Лара

Белый мел противно скрипел, царапая доску, в пухлых пальцах математички. Она выписывала название темы урока, покачиваясь на высоких, толстых каблуках. Ученики, затаив дыхание, следили за ее движениями, отмечая про себя все видимые ими детали: тугой пучок жидких каштановых волос, чуть измазанную мелом черную юбку, широкий свитер кислотно-абрикосового цвета. Но самой интересной деталью была коварная маленькая стрелка на капроновых колготках, которая притаилась в самом низу у задников черных туфель.

Скрип мела прекратился, и математичка обернулась, замерев. Ее маленькие выцветшие голубые глаза юрко заскользили от парты к парте, выискивая потенциальную жертву. Испачканные мелом пальцы хищно сжались. Замер и весь класс.

Тут самое важное было выдержать ее взгляд, ни в коем случае не показать, что ты ее боишься.

Иначе…

Математичка сделала шаг вперед, отчего ее могучая грудь под абрикосовым свитером качнулась.

– Итак, – на губах затрепетала коварная улыбка. – Кто хочет пойти к доске? – не дождавшись желающих, она саркастически усмехнулась: – Просто лес рук. На другое я и не надеялась.

Пристальный взгляд голубых глаз устремился в классный журнал. Повисла такая тишина, что можно было слушать полет мухи над потолком и принять его за музыкальное сопровождение.

– К доске пойде-е-ет…

Палец с ногтем, покрытый красным лаком заскользил вниз по длинному списку учеников.

– Пойдет… Тимофей Семенов.

Класс заметно выдохнул, точно из надутых шариков спустили воздух. Можно было расслабиться на какое-то время и передохнуть перед следующим поиском жертв.

Девочка, сидевшая на предпоследней парте у окна, нервно постукивала ручкой о раскрытый учебник. Его поля были изрисованы символами и образами, которые никак не походили на математические, или, по крайней мере те, что соответствовали бы школьной программе. Ей неоднократно доставалось от учителей и Гарпии за это, но она ничего не могла с собой поделать. Чаще всего, эти рисунки получались неосознанно. Девочка могла носиться мыслями где-то далеко, пока ее пальцы, сжав ручку или карандаш, выписывали странные сочетания букв и слов.

Сейчас ее мысли вернулись сюда. Точнее, девочка уставилась на Тимофея, который с совершенно беспечным видом стоял у доски, показывая отсутствие страха.

– Ну, Семенов, – вздохнула математичка, чувствуя, что мальчишка ни капельки ее не боится, что вызывало ее раздражение и, одновременно, некоторое уважение к нему, – что ты там расскажешь?

Улыбка у него была самой обаятельной из всех. Девочка это точно знала. На нее велись не только ученики, но и учителя, и вообще, все кругом. Знал это и сам мальчик, и бесцеремонно этим пользовался.

Семенов блеснул белыми зубами, которые бы сделали честь самому красивому актеру современности, отчего на его щеках заплясали лукавые ямочки. В эти ямочки влюблялись все девчонки без разбору. Об этом факте тоже было всем известно.

– Евгения Петровна, – произнес мальчик низким грудным голосом, продолжая улыбаться, и девочка внутренне затрепетала. – Сегодня я ночевал на другой квартире. Помогал бабушке с ремонтом. Она у меня старенькая, как вы знаете. Возился до ночи и не успел прочесть параграф. Но я знаю, что это мои проблемы. Так что я сам виноват и готов понести за это самое суровое наказание.

Подлец был хорош. Чертовски хорош. И математичка тоже это понимала. Она кивнула, напуская понимающее выражение на лицо, почти сострадательное.

– Эх, Семенов, Семенов, – проговорила она. – Так и быть. Садись. Помогать тем, кто в этом нуждается – важное дело и принципиальное. Но смотри мне, чтобы в следующий раз…

Тимофей замер, прижав руку к груди в театральном жесте:

– Обещаю, Евгения Петровна! – с пафосом воскликнул он, но ямочки на щеках стали еще глубже.

Семенов занял свое место, победно оглядев одноклассников. Кто-то смотрел с восхищением, а кто-то и с завистью.

– Ну, конечно, – бубнили они. – Он отмучился, а нам сейчас страдать…

Но кривоватый палец с красным ногтем вновь заскользил по списку в журнале. Математичка подняла голову и почти злорадно уставилась в сторону окна:

– Велегорская Лара – к доске!

Класс шумно закопошился. Ученики принялись оборачиваться на худую маленькую девочку с двумя черными косичками.

– Ты-то, конечно, прочитала заданный материал? – повысила голос математичка, предвкушая расправу. – Встань, пожалуйста.

Лара, не меняясь в лице, подчинилась. Пальцы бросили карандаш на раскрытый учебник. Евгения Петровна походила на нахохлившуюся сову с крючковатым носом. А еще, прямо на учительском столе, сидел Он – Угольщик. Лара так и уставилась на рослый черный силуэт.

