Исполняли мы в основном стандарты. Я пел “Pennies From Heaven” или “The Glory of Love”, а также наши собственные аранжировки более современной музыки, например “96 Tears”. Иногда Марк просто играл музыку, а я принимал нелепые позы, чаще всего стоя на одной ноге и не двигаясь. Кто угодно мог бы делать то же, но мне – или моей «сценической персоне» – это казалось достойным шоу. Мы смекнули, что за короткое время сможем заработать себе на еду и бензин для старой машины, которую я прикупил в Альбукерке. Можно сказать, что отклики на уличное представление были мгновенными: люди либо останавливались, смотрели и порой даже давали деньги, либо шли дальше. Думаю, именно тогда я понял, что в выступлении можно смешивать иронию с искренностью. Противоположности могут сосуществовать. Сохранять баланс между ними нелегко, сродни ходьбе по канату, но вполне осуществимо.

На тот момент я видел лишь несколько поп-концертов. И хотя в то время я еще не думал о музыкальной карьере, различные исполнительские стили в тех шоу, что я видел, должно быть, произвели на меня сильное впечатление. Учась в школе неподалеку от Балтимора, можно было посещать так называемые подростковые центры – школьные спортзалы, куда по выходным приглашались местные группы. Одна такая группа исполняла танцевальное ревю в духе лейбла Motown, и в какой-то момент они надели перчатки, которые засветились в темноте, когда включили ультрафиолет. Впечатляюще, хотя и немного банально. Другая группа переигрывала “Sgt. Pepper” и для моих юных ушей звучала неотличимо от оригинала. С технической точки зрения эти ребята были замечательны, но все же вторичны, а потому не вдохновляли. Быть кавер-группой, даже очень хорошей, означало обкорнать себя.

В университетском кафе встречались не только пуристские фолк-группы. Были также рок-группы, и в некоторых из них играли настоящие виртуозы. Большинство из них бесконечно и бесцельно джемовали, взяв за основу какой-нибудь блюз, но в одной вашингтонской группе (Grin) был гитарист по имени Нильс Лофгрен, от чьего соло все обалдели. Такие проявления техники и воображения повергали меня в отчаяние. Моя-то игра на гитаре была примитивной, с трудом верилось, что этот гений и я играем на одном и том же инструменте. Мне казалось, «настоящие» группы настолько превосходили мои таланты, что все мои чаяния в этом смысле совершенно безнадежны.

Как-то раз в те годы мне довелось побывать на рок-фестивале под открытым небом в Бате – городке в нескольких часах езды к востоку от Лондона. Устав от многочасового концерта, я заснул прямо на земле. Очнувшись посреди ночи, я понял, что играют Led Zeppelin. Полагаю, они были хедлайнерами фестиваля, но я опять уснул. Ранним утром я снова проснулся, как раз во время выступления Доктора Джона, который закрывал фестиваль. Он чуть ли не полностью исполнял The Night Tripper, а я обожал этот альбом и поэтому был очень рад застать его выступление. Он вышел в карнавальном костюме, играя свой прифанкованный вуду-джаз, а британская публика забросала его пивными банками. Я был в недоумении: самый оригинальный концерт всего фестиваля, но артиста почему-то поставили на неудачное время, а зрители его вовсе не оценили. Как обидно. Возможно, из-за костюмов и головных уборов все это показалось слишком большим «шоу» местной публике, которая была в состоянии принять лишь то, что в их представлении считалось аутентичным гитарным блюзом. Но постойте – аутентичный блюз в исполнении белых англичан? Это бессмыслица. Я не мог этого понять, но видел, что новаторство не всегда получает признание, а аудитория бывает злобной.

Позже, когда я учился в школе искусств, я попал на концерт Джеймса Брауна в муниципальном центре Провиденса. Лучшее шоу в моей жизни! Оно было настолько плотно срежиссировано, что будто бы явилось к нам с другой планеты – с планеты, где только и могут жить такие невероятные существа. Сексуальные танцовщицы, которые не останавливались всё шоу напролет! Это было чертовски захватывающе, но свои мечты стать профессиональным музыкантом я запихнул подальше – эти люди парили в стратосфере, а мы оставались дилетантами. Это нисколько не умалило моего удовольствия от собственных любительских занятий, но, с другой стороны, после концерта не наступил переломный момент, когда бы я понял, что именно этим хочу заниматься. Ничего такого.

