Глава 3

Вестовой от дозора пришел в стан рано утром, когда солнце только-только позолотило вершины окрестных гор. Всегда суетный и постоянно куда-то бегущий Сенька – вихрастый и веснушчатый, с задорно оттопыренными ушами и носом пуговкой, сидел у костра и рассказывал взахлеб собравшимся мужикам:

– Ночевали спокойно. Заняли мы с Ванькой твой дом, дядь Петь, – он повернулся к стоящему за его спиной пастуху, – из окна дорогу хорошо видно. А дядь Матвей с Николой у тетки Агриппины встать решили.

Он глотнул чая, обжегся, досадливо сморщился, но сделал еще глоток, и продолжил:

– Ночью нас сморило, не видели ничего, а утром прям возле твоего забора следы волчьи нашли. Здоровенные! – Сенька смешно выпучил глаза, силясь передать весь ужас от увиденных следов.

Мужики пересмеивались, глядя на это лицедейство, а староста уточнил:

– А не путаешь часом? Точно волчий след?

Сенька возмутился:

– Да нешто я волчий след от собачьего не отличу, Петр Милованыч? Да и собак таких здоровых я у нас не припомню. След в ладонь! И когти все вперед смотрят, да и след в линию. Неет, точно волки.

Сенька снова отхлебнул чаю и зачастил:

– Ну так вот. Мы-то проспали, а дядь Матвей с Николой сторожили. И наказал мне дядь Матвей передать, что сегодня можно смело в деревню ехать, огородами заниматься.

После этих слов староста прихлопнул ладонью по колену, откашлялся и заговорил, обращаясь к собравшимся здесь же женщинам:

– Ну что, бабоньки, собираться надо, огороды затевать. С вами поедут Никодим и Кряж.

Кряжем прозвали деревенского плотника Афанасия – здоровенного и какого-то узловатого, с длинными руками и цепкими пальцами. Был он нелюдимым, неразговорчивым, но очень добрым. Вечно возился с ребятней, учил их резать свистульки да ложки. Синие глаза смотрели на мир из-под кустистых бровей с каким-то детским удивлением. Силищей Кряж обладал неимоверной. Однажды он в одиночку поднял мельничный жернов, свалившийся с телеги.

Услышав свое прозвище, он кивнул согласно и отправился в сарайку, где обитал с пастухом и еще двумя мужиками, не имевшими семей. Вышел оттуда через пару минут с уже собранной котомкой, в которой лежала краюха хлеба, головка лука да шматок сала.

Женщины тоже умчались собираться. Все потребное было собрано с вечера, но это ведь женщины. В общем, в путь тронулись через час. Никодим и Кряж уже успели плотно позавтракать и даже немного поворочать бревна на сборке очередного сруба.

Наконец все расселись по подводам, и те со скрипом стронулись с места. Отстоявшиеся за ночь лошади бодро вышагивали по мягкой лесной дороге, кивая головами в такт шагам. Никодим ехал следом на своем жеребце, злом Рыське. Тот никому не давал себя погладить, и даже с куском сахара или яблоком к нему было не подойти.

В тайге стояла утренняя тишина, звонкая, наполненная пением птиц и поскрипыванием тележных колес. Женщины молчали, любуясь окружающей красотой. Вот казалось бы, сколько уже в тайге, а привыкнуть к ней не могут. Не стираются яркие впечатления от каждого нового дня, от запахов и звуков.

Правившие подводами мужики дымили самокрутками, отравляя чистый утренний воздух. Никодим обогнал подводы и погнал коня рысью, давая немного разгуляться после ночного покоя. И Рыська радостно нес его вперед, плавными могучими рывками посылая поджарое тело вперед…

…Матвей поворошил веткой угли в костре, положил сверху немного мелкого сушняка и принялся раздувать огонь, низко склонившись и смешно вытягивая губы трубочкой. Огонь занялся сразу, угли не успели до конца прогореть. Подвесив над огнем котелок, он отправился к роднику, умыться. Серко бежал впереди, не обращая внимания на соседских собак. Те старались держаться от него подальше. Он уже задавал им трепку, обозначая границы своей территории. А своим он считал все зимовье.

Единственным, кого он терпел и чье право быть здесь признавал, был Кот. Суровый, наглый и абсолютно бесстрашный полосатый зверь игнорировал любые попытки приручить его, и лишь благосклонно принимал пищу от Матвея и его мамы. И погладить себя позволял только Матвею. На руки же не шел ни к кому и при любой попытке его прихватить реагировал целым веером зубов-клыков и низким утробным воем. В такие моменты даже Серко с недоумением отходил в сторону.

