– Может, я стареть начала, – сказала Флора, – да только меня воротит от Риддера и его обычаев. Когда-то он был хорошим человеком, но очерствел из-за стольких смертей.

– Он убийца?

– Да нет, хотя и убивает. То есть рудник убивает. Риддер добывает серебро для обменных монет. В шестидесяти милях отсюда есть большая река, она в море впадает. И он отправляет на кораблях свое серебро в разные селения в обмен на зерно, железо, соль и оружие – ну, словом, все, что ему ни потребуется. Да только рудник пожирает людей. Прежде Риддер платил рудокопам, но они кто умер, а кто убрался отсюда. Тогда он начал ловить волчецов и отправлять в рудник. Но они под землей долго не живут: заболевают и умирают.

– А что это за волчецы?

– Вы их никогда не видели? Значит, приехали издалека. Они малорослые, сплошь в шерсти, лица вытянуты от ушей, а уши остренькие. Говорят, когда-то они были совсем как мы, но я не верю.

– Они живут племенем?

– Племен-то этих десятки, если не сотни наберется. А внутри племени они разбиваются на небольшие семьи. Вообще-то от них вреда никакого. Едят кроликов, голубей, индеек, ну и всяких зверушек, каких могут добыть луком или рогаткой. Риддер говорит, что работники они прекрасные, да вот не жильцы. Понимаете, они послушные и делают все, что им скажут. Но как началась легочная болезнь, Риддер только и думает, где найти рабочие руки. Теперь всякий приезжий попадает в рудник. Он даже посылает стражников рыскать по окрестностям. Иногда в замок въезжают фургоны с целыми семьями, приговоренными к штольням и туннелям. Прежде человек мог отработать два-три месяца и вернуться домой, но теперь мы таких что-то не видим.

– Почему ему позволяют так поступать? – спросил Шэнноу. – Селение ведь большое, жителей должно быть не меньше трехсот-четырехсот.

– Вы, гляжу, плохо людей знаете, а? – сказала Флора. – Тут ведь все благосостояние от Риддера. Мы, кто живет у замка, можем не бояться ни разбойников, ни налетчиков. Живем себе тихо и приятно. У нас есть школа и церковь. Мы хорошо живем.

– Церковь?

– Мы тут люди богобоязненные, – сказала она. – Уж пастырь об этом заботится!

– И как же ваш пастырь смотрит на то, что творит Риддер?

Она усмехнулась.

– Так пастырь-то – сам Риддер.

– Вы правы, госпожа. Я плохо знаю людей.

– Риддер через каждое второе слово изрекает что-нибудь из Библии. А чаще всего вот этот стих: «Слуги, повинуйтесь господам своим!»

– Оно и понятно, – отозвался Шэнноу, устремив взгляд на дверь трактира, которая отворилась, пропуская высокого седого человека.

– Это Бейкер? – спросил он.

– Да.

Шэнноу вынул из кармана блестящую обменную монету и положил на стол.

– Примите мою благодарность, госпожа.

– Это слишком много, – возразила она.

– Трудящийся достоин награды за труды свои, – ответил он ей словами Писания.

Флора отперла дверь, он быстро перешел улицу и нагнал лавочника, который немножко нетвердо стоял на ногах.

– Добрый вечер, менхир Бейкер.

Тот обернулся и посмотрел на Шэнноу водянисто-голубыми глазами.

– Добрый вечер! – Он заморгал и протер глаза. – Я вас знаю?

– Нет, я просто покупатель. Не будете ли вы столь любезны и не откроете ли свою лавку?

– В такой-то час? Нет, сударь. Возвращайтесь, когда солнышко взойдет.

– Боюсь, меня это не устроит, но я вам хорошо заплачу за беспокойство.

– Надо быть, вам охотничье снаряжение требуется, – сказал Бейкер, выуживая из кармана ключ от лавки.

– Да.

– А я-то думал, Риддер нынче ублаготворен.

– Это почему же?

– Да той парочкой, которую Риггс приволок. Вот уж не думал, что вам понадобится ночью рыскать.

Лавочник распахнул дверь, и Шэнноу вошел следом за ним.

– Ну, выбирайте, что вам требуется. Я запишу на счет Риддера.

– Не нужно. У меня есть монеты.

Бейкер как будто удивился, но промолчал, и Шэнноу набрал соли, овсяной крупы, сахара, чая из душистых трав. Взял и мешок зерна. Еще он купил две новые рубашки и несколько фунтов вяленого мяса.

– А вы, надо быть, приятель Риггса, – сказал Бейкер, кивая на адский пистолет за поясом Шэнноу.