Я очень интересовался музыкой и иногда ходил на концерты исполнителей, с творчеством которых был знаком понаслышке. Я видел Рахсаана Роланда Кёрка, джазового саксофониста, в клубе Famous Ballroom в Балтиморе, где на стенах были наклеены блестящие космические корабли. И вот там-то я понял, что джаз не всегда степенный, почти классический и сдержанный стиль, как я предполагал: он тоже превращался в шоу. Безусловно, музыкальное мастерство стояло во главе угла, но было место и развлечению. Кёрк иногда играл на двух или трех саксофонах одновременно, что казалось подобием других фокусов, когда на гитаре играют зубами или держа ее за спиной, а тот и вовсе разбивают инструмент о подиум. Но это привлекало всеобщее внимание. В какой-то момент он поднял взаимодействие с аудиторией на новые «высоты»: пустил по первому ряду ложечку с кокаином!

После выступлений на улицах Беркли, вернувшись на Восточное побережье, мы с Марком играли на разогреве у замечательной местной группы The Fabulous Motels в аудитории школы искусств. Пока Марк играл на аккордеоне, его подружка держала в руках карточки-шпаргалки на русском языке, а я сбривал на сцене свою растрепанную бороду. У меня не было зеркала, и я не очень хорошо управлялся с бритвой, так что пролил довольно много крови. Излишне говорить, что это привлекло внимание аудитории, хотя некоторых кровопускание оттолкнуло. Теперь я понимаю: так я прощался со старым иммигрантом в темном костюме. Я был готов принять рок-н-ролл.

Немного позже, окончательно перебравшись в Нью-Йорк, я пошел на Сан Ра и его Arkestra в The 5 Spot – джазовое местечко на углу площади Святого Марка и Третьей авеню. Сан Ра переходил от инструмента к инструменту. В какой-то момент началось странное соло на синтезаторе Moog, инструменте, не часто ассоциируемом с джазом. Электронный шум вдруг переосмыслили как развлечение! Как будто для того, чтобы доказать скептикам, что они действительно могут играть, что они действительно владеют необходимыми техническими приемами, независимо от того, как далеко они порой заходили, эти ребята снова и снова возвращались к традиционным биг-бендовым мелодиям. А затем снова отправлялись в космос. На стену позади оркестра проецировалось слайд-шоу, посвященное египетским пирамидам, и бóльшую часть времени Сан Ра проводил в очках без стекол – в кривых загогулинах, сделанных из гнутой проволоки. Все это тоже было шоу-бизнесом, но космическим.

В 1973 году мой друг Крис Франц, который заканчивал факультет живописи Род-Айлендской школы дизайна, предложил мне создать группу. Мы так и сделали, и он назвал группу The Artistics. Крис, куда более компанейский и тусовочный, чем я, привлек в группу и других музыкантов. Мы начали с исполнения каверов на вечеринках в Провиденсе. Играли пару песен Velvet Underground и Лу Рида, а также гаражный рок – “96 Tears”, без сомнения, – но забавно, что по предложению Криса мы также исполнили свою версию “Love and Happiness” Эла Грина.

Примерно в это время я начал писать свои песни, надеясь, что новоиспеченная группа согласится их исполнять. У меня все еще не возникало амбиций стать поп-звездой, сочинительство было творческой отдушиной, не более. (Другим моим художественным актом в то время были анкеты, которые я отправлял по почте или раздавал. Немногие вернулись заполненными.) Песня “Psycho Killer” родилась в моей комнате как акустическая баллада, и я попросил Криса и его подругу Тину помочь ее доделать. По какой-то причине я хотел записать центральную часть на французском, а мама Тины была француженкой, так что немного в этом разбиралась. Я представлял, как серийный убийца воображает себя великим визионером-интеллектуалом типа Наполеона или какого-нибудь сумасшедшего эпохи романтизма. Тогда же была написана “Warning Sign”, помнится, ее живая версия оказалась болезненно громкой. Наш гитарист, Дэвид Андерсон, был, кажется, еще менее социально адаптированным типом, чем я, но зато отличным, нешаблонным музыкантом. Крис пошутил, что группу следовало назвать The Autistics.

