Глава 5

Командиром мастеровых, как почему-то принято было называть начальника мастерской, был Козьма Иванович Проташин, отец Саломеи. Стало быть, Саломеи Козьминичны. Проташин – мужик во всех отношениях основательный. Наверное, от этой серьёзности он всегда имел чуть хмурый вид, будто недовольный чем-то. Цену себе знал и не чинился. Можно было подумать о том, что он так ведет себя именно со мной, но я уже знал, что и мой покойный батюшка позволял мастеровому разговаривать с собою почти как с равным.

Рабочая одежда у Козьмы была такой, что не каждый крестьянин позволит себе в праздники надеть: плотная, шерстяная. Козьма был светловолосым, короткостриженым, и бороду тоже стриг. Проташин не выдавался в плечах, как это свойственно многим кузнецам, но был крепким и с немалыми кулаками. Ну, не зря же мой реципиент побаивался отца Саломеи, несмотря на то, что был барином.

Я уже знал всю подноготную, почему этот мастер работает именно в моём поместье, а не где-нибудь, скажем, мастеровым на Луганском заводе или Тульском. Кстати, ранее он и там, и там работал.

Как это часто бывает с русским человеком, виновата слабость мужская перед алкоголем. Слава Богу, что в этом времени пока ещё такого понятия, как женский алкоголизм, не существует.

Вот однажды и попался Козьма Иванович Проташин на глаза высокому начальству – те как раз прибыли из Севастополя, чтобы проконтролировать какой-то из флотских заказов, что был передан Луганскому заводу. И говорили же Козьме, чтобы отсыпался два дня да не показывался ни на заводе, ни вообще на глаза кому-нибудь. А уж то, почему пил крепко раз в год один из уважаемых мастеровых, знали многие, потому и прощалось ему, если не всё, то очень многое.

Но так вышло, что в тот самый год Козьма не допил от чего-то до упаду, принял не ту дозу, которая уже мужика на пол валила, и заиграло в нём чувство долга перед заводом, где он уже был назначен почётным мастеровым, порой заменяя даже начальника смены. Вот и пришёл Козьма Иванович на завод, стал стращать, мол, чего расхлябанные такие, что за день и одной пушки не смогли сладить. Ну, а высокое начальство в аккурат в тот момент пожаловало в цех, где эти самые пушки и нарезают. Что дальше случилось, даже Козьма молчит, хотя в остальном на слова охотлив. Одно только знаю – Козьма Иванович с дочкой своей Саломеей оказались на улице.

И однажды начальник смены, уже трижды ходивший в администрацию завода и просивший за доброго мастерового, но всё безуспешно, посоветовал поговорить с одним помещиком, который удумал у себя наладить добрую мастерскую. Ну, а батюшка мой предложил весьма внушительный оклад Козьме, да ещё и разрешил по надобности приторговывать тем, что сам произведёт. Так что, то ножи, то ещё чего, но Козьма производил. Вот он и ездил продавать чего Емельяну или давал ему, современным языком говоря, на реализацию.

Хотя для меня, кажется, современным постепенно становится здешний язык – со своим темпом, с расстановкой, своими ухватками и витиеватостями.

Жил этот Козьма Иванович здесь и вправду не бедствуя, барин у себя Саломею принял, да науки всякие моя матушка непутёвой девице преподавала. А тут не стало Петра Никифоровича, батюшки моего, и всё изменилось.

– Прими, Иванович, тут сто рублей ассигнациями, тут столько, чтобы было сто рублей серебром, – сказал я, когда вошёл в мастерскую.

– Благодарствую, барин, только знаю я, что погорелый ты, уж простите, что так называю, так что принять все сто рублей не смогу. Да и должон ты, барин, за три месяца мне. Работали мы неладно последние полгода, так что нужно посчитаться по чести, – сказал мастеровой, отсчитал ровно половину ассигнаций, бережно сложил бумажки и обернул в тряпицу.

– То, что работал до того худо, так причины были. А нынче чем порадуешь? – поинтересовался я.

– Вот, смотри. Мудрёна конструхция. Это то, что ты нарисовал. Почитай, за два дня и сладили, – мастер поменялся в лице и нахмурился. – Не забирал бы ты у меня мужиков из мастерской для тех воинских дел, так подобное и за день бы сладили, может, и две штуки.

