На глиняных ножках

У нас тут глина во всех видах – от жидкой до газообразной.

– Пройти дай, гад, – Петр поднял выше пакет с морожеными куриными лапками, чтобы здоровая рыжая псина не выхватила угощение из рук. – Тебе несу, не прыгай!

Пете было чуть за сорок. Худой, с жидкой бороденкой – он обожал все живое, что тявкало, мяукало и чирикало. И на каждую свою смену тащил из магазина местной своре собак разные субпродукты или кости.

На кирпичном заводе, где Петя работал загрузчиком-выгрузчиком, его прозвали Бородой, хотя, помимо него, здесь было достаточно личностей, не любивших бриться.

Упский кирпичный завод был предприятием частным, основанным еще при царе Горохе почти две сотни лет назад. Понятно, что за такой промежуток времени здесь сменилось несколько поколений владельцев и работников, но сами стены хранили традицию выживать в любой экономике и с любым качеством кадров, дефицит которых всегда подстегивал менеджмент искать пути решения производственных задач. Так, относительно недавно основной контингент работников составляли так называемые в народе «химики» – лица, приговоренные судом к обязательным работам. Этот полууголовный элемент, абсолютно никак не мотивированный, в основном, проводил здесь время до финального звонка. Но завод при этом работал, демонстрируя непостижимую стабильность бытия, выдавал керамический строительный кирпич отменного качества. Затем были сложные девяностые, когда приходилось работать по бартеру и с трудом находить пути, как платить зарплату работникам. Но ничего не рушилось, вопреки логике. Непостижимым чудом со склада без сбоев выезжала продукция, которая была способна удовлетворить даже самого придирчивого потребителя. При этом разные технические службы удачно находили решения, как удешевить состав необходимой для производства шихты, не теряя свойств конечного продукта.

Одновременно шли на компромиссы и давали всевозможные послабления работягам, часто закрывая глаза на их слабости и недостатки, в том числе – пьянство. Не официально, конечно, но мирились с тем, что иногда загрузчики, работники печек, слесари и прочий люд устраивали здесь попойки или приходили на смены в не совсем адекватном виде. Потому что производство тяжелое, пыльное и вредное, а очереди на трудоустройство не было. И выгонять кого -то – это был для завода совсем не вариант, потому как новые специалисты приходили сюда не очень часто, а еще реже оставались надолго, поняв, что деньги тут достаются не сладко.

Петр был как раз из тех любителей «наступать на стакан» – регулярно и беспробудно. Но он знал свое дело до таких глубин, что мог снимать с элеватора полки теплого кирпича на таком уровне рефлекторности, что, по сути, трезвое мышление ему особо было и не нужно. За почти десятилетие, проведенное здесь, он научился катать кирпич от накопителя в сушку так ловко, что, наверное, мог бы это воспроизводить даже с закрытыми глазами.

Какое-то время назад прямо на рабочем месте Бороду разбил инфаркт. Скорая, операция по установке кардиостимулятора, долгий больничный. Но даже это не исправило образа жизни – он продолжал регулярные возлияния, уже даже не пытаясь образумиться или взять себя в руки.

Недавно Борода был женат. Все мечтал о детях, но супруга ставила ему условие, при котором Петр мог бы стать отцом. Не пить. Борода несколько раз пытался бросить, но на второй-третьей неделе обязательно вновь уходил в крутое пике. И оставался бездетным.

Он, конечно, будучи человеком веселым и слегка даже озабоченным, пытался как-то обмануть жену и обстоятельства. Иногда, проспавшись, старался победить тему с наследниками почти насильно. Но получал решительный отпор и потом долго корчился на полу, зажав двумя руками ушибленный орган.

Совсем недавно терпение его супруги иссякло. Последней каплей было то, что Борода уселся пьяным за руль своих стареньких «Жигулей» и, поехав куда-то в таком состоянии, попал под раздачу несговорчивого сотрудника ГАИ, официально оформившего на Бороду протокол. Борода остался без прав. И без жены.

До кучи последняя, собрав чемодан, забрала с собой и любимую псину Петра – Нору. Борода остался один. И завыл бы, словно пес, если бы не отдушина. Старый славный завод и изо дня в день регулярная бутылка.

– Привет, Борода! – протянул руку товарищу слесарь смены Юрец-огурец – молодой мальчишка, похожий на пионера, которых когда-то рисовали на плакатах советской пропаганды. – Чего это ты рано сегодня?

Юрка был местным Кулибиным – человеком с техническим талантом, как, что и где приспособить так, чтобы работало. По всему заводу у него были припрятаны металлические пластинки, проволочки и болтики. Юрец все пускал в дело. Самое поразительное, что у него за плечами были лишь с трудом домученные восемь лет общеобразовательной школы. Большего лентяя, способного хладнокровно наблюдать, как работают другие, представить себе было сложно. И все его ноу-хау происходили как раз по причине поисков легкого для себя пути, а не стремления к совершенству мира.

– Да, блин, сам удивляюсь, – махнул рукой Борода. – Где работаем сегодня, Юрец?

– На старом прессе. Пятиполочный большемер (элеватор приспособлен для десяти полок кирпича стандартных размеров. – Авт.). Скручивай лишние полки с вагонетки.