Сегодня же Матвей посреди ночи обнаружил Кота мирно спящим у себя в ногах, усмехнулся в темноте и заснул снова. Утром, правда, Кот куда-то испарился. Ну да в тайге он обжился на удивление быстро. Матвей подозревал даже, что до своего появления Кот успел немало поскитаться. И ничуть не удивился, обнаружив полосатого у родника. Тот сидел на корневище кедра и умывался, щуря свои зеленые глазищи. Серко сунулся было обнюхаться приветливо, но Кот загудел низко, и у собаки тут же нашлись дела поважнее. Матвей только хмыкнул и принялся умываться.

Кот отправился к костру следом за ними, подняв хвост трубой и не обращая внимания на окружающих. Странно, но и другие собаки признавали за ним право вести себя по своему усмотрению. Котелок уже вовсю булькал, и Матвей забросил в него добрую жменю трав и Иван-чая. Над полянкой тут же разнесся густой аромат, и Матвей снял котелок с огня, поставив его рядом.

Со стороны большого костра послышались легкие шаги. Любава. Матвей поднял взгляд и встретился с ней глазами, улыбаясь помимо воли. Любава неуверенно улыбнулась в ответ:

– Привет, Матвей.

Она переминалась с ноги на ногу, и Матвей похлопал ладонью по лавке рядом с собой:

– И тебе доброго утра, Любава. Садись, что стоять.

Любава присела легко, уставилась в огонь. Кот тут же оказался рядом, обнюхал протянутую к нему ладонь и…. потерся о нее, громко, басовито заурчав.

– Вот так так, – Матвей не смог сдержать удивления, – что ж ты, братец, выбрал себе хозяйку?

Кот не ответил, просо уселся у ног гостьи и тоже уставился в огонь, урча от удовольствия, Любава чесала его за ухом и гладила по большой лобастой голове.

Матвей налил чаю в свою кружку и протянул ее Любаве, подумав, что пора уже посудой обзаводиться для гостей.

Любава приняла кружку и ойкнула, обжегшись. Матвей забрал кружку обратно, обернул ее в бересту, вернул Любаве. Девушка благодарно улыбнулась, и Матвей снова отметил, как она красива. Сделав пару глотков, она протянула чай Матвею:

– А ты сегодня в тайгу пойдешь?

Спросила таким равнодушным тоном, что Матвей понял – отчего-то она волнуется.

– Пойду. Орляк нужно посмотреть, а потом и до пасеки добраться, посмотреть.

Любава встрепенулась:

– А какой он, орляк? Что это вообще такое?

– Это папоротник, молодые побеги.

– А почему орляк?

– Лист у него похож на орлиное крыло, вот и прозвали орляком.

– А зачем он нужен?

Матвей улыбался, удивляясь неуемному любопытству Любавы:

– Очень он вкусный, если засолить. Можно так есть, а можно и пожарить с картошкой. Очень даже вкусно получается.

Любава не удивилась. Жареную колбу со сморчками она уже пробовала, и ей очень понравилось. Помолчала чуть, потом сказала, заглядывая в глаза:

– А меня с собой возьмешь?

Матвей смутился, но ответил твердо:

– Нет, Любава, не в этот раз.

Девушка сникла, спросила поникшим голосом:

– А почему? Я мешать буду, да?

Матвей помедлил, не зная, как объяснить, сказал:

– Идти далеко, весь день на ногах. Может, и заночевать в тайге придется. Одному мне проще.

Он поднялся, и Любава следом. Пошла по тропке к большому костру не оглядываясь, а Матвей не отрываясь смотрел ей вслед…

Деревня стояла пустая и тихая, не проснувшаяся. Некому в ней было просыпаться, кроме трех дозорных, внимательно следивших за дорогой.

Отец Матвея потянулся с хрустом, стоя на крыльце дома Варвары, Даренкиной тетки, где они провели эту ночь, приглядывая за дорогой. Пустые дома с не успевшей еще поблекнуть краской выглядели особенно непривычно и жутковато. Он никак не мог привыкнуть к этой тишине и виду неживой деревни.

День занялся ясный и солнечный, теплое весеннее солнце пригревало ласково.

План на день был прост: встретить женщин и присмотреть, чтоб не обидел никто, пока огородничать будут. Оставив Ваньку с Николой готовить завтрак да присматривать за дорогой, отправился встречать подводы. Вот-вот они должны приехать, Сенька уже часа три как ушел к старосте.

Выйдя на пригорок на окраине деревни, увидел пересекающий реку небольшой караван. Женщины соскочили с подвод и переходили реку вброд, высоко задирая юбки и громко охая от холодной воды. Он хмыкнул и пошел навстречу.

Завидев его, женщины наперебой загомонили, здороваясь и пересмеиваясь:

– Ой, Матвей, привет. Не одичал тут без догляду?

– А я смотрю, что это за мужчина такой красивый? А это всего-то Матвей.

Он только усмехался в бороду на беззлобные подначки:

– Привет и вам, девоньки! Хорошо ли добрались?