По-своему, конечно, он был прав, но тут я уступать не намерен.

– Сам же видишь, что времена лихие пришли, будто и закона нет в империи. То-то и Вакула, и Петро, первые помощники твои, сейчас больше мне нужны. Не всегда, но приходится их забирать, – сказал я.

Мастер промолчал. Этот разговор уже повторялся раз пятый. А что ещё можно сделать, если два более-менее толковых мужика, которые могли бы хоть как-то обучиться воинскому делу и встать на охрану поместья, были теми самыми двумя помощниками мастерового Козьмы Проташина. Вместе с тем, это только сегодня они оба, так сказать, подняты к ружью. В иное время мужики дежурят.

Я подошёл к медогонке и стал её крутить. Смазанные жиром шестерёнки без какого-либо особого труда поддавались, и центрифуга вполне споро крутилась. Внутри уже стояли рамки, в которых, как я надеюсь, к началу лета будет мёд.

Мой дед, бывший для меня в прошлой жизни главным примером, увлекался пчеловодством. Я, признаться, не особо любил это дело. Однако, чтобы уважить деда, иногда принимал участие во всех процессах нелегкого дела пчеловодства. Когда-то дед сам, своими руками сооружал медогонки, мужикам на завод отдавал лишь выточить шестерёнки. Трех штук, которые были у деда на восемнадцать-двадцать ульев, хватало даже с избытком. Запомнить конструкцию рамочных ульев было не так сложно. Единственное, что я предложил мужикам, истинным мастерам-деревщикам, так это соорудить не двенадцатирамочный улей, а всего восьмирамочный.

По сути, я повторял лишь то, что зрительно помнил, за малым исключением. Пчелиные домики были из березы, с односкатной крышей. Так и у меня. Вот только краски не было голубой и салатовой для покраски ульев, чтобы уж точно, как у деда.

И вот сейчас две таких конструкции стояли в мастерской. Глядя на них, я почувствовал странное тепло внутри.

– Добрая медогонка, – сказал я, рассмотрев агрегат. – Принимаю работу твою, Козьма.

Несмотря на то, что тот же граф Бобринский вовсю уже производит сахар, мёд всё ещё остаётся главным сладким продуктом для большинства жителей Российской империи. Это и варенье, и брага, и лакомство для детей, и, неизменно, лекарство. Кроме того, пасека – это воск. Я не знаю, изобретён ли уже парафин или что-нибудь похожее на него, что могло бы заменить воск при производстве свечей. Знаю точно, что в Екатеринославе есть небольшой свечной заводик. О свечном заводе толковал и Емельян Данилович, рассказывая, какой это прибыльный бизнес и что можно, мол, чуть ли не озолотиться на продаже свечей. Я ему верил. Пока в широкий обиход не войдут керосиновые лампы, свечи будут оставаться одним из основных товаров широкого потребления. Да, крестьянские хаты всё ещё освещаются лучинами да плошками с жиром. Но даже у крестьян есть свечи, которые по особым случаям, чаще связанным с религиозными праздниками, горят и радуют глаз.

Рамочных же ульев в этом времени, или, может, именно в этих местах, не знали. Однако и то, как здесь добывали мёд, уже нельзя было назвать бортничеством. В лес за медком не ходили, а скопили более сорока больших пней, в которых вырубалась сердцевина, где и селились пчёлы. Продуктивность подобного метода добычи меда оставляла желать лучшего, а то ещё иногда крестьяне так всё выскребут оттуда, что почти ничего и не оставляют самим пчёлкам. Отчего также семьи пчелиные часто гибнут.

Значит, есть куда расти. Увеличение производства меда и воска, если добиться того, чтобы через год в поместье было уже триста ульев, позволит зарабатывать дополнительно до четырех сотен рублей. Это весьма существенно, тем более, что не стоит останавливаться на трех сотнях ульев. Я когда-то читал, что у одного из русских помещиков было до десяти тысяч ульев, возможно, даже в то самое время, в котором я нынче и живу. И был тот помещик весьма и весьма богат. Пока нет парафиновых свечей и производство сахара не вышло на поистине огромные масштабы, сопоставимые с будущим, мед будет оставаться важным продуктом и товаром.