«Только не надо! – мысленно взмолилась она. – Давай не сейчас!»

Силуэт дрогнул. Неровные игольчатые изломы его тела мелко задрожали, словно помехи на экране телевизора: Он смеялся своим жутким, низким смехом, от которого шли бесконечные мурашки. Потешался над кем? Над Ларой или математичкой?

– Велегорская! – громкий оклик из уст Евгении Петровны заставил девочку вздрогнуть. – Изволь ответить на вопрос. Повторяю для слабослышащих. Ты готова к сегодняшнему уроку? – голубые глаза смотрели, не мигая.

– Я бы так не сказала, – ответила Лара в тон математичке, и снова посмотрела на Угольщика. Он спрыгнул, а точнее соскользнул со стола, точно невиданное черное желе. Впрочем, у него же не было костей, как подозревала Лара.

Математичка недовольно поджала губы.

– И что же, позволь спросить, тебе помешало? Тоже ремонт помогала делать?

Кто-то справа от Лары зафыркал от смеха, едва успев зажать рот рукой.

– Нет, – девочка смотрела прямо в водянистые глаза. Математичке это не понравилось.

– Тогда почему же ты не готова к уроку?

– Я просто не читала параграф, – послышался спокойный ответ, и черный сгусток снова зашелся смехом.

В этот момент многим показалось, что от негодования у Евгении Петровны зашевелился ее тугой маленький пучок на голове.

– Просто не читала? – переспросила она, трясясь от гнева. – И что же помешало вашему величеству это сделать?

– Мне не хотелось.

По классу вновь пронесся глухой ропот. Кажется, эта Велегорская опять нарывается! Ну и дура.

Математичка почуяла кровь. Ноздри ее широкого носа алчно затрепетали.

– Значит, ты намеренно проигнорировала мои слова и решила саботировать урок, так, Лара?

Девочка вздохнула, но пути назад у нее уже не было.

– Выходит, что так, – послышался спокойный ответ.

Евгения Петровна побагровела. Девочка с любопытством посмотрела на нее, несмотря на то, что ей грозила серьезная опасность. Математичка собиралась превратиться в страшное чудовище, и Лара ждала этого мгновения, чтобы та раскрыла свою суть, и это стало бы видно не только ей одной, но и прочим ученикам.

Под личиной человека явно скрывалось потустороннее существо. Как же просто его можно было вывести из себя.

– Без родителей ко мне на урок не приходить, – из широкой абрикосовой груди вырвался грозный рев. – Ты поняла меня, Велегорская?

Лара чуть нахмурилась.

– Но, Евгения Петровна, у меня нет родителей. Вы забыли. Они не смогут прийти.

Математичка грохнула кулаком по журналу, впечатывая его в стол.

– Велегорская – к директору! Немедленно!

Класс зашептался от парты к парте. Завертелись девчонки и мальчишки, зашушукались, радостно обсуждая очередную новость.

Лара собирала вещи, складывала учебник, тетрадь и пенал в рюкзак. Сердце ее колотилось, как у маленького зверька, который вступил в неравную битву с противником. Черная тень скользнула на стену, а оттуда – на потолок, и сжалась, превращаясь в огромного мохнатого паука. Его круглые глаза светились, точно галогеновые лампы, а хелицеры двигались: Угольщик снова смеялся, на этот раз с противным скрежетом.

– Я жду! – пронесся еще один рев. – И посмей мне только сбежать, как в тот раз! Для тебя в этом городе школы уже закончились. Наша – последняя. Уяснила?

Лара ничего не ответила, закидывая рюкзак за спину, игнорируя насмешливые взгляды, сдавленное хихиканье и черного паука над головой. Математичка стала похожа уже не на сову, а на раздувшуюся жабу, на которую зачем-то натянули абрикосовый свитер. И жабу эту так переполнял воздух, что она грозила вот-вот треснуть и разлететься по аудитории.

Девочка с черными косичками живо представила себе эту картину. Ее серьезное лицо исказилось, из глубины наружу принялся пробираться тот самый глупый смех, который вечно берется откуда-то невовремя, и способен испортить все, что угодно. Но Лара уже была не в состоянии сдерживаться.

Она расхохоталась заливисто, отпуская этот смелый, задорный смех на волю, который затопил классную комнату.

Лара потом не столь отчетливо помнила, что происходило дальше, и как математичке удалось справиться с собственным раздутым от злости телом и не лопнуть.

Но самое удивительное было то, что перед тем, как математичка вытолкнула в коридор заходящуюся в диком, неистовом хохоте Лару, она успела заметить пробудившиеся ямочки на щеках Семенова и его восторженно-удивленный взгляд.

Город

«Семенов…»

Теплоход урчал и полз вперед, как огромное уставшее животное. Его размеренные движения и бархатистый голос Инги баюкали Лару, но когда она вдруг услышала «Семеновский мост», то вздрогнула. Даже название моста напоминало ей о беспроглядной бездне прошлого, которое постоянно пыталось дотянуться до нее кривыми когтями.