– У него есть такой?

– Забрал у человека, которого они схватили сегодня. Не у черного, а у другого, с бородой в три пряди.

Руфь смотрела из окна кабинета на студентов, проводивших большую перемену на широких газонах внизу. В Убежище их было тридцать пять – молодых, жаждущих учиться, мечтающих изменить мир. Обычно, глядя на этих юных миссионеров, Руфь испытывала прилив бодрости, чувствовала, как укрепляется ее вера. Но не в этот день.

Зло людей, подобных Аваддону, она могла терпеть, так как им в Убежище противостояла любовь. Однако истинную опасность для нового мира представляли люди, подобные Йону Шэнноу и Даниилу Кейду, – темные герои, понимающие оружие зла и обращающие это оружие против тех, кто им пользовался, не отдавая себе отчета, что лишь обновляют насилие, которое стремятся уничтожить.

«Ты надменна, Руфь, – сказала она себе, отворачиваясь от окна. – Камни Сипстрасси были как бы притча о Человеке – дар Небес, способный исцелять, поддерживать, питать. Но людям этого оказывалось мало, в их руках дар этот превращался в орудие смерти и отчаяния».

Руфь почувствовала, что утрачивает гармонию духа, а потому глубоко вздохнула и безмолвно помолилась, призывая покой Убежища в глубины своей души. Широкое окно исчезло: она затворила кабинет от любого вторжения. Ее окружали стены, обшитые сосновыми панелями. Резное дубовое кресло замерцало и превратилось в кровать. Возник камин с пылающими поленьями. Руфь лежала и смотрела на огонь.

Она ощутила присутствие другого сознания. Мгновенно включила защитное экранирование, села и осторожно запустила мысленный зонд.

– Могу я войти? – уловила она голос. Источник звука излучал силу, но она не ощутила в ней зла и ослабила экранирование.

В комнате возникла фигура. Высокий бородач с волосами, заплетенными в косы. Его лоб охватывал серебряный обруч с золотистым камнем в середине.

– Вы Пендаррик? – спросила она.

– Да, госпожа моя.

– Владыка Кровь-Камней?

– Да, как ни грустно. – Рядом с ним возник диван. Набитые пухом подушки были обшиты бахромой. Он растянулся на боку, подпирая голову локтем.

– Зачем вы здесь?

– Чтобы искупить и возместить, Руфь.

– Вы не можете уничтожить зло, которое породили.

– Знаю. Вы ведь не единственный источник мудрости в мире. Вы все еще смертная, госпожа моя. Я был ошеломлен силой Камней, и у меня есть доводы против безоговорочного моего осуждения. В конце восторжествовала моя собственная сила, и я спас многие тысячи моих людей. Аваддон не столь силен.

– Что значат ваши слова?

– Сипстрасси его поглотили. От человека, за которого вы выходили замуж, не осталось ничего. Он не был отец зла, которое порождает, чем в свое время был я. Он утратил равновесие, как и вы.

– Я обрела гармонию, – ответила Руфь.

– Нет, вы ошибаетесь. Уничтожая желания собственной личности, вы проиграли. Гармония – это равновесие, она в понимании зла, носителями которого являемся мы все, парализуя его добром, которого жаждем. Гармония обретается, когда у нас достает мужества признать свое несовершенство. Все, чего вы достигли тут, искусственно. Да, Святое Убежище приятно и безмятежно. Но даже вы, покидая его ради мира, замечаете, как растут ваши сомнения. И тогда вы летите назад, точно ночная бабочка на всеосвещающее пламя свечи. Истина останется, даже когда Святилище исчезнет.

– И вы постигли истину?

– Я постиг истинную гармонию. Нельзя искоренить зло, ибо как без него мы сможем определить добро? А если нет алчности, похоти, злых желаний, чего достигает человек, став хорошим? Тогда ведь не остается вершин для покорения.

– Так что же вы советуете мне делать?

– Изберите лебединый путь, Руфь.

– Сейчас не время.

– Вы уверены?

– Я нужна. Все еще есть Аваддон.

– И волки среди теней, – сказал Пендаррик. – Если я вам понадоблюсь, я буду с вами.

– Погодите! Почему вы явились Йону Шэнноу?

– Он ролинд. И только он может уничтожить волка, которого вы страшитесь.

Пендаррик исчез, а Руфь продолжала сидеть, вновь уставившись в огонь. Впервые за много лет она испытывала неуверенность и от растерянности попыталась найти Каритаса, призвать к себе. Его энергия истощалась, возникший образ был неустойчивым и неясным.