– Добро. Осталось только научить крестьян заниматься пчеловодством, – больше для себя констатировал я.

Легко сказать, а вот сделать… Я поговорил с теми крестьянами, которые приглядывали за пчелиными пнями, не шибко они грамотны и вряд ли что запомнят, чтоб сразу к делу принять. Но не останавливаться же из-за этого?

– Хорошее начинание, барин. Вы, как я вижу, стремитесь наладить дела в поместье. Я потому и остаюсь, не ухожу. Но зовут обратно на Луганский завод, ведь мастеровой я знатный. Оклад ставят уже даже такой, как и вы положили, вернее сказать, что батюшка ваш, Царствие ему Небесное, – предупредил меня Козьма.

Или это он цену себе набивает?

Но я и так уже знал цену этому мастеру, что ушел некогда в запой по причине годовщины смерти жены, да некстати начудил перед посторонними. Пагубная страсть ему мешала, но такие мастера нужны любому заводу, Россия нынче ещё не в том состоянии, чтобы иметь конкуренцию на рынке труда. Этого самого рынка считай что нет. И откуда ему взяться при крепостничестве, когда у большинства работников низкая квалификация, а на заводе порой работают те же люди, что и в поле – сезонно между посевной и уборочной.

– Что по моему второму заказу? По, кхм, пистолю с барабаном? – спросил я.

– Барин, слово «револьвер» мне знакомо. На заводе пробовали наладить что-то похожее, чтобы продавать флотским офицерам, но… – Козьма развел руками.

– Предпочли иностранное? Или ничего не вышло? – спрашивал я.

– Да, и то, и другое. То, что вы нарисовали, мыслю так я, могло бы помочь на заводе сладить свой пистоль с барабаном, но то завод, а то… – сказал Козьма и состроил многозначительную мину.

Моя зрительная память меня не подвела. Я помню чертежи, не все, но образцов знаковых, законодателей моды в оружейной сфере – вполне. Достаточно же пару раз пострелять с того же револьвера, ну а после основательно задолбаться с его чисткой. Может чертеж и не совсем точный вышел, да и не чертеж, а вот рисунок вполне получился. Кстати, мои новые руки вполне могли быть живописца. Странным образом, но рисую сильно лучше, чем в иной жизни.

– Не тяни, мастер! – с некоторым нетерпением сказал я.

– Ствол сладить – не такая проблема. Но по уму, Алексей Петрович, я бы заказал стволы на Луганском заводе. Почему – потому, что они изготовят быстро и много. Мы же по времени даже стволы для револьверов будем делать очень долго. Нарезку сделать я сам смогу. Выточить барабан и просверлить в нём отверстия тоже. Всё смогу сделать, али даже в Луганске частями заказать. Вы добре все описали, с размерами… перевести с хфранцузских цифр нужно, да этот… калибр… в линии, но все едино – пружины надёжной не будет. Вот она, заковырка-то в чем была и в Луганске, когда мы собирали револьверы по образу Кольта, – сказал Козьма и развел руками.

– И что, с пружиной никак не решить? – спросил я, опасаясь того, что затея не выгорит.

– Отчего же? Можно заказать и в Англии, и во Франции. Хотя нет, во Франции нынче нельзя, так как, вроде, бунты начались. А из Англии можно – семь-восемь месяцев будут идти, – отвечал мастер.

Я задумался. Конечно, хотелось бы производить те самые револьверы самостоятельно, но я понимаю, что развитие металлургии в Российской империи оставляет желать лучшего, и в то время, как в Англии уже существуют многие сплавы, в нашем Отечестве лишь копируют их, да и то далеко не сразу.

– Да не расстраивайтесь вы так, барин. Я вам лучше скажу, к чему аглицкие по морю везти? Пружину можно заказать в Туле. Там те же аглицкие имеются. Или в Петербурге. Знаю человека, который за награду, кхм… – он повертел широкой рукою в воздухе, – продаст недорого пружины из Тулы в обход начальства. Еще и быстрее выйдет.

