Во время сражения шпионам повстанцев удалось выкрасть секретные чертежи новейшего оружия Империи – ЗВЕЗДЫ СМЕРТИ – бронированной космической станции, способной уничтожить целую планету.
Преследуемая злобными агентами Империи, принцесса Лея спешит домой на своем звездолете вместе с похищенными чертежами, которые могут спасти ее народ и вернуть свободу Галактике…
Больше часа Томас сидит, завороженный фильмом, не отрывая взгляд от экрана и машинально засовывая в рот попкорн и «Ревелз», пока они не заканчиваются. Лишь когда призрачный голос Оби-Вана звучит в кабине Люка – Дарт Вейдер идет за ним по пятам, – Томас внезапно выныривает из теплой и всепоглощающей вымышленной реальности. Оби-Ван как будто вместо отца, которого Люк никогда не знал, и эта мысль заставляет Томаса вспомнить про своего собственного отца и, в то время как истребители повстанцев отправляются в свою последнюю атаку на Звезду Смерти, он начинает размышлять о том, куда делся отец.
Томас направляется вверх по покатому полу с липким ковром и уже находится на полпути к выходу, когда продавщица мороженого хватает его за воротник. «Ты куда?» – шипит она, светя ему в лицо пластмассовым карманным фонариком, словно на допросе. Томасу вспоминается фильм, где солдаты, попавшие в плен к немцам, говорят им только свое имя, звание и личный номер, и ему хочется сделать так же, но Дейрдре все-таки взрослый человек и даже что-то вроде надзирательницы, и он не уверен, что ему, восьмилетнему мальчишке, стоит с ней так шутить. Поэтому он предпочитает просто соврать: «Мне нужно в туалет».
Дейрдре щелкает языком – очевидно, мысленно взвешивая, тянут ли полученные ей два фунта (минус стоимость одного шоколадного мороженого) еще и на поход в туалет; но потом другой ребенок дергает ее за рукав, прося фруктовое мороженое на палочке, и она принимает решение: в конце концов, у нее есть своя работа, которую нужно выполнять, и она не нанималась следить за чужими детьми вместо где-то гуляющих отцов. Томас выскальзывает из дверей в вестибюль. Фильм, вероятно, должен скоро закончиться, потому что уже начали запускать новую очередь к кассе за билетами на следующий сеанс. Томас размышляет о том, удастся ли Люку уничтожить Звезду Смерти и узнает ли он когда-нибудь об этом вообще. Ему становится не по себе, когда он видит, что на улице уже совсем темно: сколько же времени он пробыл один? Опустив голову, Томас проталкивается через толпу людей, дожидающихся сеанса, и выбирается наружу – на холодный, колючий вечерний воздух.
Томас гадает, что это за сюрприз для мамы, из-за которого отец пропустил целый фильм. Было бы здорово, если бы мама пошла вместе с ними, но ей нездоровится каждое утро, и она бродит по дому, держась за живот или потирая поясницу. Все говорят, что Томас, конечно же, ждет не дождется братика, с которым они смогут вместе играть. Но сам Томас думает лишь о том, что этот братик, наверное, станет жевать его фигурки героев из «Звездных войн» и ломать его пластинки. Но, может быть, в отличие от Томаса, брат будет больше интересоваться футболом. Если бы Томас лучше разбирался в футболе, то отец, возможно, и не оставил бы его сейчас одного в кино. Но, увы, Томас совсем в нем не разбирается. Он пытался, делая все возможное, но имена игроков и названия команд совершенно не держатся у него в голове.
С музыкой же все наоборот. Это происходит как-то само собой, без усилий: артисты, песни, лейблы звукозаписи, места в хит-парадах, продюсеры, «Б»-стороны пластинок – все это легко находит место в его памяти. Томас читает надписи на конвертах пластинок с тем же увлечением, с каким его отец изучает турнирные таблицы в воскресных газетах. Музыка… и еще Периодическая таблица элементов. Он не помнит, когда впервые увидел ее; возможно, в старом пыльном комплекте энциклопедий, которые вручил ему дедушка: когда-то они были куплены для его отца, но Фрэнк Мейджор не проявил к ним в детстве особого интереса. Томаса же всегда очаровывали эти упорядоченные ряды химических элементов – как будто кирпичиков «Лего», предназначенных для строительства всей Вселенной. Он выучил наизусть их все – от водорода до нобелия – и рылся в энциклопедии, чтобы узнать о каждом элементе, что он собой представляет, для чего необходим, когда был открыт и как реагирует с другими веществами. Томас наловчился пристраивать стопку синглов на старый проигрыватель «Дансетт» и ставил одну за другой песни детства и юности его мамы: слушая их, он изучал глазами Периодическую таблицу, закрепленную кнопками на стене.