Только что появился глэм-рок. Боуи произвел на меня большое впечатление, и в какой-то момент я покрасился в блондина и сшил себе кожаные брюки. Легкое потрясение для Крошки Провиденса, штат Род-Айленд, на тот момент. На сцене костюм смотрелся хорошо, а на улице вызывающе. Я метался, пытаясь понять, кто я такой, переключаясь с образа амиша на безумный андрогинный рок-н-ролл, – и нисколько не боялся делать это публично.^A

В Провиденсе было несколько дискотек, и я помню, как слушал O’Jays, Three Degrees и другие филадельфийские группы, под которые зажигали на танцполе. Я узнал, что диджеи умеют растягивать длительность песен по сравнению с тем, как они звучат на альбомах. Почему-то эта клубная музыка не противопоставлялась року, который мы играли и слушали. Танцевать тоже было весело.

В середине 1970-х художник Джейми Далглиш предложил мне полный пансион в Нью-Йорке, позволив спать на чердаке в обмен на помощь в ремонте дома. Это было на Бонд-стрит, почти напротив CBGB, где Патти Смит иногда читала стихи, а Ленни Кей аккомпанировал ей на гитаре. Еще там выступали Television и Ramones, и мы пользовались нашим идеальным местоположением, чтобы посещать их концерты настолько часто, насколько могли себе позволить. Когда Крис и Тина переехали в Нью-Йорк (они поселились у брата Тины на Лонг-Айленде), мы стали регулярно ходить в CBGB вместе. Вскоре Крис снова взял инициативу в свои руки и предложил создать другую группу. На этот раз вдохновленный, может быть, группами, играющими в CBGB, а может, тем фактом, что у нас уже был оригинальный материал (горстка песен, которые я написал для The Artistics), он предложил нам попробовать что-то посерьезнее. Я согласился: если бы даже у нас ничего не получилось, оставался запасной план стать художниками, во всяком случае у меня. Я начал писать песни на основе риффов и фрагментов, которые собирал вместе, моя гитара была подключена к старому магнитофону Webcor с микрофонным входом. Я заполнял тетради текстами.

Группа Talking Heads – название, на котором мы остановились, – начала свое существование с концертов. Звучит как нечто очевидное, пока не вспомнишь все тогдашние группы и музыкантов (а сейчас таких еще больше), которые записывали свои альбомы, не обкатав их на концертах и не понимая, как привлекать и удерживать внимание публики. Мы все слышали истории о наивных и амбициозных ребятах, в основном певцах, которых вырывали из безвестности и снабжали материалом, а затем, если песня становилась хитом, под них собирали группу и отправляли в неизбежный гастрольный тур. Им придумывали стиль и ставили хореографию, и в большинстве случаев спустя короткое время они полностью выгорали. Таким путем было создано некоторое количество действительно великих вещей, но кроме них – множество пустышек, и эти ребята сталкивались с серьезными проблемами, когда пытались раскачать публику, а все потому, что у них не было опыта живых концертов.

Эти бедолаги, вытолкнутые под свет софитов, должны были конкурировать с The Beatles, Диланом, Марвином Гэем и Стиви Уандером, а те прекрасно чувствовали себя на сцене и сами вершили свои творческие судьбы (или по крайней мере так казалось тогда). В каком-то смысле эти невероятно талантливые артисты усложняли задачу другим, кто был не так талантлив и нуждался в небольшой помощи: новичков нужно бы сначала научить петь так, будто они и впрямь верят в свои слова, показать, как общаться с публикой, как одеваться и двигаться. Внезапно возникло предубеждение против групп, которым было не под силу удержать все творческие бразды правления и делать все самим. Это предубеждение теперь кажется несправедливым. Хорошо выдрессированные группы – или, выражаясь корректнее, коллективы, собранные искусственно, – не всегда были плохими, вовсе нет. Иногда благодаря командной работе возникали вещи, превосходившие способности любого отдельно взятого артиста или группы, но многие музыканты и группы оставались недооцененными и только позже получили признание как модные новаторы. В их числе Нэнси Синатра, Shangri-Las, The Jackson 5, KC and the Sunshine Band. Некоторым из них приходилось вдвойне тяжело оттого, что они не очень-то хорошо выглядели вживую. В то время мы не могли смириться с тем, что отличный альбом – это максимум, чего можно ожидать. Как однажды сказал Лу Рид, люди хотят «видеть тело».