Вот он где, выбор. Сам я, вроде бы, борец со всем плохим во имя всего хорошего и ненавижу коррупцию. Но вот как же поступить человеку, который хочет создать нечто, например, те же русские револьверы для той же самой продажи офицерам морского флота Севастополя? Взятку давать? В обход завода покупать дефицит? А ведь может быть, эти пистолеты в итоге спасут чью-то жизнь, или же чуть больше покрошат английскую и французскую армии во время Крымской войны.

А для этого, выходит, необходимо преступить закон.

– Хорошо, Козьма Иваныч. Давай всё же попробуем сначала купить те самые пружины, али ещё что нужное, в Туле. Я так понимаю, что самое сложное – это нарезка стволов? – подумав, отвечал я.

– Нарезка ствола – сложное дело, но не потому, что требует особых каких станков али инструмента. Я буду день, а то и два, нарезать один ствол для револьвера. Это очень медленно идёт, часто сбиваешься, вот в том и сложность. Я стоял на нарезах пушек на Луганском заводе, так и там одна из двух лишь только получалась. Но все можно сделать. Так что… Высчитайте, барин, будет ли сие выгодно, или часть купить на заводе, там же и отлить, всем заплатить. Ну, и мне… Уж, как ведется, нужно и мне за работу, и тем, кто работать будет, – отвечал Козьма. – И патроны… отлить их можно, хотя в Туле я имел дело только с картоном. Но и ртутную соль нужно купить, пистон же нужно сделать. Ох, сколь работы, барин. И долго, и в разъездах…

– По деньгам не беспокойся. Но займись этим! – решительно сказал я. – Сколько денег нужно для… Пяти десятков револьверов?

Проташин ответил не сразу, а вдруг посмотрел на меня очень внимательно.

– Не мое сие дело… Но вы, барин, что, на войну собрались? Так я с вами! – усмехнулся мастер. – А в том… Патроны сладить нужно, а еще из меди хотите, хотя все нынче картонные пользуют, если вовсе пользуют. С тем ли делом вы связываетесь?

– Ты, как я погляжу, шибко умный, да скорый препираться со мной, – раздражаясь, сказал я. – Если получится, то вместе озолотимся. Так что вот… Я рисунки, ты претворяешь в жизнь. Грамотный же, вон и мне перечить вздумал?

– Учился в школе при заводе, был на стажировке в Туле, – не понял моего сарказма мастер, а намек на угрозу и вовсе проигнорировал.

– Сделай! – настаивал я.

– Вот что я скажу…

Проташин снова переступил с ноги на ногу.

– Ну?

– Перемани, барин, мастерового одного. Я начальствовал над ним, вот кто пистоли ладил на заказ, также и дуэльные. Он смог бы.

Между тем я не собрался ни тешить свое эго при отношениях с Козьмой, ни попрекать его хоть чем-то. Я взял себя в руки и просто успокоился. Дело в том, что я сейчас предлагал не конструкцию Кольта, Адамса или Лефоше, я предлагал чертеж Смита и Вессона, наиболее совершенной конструкции револьвера, чем вероятные предшественники, которые уже должны были быть не только изобретены, но и защищены патентами.

И это, если все получится, только начало. Не вижу серьезных препон, чтобы не создать револьвер братьев Наганов. Но в этой системе патроны – уже более сложные в производстве. А на «Смит и Вессон», надеюсь, что получится отлить медные гильзы и создать то, что Козьма называет «пистон», но я понимаю, что это капсюль.

Выбор револьвера «Смит и Вессон» был обусловлен тем, что, если не так давно создана предшествующая ему линейка револьверов, похожее оружие, то есть и патенты. Тогда на меня могут подать в суд – а я со своими судами только разобрался, да и то лишь на отсрочку вышел. Так что нужно делать другое, что-то не запатентованное еще. И пусть могут быть патенты и на отдельные решения в конструкциях… С другой же стороны, если получится хоть как-то наладить производство этого оружия, то я не поленюсь и сам поеду в Петербург, чтобы представить отечественную разработку.

Так что тысячи рублей, которые я предлагал в быстром порядке предоставить в казну, абсолютно не жалко. Единственное, я, конечно же, попросил сохранять всё это в секрете. С одной стороны, никто не должен знать, о том, что у меня есть деньги, с другой стороны, нужно сохранить и тайну создания самих револьверов.