Таисья, статная, русоволосая жена деревенского кузнеца, отозвалась весело, уперев руки в боки:

– А чего это ты так разволновался? Аль за нас с огородами управляться станешь? А то пойдем, поогородничаем? – и рассмеялась звонко.

Смех ее подхватили остальные женщины, отжимавшие намокшие в реке подолы. Правивший одной из подвод Абросим, крепкий середняк, беззлобно пробурчал:

– От перепёлки, расщебетались.

И потянул повод своей лошадки, заставляя ее стронуть с места подводу. Женщины тут же подхватили подолы и устремились к подводам, идти в гору никому не хотелось. Отец Матвея тоже запрыгнул на одну из подвод, и вереница их втянулась в деревню.

У дома старосты подводы остановились, и женщины разошлись по своим огородам. Мужики похватали с подвод лопаты и двинулись следом, вскапывать огороды труд нелегкий. Отец Матвея тоже взял лопату и пошел к своему дому, его жена завтра приедет, когда оставшиеся женщины поедут в свои огороды.

…Матвей только собрался было уйти в тайгу, уже и винтовку на плечо закинул, как его окликнул знакомый хрипловатый голос:

– Матвей Матвеич, погодь-ка.

Он обернулся, улыбнулся:

– По здорову тебе, Влас Микитич.

Дед Влас кряхтя уселся на лавку у кострища, посмотрел на Матвея не по возрасту ясными глазами:

– И тебе по здорову, мил человек. Я с разговором к тебе. Как, есть время для старика?

– Конечно есть, Влас Микитич. Помочь чем?

Дед Влас пожевал губами, собираясь с мыслями, потом заговорил:

– Вот ты, Матвей Матвеич, уговорил меня с вами в тайгу перебраться. Про опыт мой говорил, а ведь и не надо никому, получается. Живу себе… ну вот как бурундук, к примеру. Проснусь, чаю попью, на солнышке посижу. И так цельный день. Да нет, у бурундука и то в жизни смысла больше получается. Он вон по тайге бегает, еду добывает. А я что?

Матвей смешался, не ожидал он такого разговора. По правде сказать, и не думал он про деда Власа эти дни. А теперь вот задумался и усовестился. Ведь прав старик, уговорил он его, а дальше и не подошел ни разу, словом не обмолвился.

Повернулся к собеседнику, глянул в глаза прямо:

– Ты меня прости, Влас Микитич, прав ты конечно. Не по совести я поступил.

Дед Влас перебил его, улыбнувшись:

– Перестань виниться, Матвей Матвеич. Я ведь не к тому, что ты со мной тетешкаться должон. Мысль у меня есть, так я посоветоваться с тобой хочу.

Матвей заинтересованно посмотрел на деда, а тот подмигнул заговорщицки и продолжил:

– Я вот смотрю, ребятня наша без дела по лесу слоняется. А что, если нам с тобой их к делу приставить?

– Это к какому же делу их приставить можно?

Дед Влас смотрел на него с хитрым прищуром:

– Не смекаешь, а?

Матвей честно признался:

– Неа, не возьму в толк.

Дед Влас хохотнул довольно:

– Эх, молодо-зелено… Вот ты чего лучше всего делать умеешь?

Матвей задумался. В общем, он много чего уже умел. Но лучше всего, пожалуй…

– По тайге ходить.

Дел Влас кивнул:

– А я?

Тут Матвей не сомневался:

– Рыбу ловить.

Дед Влас поднял вверх палец наставительно:

– Вооот. И ты умеешь тоже. А еще ты умеешь лесу сплести и муху связать, рыбу в реке чуешь. Я-то сослепу уже ни того, ни другого не смогу. Но вот рыбу найти и научить ее поймать могу. Так пусть ребятня рыбу на всех заготавливает! Что думаешь?

Матвей задумался, крепко задумался. Идея хорошая, ребятня при деле будет, да и рыбой деревню обеспечат мальцы. Но вот как за ними уследить на реке? Чарыш река своенравная, не так просто с ней сжиться. Понятно, что деревенская пацанва с малых лет на реке. Но одно дело купаться, а другое дело промышлять. Тут и сноровка нужна, и внимательность, и терпение. Матвей хорошо помнил своего первого хариуса и то, сколько сил ему пришлось приложить для его поимки.

– А ведь и вправду мысль хорошая, Влас Микитич. Надо с Петром Милованычем посоветоваться, да и народ поспрошать.

– Вот вечером и поспрошаем, когда соберутся все у костра.

С этими словами дед Влас поднялся кряхтя и побрел к основному зимовью. К слову сказать, за эти дни тут и там поднялись несколько срубов, да и сейчас работа кипела. Звенели топоры и визжали пилы, мужики ворочали бревна и распускали бревнышки похуже на плахи. Жизнь в стане шла своим чередом.