В последнее время композиторы, диджеи, поп-, рок- и хип-хоп-исполнители пишут музыку на компьютерах, а не играя вживую с другими музыкантами, как это часто бывало в прошлом. На первый взгляд, это обеспечивает им бóльшую самостоятельность: не нужны группа, финансирование звукозаписывающей компании или даже студия звукозаписи, но эти музыканты часто (хотя и не всегда) теряются, когда дело доходит до умения, так скажем, показать товар лицом. Некоторым из них не суждено оказаться на сцене, так как их таланты ограничиваются работой с ноутбуком или сочинением рифм, но кому-то в итоге это все-таки удается. Ожидать априори, что хорошие авторы окажутся хороши и на сцене, вряд ли стоит. Я видел слишком много творческих душ, от которых вдруг требовали выйти на сцену, где они отчаянно имитировали движения, стили одежды и элементы чужих сценических образов. Мы все занимались тем, что воображали себя героями собственного детства, пытаясь примерить на себя их аватары, и это могло быть весьма захватывающе, но в какой-то момент наступает пора покончить с фантазиями. В конце концов, эти тела уже используются их изначальными владельцами.

Однажды после прослушивания в CBGB перед Хилли Кристалом, владельцем клуба, и другими Talking Heads предложили выступить на разогреве у Ramones. Несмотря на то что я был дерганым и аутичным, благодаря уличным выступлениям в Беркли у меня появилась уверенность, что я могу удержать внимание публики. Я бы не назвал то, что мы делали тогда, развлечением, но это было по-своему притягательно. Не настолько, чтобы, как сказал один писатель, к нам тянуло людей, как уличных зевак к месту происшествия, но близко к тому. Мой сценический образ не был фальшивым, и хотя задним числом он кажется довольно чудным, но он создавался не в бессознательной дури. Периодически я выглядел немного неестественно, но бóльшую часть времени я просто делал то, что считал правильным, учитывая навыки и методы, доступные мне, бедолаге.

Как только мы начали играть в CBGB, стали получать предложения выступить на других площадках Нижнего Манхэттена: в Mothers, Max’s Kansas City и в конце концов в Mudd Club. Мы почти каждую неделю где-то играли, но с основных работ пока что не увольнялись. Я трудился билетером в кинотеатре на 34-й улице, что было прекрасно, так как первый сеанс начинался не раньше 11 или 12 часов дня. Нам не всегда удавалось выспаться, но группа понемногу сыгрывалась.

Глядя на ранние видеозаписи нашего трио из CBGB, я теперь вижу скорее не группу, а ее контур, эскиз, каркас из музыкальных элементов, необходимых для создания песни, и больше ничего. Аранжировки не стремились доставить удовольствие ни нам, ни кому-то еще. Эта музыка не лила в уши мед, но и не была агрессивной или резкой, как панк-рок. Словно смотришь на архитектурный чертеж, а тебя просят представить, где будут стены, а где раковина.

Все это намеренно. Диапазон ранее существовавших исполнительских стилей, из которых можно было черпать, был ошарашивающим – и художественно несостоятельным, как я утверждал, потому что эти пути уже были кем-то пройдены. Поэтому единственным разумным выходом было отбросить все лишнее и посмотреть, что останется. И это происходило не только с нами. Например, Ramones отказывали себе в гитарных соло, но мы зашли в редукционизме куда дальше. Мы строили все от противного: никаких показушных соло (вспоминая Нильса Лофгрена, я видел, что нет смысла двигаться в эту сторону, хотя я и любил партии Тома Верлена из Television), никаких рок-движений или поз, никакой помпы или драмы, никаких рок-причесок, никакой подсветки (наши инструкции клубным осветителям были следующими: «Включите все лампы в начале и выключите их в конце»), никакой сценической болтовни (я объявлял названия песен, говорил «спасибо» и ничего больше). Подражание черным певцам было строжайше запрещено. Тексты тоже были «кожа да кости». Я сказал себе, что не буду использовать рок-клише типа «о, детка» или же любые слова, которые не употребляю каждый день, разве что в ироническом ключе или в качестве ссылки на другую песню.

Чистый расчет: когда уберете все лишнее, что останется? Кто знает? Удаляя все сомнительное, приближаетесь ли вы к чему-то настоящему? Более честному? Я так больше не считаю. В конце концов я понял, что сам по себе выход на сцену уже неестественен, но догма послужила точкой отсчета. Мы могли по крайней мере притвориться, будто выбросили за борт свой багаж (или чужой, как нам представлялось) и поэтому были вынуждены придумать что-то новое. Идея не такая уж и сумасшедшая.

Одежда – тоже часть представления, но как начинать с нуля в этой сфере? В то время мы (иногда) надевали рубашки поло, за что нас тут же клеймили, называя преппи^[20].^B