Да, я помещик, я погорелец, в проблемах, как и в долгах, как в шелках. Но я же и носитель знаний. Ядерную бомбу не создам, но что-то могу же подсказать. Вот что смог бы я предложить своему Отечеству? Бездымный порох. Это же, вроде бы, и не сложно, а дальше ведет к созданию динамита. Что там? Хлопок, и он воспламеняется от азотной кислоты. И то, и другое, насколько я понимаю, достать можно. Если только резко увеличить производство кислоты. Менделеева бы… Но он, насколько я знал, уже во второй половине девятнадцатого века творил.

Я еще несколько часов проработал в мастерской. Хотел сам опробовать станки, прежде всего, фрезерный и сверлильный. Нужна паровая машина… С ней штамповать можно было бы некоторые вещи. Еще полторы тысячи рублей. Благо машину можно заказать весьма близко, в Луганске. Но это еще деньги, ещё траты… Нет, попозже. Нельзя светиться с такими суммами.

День клонился закату, дождь идти не переставал, но мне не так далеко идти до своего терема, метров пятьсот – и я дома. А там новая печь исправно протапливает весь дом… Там еще дожидается грелка почти на все тело… И, признаться, не так чтобы ноги сами несли меня домой, но вопросов к Эльзе несколько накопилось. Я ведь не успел их задать. А если пойдут сложные разговоры, то какая уж тут страсть?.

Так что ночь была… Была, и все тут. Есть, чем похвалиться, но джентльмены своими успехами с женщинами не делятся, если только не с такими же джентльменами, которые могут рассказать пикантную историю. А так, нет… Молчок.

– Всего одна простынь осталась, и имеется еще одна запасная… – вот с таких слов и началась страстная ночь.

Все же дело исключительно в экономии и места, и пространства. Так что мы заняли одну постель… один стол… Было… Как будто в последний раз.

– Я уезжаю скоро, – удивила меня Эльза с утра. – Поеду сперва в Одессу. Нужно же подготовить бал… Я помогу тебе. Сколько на это необходимо денег, не знаю. Потому уговоримся – я оплачу, а ты отдашь потом. Письмо управляющему графа Бобринского я отправила. Будет тебе… нам, сахарный завод.

Женщина говорила, и всё о делах, но как-то жеманно, не прекращая грустить, просто сообщая о событиях, как… как говорят у могилы близкого родственника.

– Что происходит? – спросил я тогда. – Ты приехала не потому, что воспылала желанием начать совместную коммерцию. И, не хочу задеть твои чувства, но и не потому, что любишь меня. Эльза! Ты слишком расчётливая дама, чтобы сорваться с места по одному только зову сердца.

Я задумался, обвинять ли все же ее в чем-то – или подождать. Намеки уже прозвучали, но было достаточно нестыковок и логичных и чуйка мой вопила.

– Тебя кто-то заставил приехать? Молчанов? Кулагин? Зачем? – все же решил я задать вопросы.

– Ах! Ты прости… и все… и никому ничего не говори, даже, если что-то поймешь, – только и сказала Эльза.

Я задавал вопросы, был груб и требователен. Но ответов так и не дождался.

– Сударь… отпустите руку, вы сделали мне больно. Я не одета. Имейте честь и достоинство дать даме одеться, – сказала Эльза и я… отпустил.

Будто сама рука разжалась.

Эльза убежала в комнату, что была ей предложена ранее. Я уже умывался, когда вдруг услышал звуки отъезжающей кареты. Рванув в комнату вдовы, желая убедиться, что это она уехала – или, наконец, объясниться, что это за странное поведение и намеки.

На кровати, между прочим, заправленной белоснежной простыней, лежала записка.

– Тебя собираются убить… Прости… Выживи… Я помогу. Сожги записку. Спасибо, – бормоча себе под нос, прочитал я.

Я сжал пальцы в кулак, сминая бумагу.

Бежать следом? Никогда не бегал за женщинами, не хотелось бы и начинать. За женщиной? За той, которая пришла в мой дом и знает, что меня хотят убить! Так что догнать и спросить!