Лара нервно сжала кулаки. Пора бы ей прекратить искать знаки там, где их быть не могло.

Она чуть ли не до хруста в позвонках вскинула голову, чтобы посмотреть на приближающийся мост, о котором напевно рассказывала Инга. Лара буквально заставила себя это сделать, бросая вызов самой себе.

«Это просто похожее сочетание букв…» – твердила она себе, борясь с желанием прокусить губу, чтобы вспыхнувшая боль хоть немного отвлекла ее от другой боли.

«…желтое здание с белыми парными колоннами, откуда вышел мятежный Московский полк и поспешил на Сенатскую площадь в роковой день – 14 декабря 1825 года, – чтобы примкнуть к восставшим…»

Голос экскурсовода внезапно стал ужасно раздражать Лару. Та говорила столь уверенно, будто сама присутствовала при восстании декабристов, но пассажиры очень внимательно ее слушали. Даже девочка сидела тихо и не капризничала, а лишь молча глядела на Ингу, прижавшись к матери.

«Роковой день!» – поддразнила Лара, пытаясь скопировать несколько высокопарную манеру Инги. Ее никто не услышал, но взгляд темных глаз остановился на Ларе, хотя экскурсовод ну никак не могла услышать того, что проворчала девушка себе под нос.

Впрочем, это ее даже немного развеселило и отвлекло от тягостных размышлений. Машинально она разглядывала стены казарм, и ей хотелось завопить, что никакие они не желтые. Краска клочьями слезала с них, а по обшарпанным колоннам текла все та же зеленая вода.

– Проклятье… – процедила она, глядя, как прямо из воздуха материализуются фигуры, одетые в военную форму девятнадцатого столетия.

Развевались знамена, бряцали сабли и шпоры, гарцевали лошади, топали сапоги. Полк выглядел живым и настоящим, пока Лара, как завороженная, не вгляделась в происходящее на набережной.

Разгоняя белесый туман, под мерный стук барабанной дроби, на мост заходили мертвецы. Топот их ног и отрывистые крики доносились до Лары. Пораженная, она чувствовала всем телом, как вздрагивает мост и набережная.

Матовые белые черепа несколько сливались с ползущим туманом, но бодро шагавших выдавала форма, которая совсем не соответствовала приличному облику солдат и офицеров той эпохи. Сквозь разодранные мундиры мелькали кости, усохшие мышцы и сухожилия.

Девушка приникла к мокрому стеклу, пытаясь получше разглядеть полк призраков, но в тот же момент теплоход скользнул под мост. Лара развернулась, чтобы попытаться получше рассмотреть идущие тени, но город снова подшутил над ней: на мосту уже никого не было.

Но картина мертвого города оставалась неизменной: дома вот-вот грозили развалиться от распиравшей их изнутри воды, а пухлый густой туман сползал по гранитным набережным в мутную серебристую воду, растворяясь в ней.

Инга упомянула Гороховую улицу и даже дом с ротондой, который будто бы служил порталом в другой мир. Это была одна из популярных городских легенд, которую возненавидели жители самого дома с ротондой и трепетно полюбили поклонники мистических тайн. Лара знала куда более страшные и таинственные дома в Петербурге, в которых действительно происходили пугающие события, но ей хватало и того, что вся ее жизнь и так наполнилась ими. Только для нее это не было мистикой, а ее ужасающей реальностью, из которой не было спасения.

Она нигде не могла чувствовать себя в безопасности. Ни во сне, ни наяву.

Нелегкие воспоминания и мрачные образы превращали сны в кошмарную фантасмагорию. Лекарствам не всегда удавалось справиться с тревожностью и видениями, и Лара чувствовала себя загнанной в ловушку, из которой невозможно было выбраться.

Она боялась видеть сны, но когда ее мучила бессонница или она вынужденно заставляла себя не спать, она начинала видеть то, что было недоступно обычным людям.

Боже! Она бы отдала все на свете, чтобы превратиться в обычную, неприметную девушку, чтобы из-за каждого угла перестали выглядывать призраки и ночные создания. Как же ей хотелось выбросить из головы бесчисленные образы и то, что ей было известно.

Потусторонний мир прилепился к ней, словно неведомая тяжкая болезнь. Он пророс в ней, пропитал каждую клетку тела.

Бессонница способствовала более сильному высвобождению ее внутреннего зрения, чувства обострялись до пределов.

Накатила тупая давящая тоска: неужели теперь нигде не будет покоя? В детстве ей казалось забавным, что посреди комнаты мог материализоваться чей-то дух. Он мог выглядеть скорбным тихим и молчаливым, но мог и злиться, нервничать, даже попытаться напасть. Хотя, впрочем, особого вреда от таких не было, кроме оставленных на ее теле синих отпечатков невидимых пальцев или ладоней.