взяла в моей каюте?

Или мне запах ландыша уже мерещится?

– А то ты не знаешь? – царапаю её розовые плечи взглядом и от резкого удушья утыкаюсь в свою тарелку. Закипаю, но, сдерживаясь, беру спокойно вилку и хладнокровно протыкаю мясо зубьями.

– Без понятия! – она вдруг бьет кулаком по столу, и в глазах вспыхивает дикая ярость. – Ты захватил нас! Ты убил папу! И теперь я еще и знать должна, почему?!

– Утихни, фурия, – голос звенит, наши взгляды сталкиваются, как два клиника, – или выброшу тебя обратно в трюм, на пару дней!

А она не слышит меня совершенно, вскакивает, с грохотом роняя тяжелый стул.

– Что тебе надо?! – она не просто кричит – воет раненым зверем. Взгляд мечется из стороны в сторону и падает на острую спицу, что приютилась на кресле справа.

Какой я идиот!

Рывок, и сталь в ее здоровой руке, губы растянулись в безумной усмешке, но секундного промедления достаточно, чтобы я успел выхватить "оружие".