– Мне больно, Руфь, но скоро меня уже не будет здесь, чтобы помочь тебе. Узы, связывающие меня с этим краем, слабеют ежечасно.

– Что с Донной Тейбард?

– Ее сила слишком велика для нее и возрастает с ужасающей быстротой. Аваддон намерен принести ее в жертву в Вальпурнахт, и тогда ее сила впитается в Кровь-Камень. Ты должна положить этому конец, Руфь.

– Не могу.

– У тебя хватит мощи, чтобы уничтожить всю нацию исчадий Ада.

– Я знаю свою мощь, – сердито перебила Руфь. – Неужели ты полагаешь, что я об этом не думала? Неужели ты веришь, что я не испытала искушения применить ее, когда увидела, как исчадия скачут к твоему поселку? Я не могу помочь Донне так, как хочешь ты.

– Не стану спорить с тобой, Руфь, – сказал он, протягивая призрачную руку, которую она взяла в свои. – У меня нет времени. Я люблю тебя и знаю: что бы ты ни сделала, это будет наилучшим с твоей точки зрения. Ты – необычайная, редкостная женщина, и без тебя я, вероятно, все еще оставался бы исчадием. Но ты спасла меня.

– Нет, Каритас, ты был настолько силен, что нашел меня сам. Нужно было великое мужество, чтобы увидеть себя таким, каким ты был, и победить в борьбе с собой.

На мгновение образ Каритаса полыхнул пламенем и тут же исчез. Руфь поискала. Но не осталось ничего.

На нее навалилось неизбывное одиночество, и впервые за столетие с лишним она заплакала.

Кон Гриффин с трудом сдерживался. Начальник исчадий Зедеки приехал в поселок один и пожелал говорить с вожаками общины. Поэтому Гриффин собрал Джейкоба Маддена (все еще слабого от полученных ран), Джимми Берка, Этана Пикока и Аарона Фелпса выслушать требования Зедеки.

То, что Гриффин услышал, заставило его дрожать от бешенства.

– Мы не будем вас тревожить, если вы предоставите нам заложницу. Мы отвезем ее в нашу столицу и представим нашему царю. Нам нужна Донна Тейбард.

– Или? – спросил Гриффин.

– Со мной на этот раз тысяча воинов. Мне приказано уничтожить вас, если вы не выполните этого условия.

– Зачем вам нужна моя жена?

– С ней ничего плохого не случится.

– Она беременна и не может ехать.

– Нам это известно, и для нее приготовлена удобная повозка. Поверьте, мистер Гриффин, мы никак не хотим повредить ребенку.

– Я не пойду на это! – отрезал Гриффин.

– Выбор за вами. Даю вам срок до завтрашнего полдня.

С этими словами Зедеки удалился, и Гриффин испытал прилив отчаяния, когда вернулся к столу и увидел, как его друзья избегают его взгляда.

– Ну? – спросил он.

– Они не оставили нам большого выбора, Кон, – сказал Берк.

– Неужели ты хочешь сказать, что вы согласны?

– Погоди, Грифф, – вмешался Мадден, – и подумай хорошенько. Войны с ними нам не выдержать, хотя до сих пор благодаря тебе мы неплохо себя показали. Но у нас у всех семьи… и он же сказал, что с ней не случится ничего плохого.

– Ты веришь этому, Джейкоб? Да посмотри мне в глаза, дьявол тебя возьми! Ты веришь этому?

– Не знаю, – признался Мадден.

– Она одна из нас, – сказал Пикок. – Мы не можем отдать ее им. Это не по-христиански.

– А по-христиански начать войну, которая уничтожит нас всех? – спросил Аарон Фелпс. По его толстым щекам струился пот.

– Утро вечера мудренее, – сказал Мадден. – Срок ведь нам дали до полудня.

Все согласились и ушли, оставив Гриффина сидеть у холодной печки, глядя в потолок. Едва дверь затворилась за выходящими, как из спальни вышел Эрик и бросился к Гриффину.

– Ты ведь не дашь им забрать мою маму, Кон, правда?

Гриффин посмотрел на мальчика, и внезапно по его лицу покатились слезы. Эрик крепко обнял его за шею.

Следующий день занялся ясный и погожий, однако на западе громоздились черные тучи, суля грозу. Комитет снова собрался, и Гриффин настоял на голосовании с участием всех членов общины. Зедеки въехал в поселок на повозке и ждал результатов голосования.

Переселенцы вереницей проходили мимо деревянного ящика – в голосовании участвовали даже дети. К полудню на холме у конца долины показалось войско исчадий. Черные всадники сидели на своих темных конях в жутком безмолвии.