Вообще-то Томасу запрещено переходить дорогу самостоятельно, но парковка находится на другой стороне, и к тому же дорога небольшая и машин совсем нет. Однако на улице темно, и Томаса начинают пугать закрытые наглухо окна заброшенных магазинов. Они кажутся ему мертвыми. Это вызывает у него воспоминание о фильме, в котором на Земле выжил лишь один человек, а все остальные заболели и умерли или превратились в вампиров с белыми волосами и мутными глазами. Улицы там выглядели именно так – безлюдными и пустыми, а в домах за окнами тем временем прятались монстры. Тот же самый актер был и в «Планете обезьян», что тоже было в некотором роде о всемирной катастрофе, хотя это становилось понятно лишь в финале фильма, когда главный герой нашел на пустынном берегу разрушенную статую Свободы. Поворачивая за угол к тому месту, где была припаркована машина, Томас задумывается о том, что было бы самым-самым ужасом изо всех этих ужасов всемирной катастрофы. Если бы парковка оказалась полна тех существ из «Планеты обезьян» или вампиров из того фильма, который, как он вспомнил, назывался «Человек Омега»?
Но ему не о чем беспокоиться, потому что на том самом месте, где они оставили ее, стоит сейчас машина отца, вибрирующая и выбрасывающая выхлопные газы в прохладный вечерний воздух, а горящий плафон над передними сиденьями дает в салоне автомобиля бледный, тусклый свет. Томас поднимает взгляд на небо. Полная луна стоит высоко. Хотя этого не может быть. Ведь луна на самом деле спрятана в кармане его рубашки. Томас бежит к машине по заледеневшим буграм грязи, видит отца за рулем, но, прижав ладони к покрытому ледяной глазурью окошку пассажирского сиденья, вдруг обнаруживает, что там уже кто-то есть. Это мама. Так вот какой был сюрприз! Отец сидит, подавшись к ней, закрывая ее лицо своим и прижимая руку к ее груди. Но потом вдруг мама вскрикивает и отталкивает отца, крича: «Боже мой, Фрэнк, тут ребенок!»
И тогда Томас понимает, что это не мама.
И он понимает, что отец солгал. В кармане Томаса нет никакой луны.
И еще он понимает, какой самый-самый ужас из ужасов можно увидеть на парковке. И это не вампиры с белыми волосами и мутными глазами. Это не обезьяны с оружием и на лошадях, поработившие людей. Вот он, ужас, думает Томас, и горячие слезы льются из его глаз, а желудок, сжавшись, извергает на замерзшую землю поток мороженого, шоколада и попкорна.
Вот он, ужас.
Джеймс захлопывает входную дверь и направляется сразу наверх, игнорируя доносящиеся с кухни крики бабушки, спрашивающей, кто пришел. На середине лестницы слезы вновь одолевают его, и он останавливается, чтобы прижать к глазам кулаки. Внизу лестницы появляется бабушка и смотрит наверх.
– А, это ты.
Джеймс по-прежнему не обращает на нее внимания; глотая рыдания, он изо всех сил трет глаза, пока перед ними не начинают мелькать разноцветные звездочки.
– И ты только посмотри на свой пиджак, – с укоризной говорит бабушка. – Элли будет расстроена.
– Плевать на Элли.
Джеймс продолжает подниматься по лестнице и слышит, как бабушка со скрипом следует за ним. О боже, неужели нельзя оставить его в покое? Джеймс влетает в свою комнату, резко закрывает дверь и подпирает ее спиной. Там на крючке висит его халат, а под ним – толстый шерстяной джемпер отца. Он прижимается к джемперу лицом, вдыхая его запах – затхлости, цемента, старого пота. От этого ему становится еще хуже.
– Джеймс? – спрашивает бабушка, осторожно, тихонько постучав в дверь. – Что ты хочешь на ужин?
– Капусту. Брокколи. У нас есть кале?
Бабушка смеется.
– Кале. Какое смешное слово. И я никогда не слышала, чтобы ребенок просил на ужин капусту.
– Я хочу стимулировать выработку метана в своем кишечнике, – бормочет Джеймс, все еще уткнувшись лицом в джемпер.
– Замечательно, – слегка неуверенно произносит бабушка и осторожно пробует открыть дверь. – Кстати, у нас, наверное, есть еще остатки рождественского пирога, если хочешь. Можно войти? Если ты дашь мне свой пиджак, то, может быть, я смогу оттереть с него грязь, прежде чем Элли вернется.
– Мне плевать, что думает Элли! – кричит Джеймс, отходя от двери и бросаясь на кровать.
Бабушка входит и прислоняется к дверному косяку. Мальчик снова кричит:
– Она мне не мама! И ты мне не мама!
– Конечно же нет, глупыш, – мягко говорит бабушка. – Джули нас покинула. Твоя мама.
– Спасибо, что напомнила, теперь мне намного лучше, – произносит в подушку Джеймс.
Бабушка, в своих мягких тапочках, отваживается сделать еще один шаг в его комнату.
– Но как тебя угораздило так испачкать пиджак? Ты играл в нем в регби?
Продолжая лежать лицом вниз на кровати, Джеймс стаскивает с себя пиджак и бросает его на пол.
– Это еще что. Вот полюбуйся.
На спине его белой рубашки черным маркером написано слово «ДЕРЕВНЯ». Ниже нарисовано грустное лицо за вертикальными линиями – условное, но очевидное изображение человека, находящегося за решеткой. Джеймс бросает быстрый взгляд на бабушку. Она хмурится. Потом произносит скороговорку: «Я не ощипыватель фазанов, я сын ощипывателя фазанов; я просто ощипываю фазанов, пока не придет ощипыватель фазанов».
– Я могла бы сказать все это и после трех бутылок стаута, – широко улыбается она.
– О боже, оставь меня в покое, пожалуйста.
Бабушка поднимает с пола пиджак.
– Пойду приготовлю тебе капусту. И посмотрю, есть ли у нас это… как ты сказал? Кале? Это, должно быть, в пакетиках?
– Оставь меня! – кричит Джеймс и зарывается лицом в подушку до тех пор, пока бабушка не уходит.
Это его постоянные преследователи. Те, которые плюют в него жеваной бумагой через пустую ручку, ставят подножки в коридорах, толкают в столовой, возят лицом в грязи во время игры в регби. Те, которые считают себя выше его и которым не по нраву, чтобы к ним в школу возили мальчишку из бедной семьи, соображающего лучше, чем они сами. Они ловят его по дороге к автобусу.
– О, глядите-ка, деревенщина!
– Голубок!
– Ботан!
– Едешь домой в свой сарай, голубок? На деревенском автобусе?
– А чего твой отец не забирает тебя на машине?
– Да его папаша сидит в тюрьме. Он же уголовник.
– И тоже, наверное, голубок. Они ведь там в душе не только моются. Кое-что еще, да ведь?
– А где твоя мама, ботан?
Затем они, как и следовало ожидать, завывают вразнобой «Куда ушла твоя мама?» из песни «Chirpy Chirpy Cheep Cheep» и, ободренные внезапно хлынувшими в бессильной ярости слезами Джеймса, стаскивают с него пиджак, втаптывают его в грязь и рисуют что-то на спине его рубашки. Этот рисунок – как он только что видит, сняв испорченную рубашку, – изображает человека, сидящего в тюрьме.
Джеймс слышит, как хлопает входная дверь и Элли говорит:
– О боже, что это за смрад?
Она права, у них в доме стоит ужасный запах канализации и старых носков.
– Это капуста на ужин Джеймсу, – кричит бабушка. – Для выработки метана. А у нас есть кале? Или брокколи?
– Метана? – кричит в ответ Элли, и Джеймс слышит, как она с грохотом несется вверх по лестнице. Он даже не пытается сказать ей не входить. Элли стоит в дверном поеме и смотрит на него, лежащего лицом вниз на кровати, в одних брюках, потом ее взгляд останавливается на его рубашке.
– О боже! – восклицает она и приседает на корточки, чтобы поднять рубашку. – О боже! Ты испортил за один день две рубашки.
– Вообще-то я ничего не портил. Первую сожгла бабушка, а эту…
Джеймс поднимается на кровати и смотрит на Элли, которая сидит на корточках в своей школьной форме и, прищурившись, разглядывает изрисованную рубашку.
– Кто это сделал? В школе? Джеймс, тебя опять травят?
Он грустно кивает, чувствуя, как уголки его рта опускаются против его воли и слезы вновь льются из его глаз. Элли садится рядом с Джеймсом, заключает его в свои объятия, и запах ее кофты действует на него почти так же умиротворяюще, как джемпер отца.
– Ты можешь что-нибудь сделать? – спрашивает он, уткнувшись ей в плечо и хлюпая носом.
– Тс-с, тс-с, все нормально, – шепчет Элли. – Нам нужно просто держаться…
– Но я хочу, чтобы ты что-нибудь сделала, – уже сердито говорит Джеймс. – Сходи в школу! Скажи им!
– Это невозможно, – мягко произносит Элли. – Нельзя ничего пока говорить… ты же видишь бабушку. С ней все хуже и хуже, понимаешь? Ты же знаешь, что будет, если мы привлечем к себе внимание…
Джеймс кивает.
– Они скажут, что бабушка не может опекать нас. Тогда ее сдадут в дом престарелых, а нас – в приют.
– Нас разлучат, – подтверждает Элли. – И я не хочу, чтобы это произошло.
– Но она все равно не может заботиться о нас. Это делаешь ты.
– Но я еще недостаточно взрослая. Мне всего пятнадцать. Бабушка, по крайней мере, имеет право быть нашим опекуном, – объясняет Элли.
Они некоторое время молчат, думая обо всем этом.
– Я ненавижу отца.
– Нет, неправда, – говорит Элли. – Ты злишься на него, мы все злимся. Он совершил ужасную глупость. Но нам нужно просто продержаться… он скоро освободится. Еще всего несколько месяцев.
– Почему мы не можем поехать повидаться с ним?
Элли вздыхает.
О проекте
О подписке