– Скручу, дай переодеться. Ласковый плешивец, подлец, опять перед начальством прогнулся, собака. Два загрузчика, и на тебе – большемер. На крайнюю смену. Что за идиот! Может, и не переодеваться? Сразу назад домой. В гробу я видел такую работу.

Егор Ласковый был мастером смены, который не смог добиться авторитета среди своих работников. Изворотливый, он обманывал подчиненных на премии и плохо разбирался в технологии процесса производства кирпича. Поэтому его открыто презирали и старались гнать подальше, чтобы не мешал работать. Внешне Егорка был благообразным блондином со смазливым лицом. Однако он начал рано лысеть – его макушка оголилась полумесяцем, но он давно махнул на это рукой, стараясь не обижаться на прозвище «плешивый». Он вообще ко многому смог привыкнуть. В том числе к негативному отношению к себе. «Зарплата тикает, – успокаивал себя мастер, – все остальное – ерунда».

– Да как хочешь, Борода, – ответил Юрец-огурец со скукой на лице. – Я тебе не начальник. Хочешь – вали. План смена не сделает, сам будешь лапу сосать.

– Большемер, – продолжал бухтеть Борода, скрываясь в подсобке, где рабочие принимали пищу. Там стояло несколько ветхих столов со стульями, старый холодильник, микроволновка и чайник. – Вот Ласковый придет, все ему выскажу. Большемер. Ласковый, блин, ну ни черта не может для смены. Одно слово – Егорка. Какой же это мастер? Одно название!

– Не слышу я тебя, Борода! – крикнул Юрец-огурец.

– Ласковый – подлец! – повторил Петя, выходя из подсобки. – Егорка-объегорка.

– Это – факт, – кивнул Юрец. – Еще какой подлец! Мне в прошлом месяце: «Убери галерейную ленту, я тебе КТУ (коэффициент трудового участия – повышающий зарплату рабочих параметр. – Авт.) высокий поставлю. И – хрен. Обманул, плешивый! Я греб там, как Папа Карло. И – ни хрена. «Где, – говорю, – Егорка, мой КТУ?» А он – бежать от меня. Мол, начальник цеха ждет. Так и не ответил. Простил мне КТУ, собака.

– А я тебе говорил, не ведись на его плюшки. Этот гад врет как дышит. Все они тут – подлецы. Лишь бы работяг объегорить? Но Бороду в дураках оставить не выйдет. Я могу хуже чирья в ноздре жизнь попортить.

– Это да, Борода. Ты еще та заноза.

– У меня в армии прапор был. Я его так достал, что тот с катушек начал съезжать. Однажды спал дома. С женой. Приспичило. Вскочил в туалет. И сидит у ванной. Нервно курит. Жена его проснулась, спрашивает: «Чего сидишь, любимый? Чего свет не выключаешь?» А он ей говорит: «Жду, – говорит, – когда Борода в туалет сходит».

– Фига себе история.

– Ага. Я – тот еще геморрой. О, смотри, Катюха чешет. Вырядилась, стерва, как на парад.

Катюха работала сушильщицей – проверяла температуру и влажность в камерах, где доходил до нужной кондиции перед обжигом кирпич. Тридцатилетняя, имевшая уже взрослого сына, она тянула мальчишку одна и всегда давала достойный отпор похотливым соратникам по заводу. При этом иногда и сама закладывала за воротник, тяготясь своей непростой женской долей.

– Привет, Катюха, – крикнул ей Борода, когда та еще была далеко. – Беги быстрее, чмокну тебя в щечку.

– Борода, не выбешивай! Иди к черту, – ответила та, скривив рот.

– Да, – запыхтел театрально Петя, – будь со мной грубой, Катюха! Да!

– Дождешься, Борода, шмякну, чем потяжелее.

– Да, Катюха, так, продолжай.

Та отмахнулась и промолчала, спешно скрывшись за дверью кабинета сушильщиц.

В это время из-за угла в самом конце сушильных камер на рельсы вышел еще один загрузчик – Артем по кличке Крашеный. Теме, наверное, было около тридцати лет. Шею его украшала татуировка с какими-то иероглифами. Правая кисть руки была синей. Так бывает, когда пытаются спрятать ранее неудачно «набитый» рисунок. Выше к локтю были изображены какие-то зеленоватые мечи, птички, розочка. Все это «шкурное» творчество выдавало не просто отсутствие вкуса, но вызывало подозрение в адекватности персонажа. Крашеные волосы Артема были небрежно взъерошены. Большие глаза в воспаленных веках, прямой нос, невнятный подбородок, острый и хрупкий на вид. Обтягивающая майка с надписью «Анапа» видала лучшие времена: была основательно выцветшей и рваной. Возможно, была куплена до того, как ее обладатель отъел небольшой живот, стянутый по низу ремнем черных брюк.

Артема догнал Сева, который, видимо, пробежал несколько метров, чтобы поздороваться с товарищем. Издалека было видно, что Севка тяжело дышит. Он был плотно сбитым, почти полным юношей с недюжим здоровьем, которым наградила его природа. Сева работал на многоковшовом экскаваторе и подавал на конвейеры глину, из которой смена формовала кирпич. Часто, когда его старый и ветхий экскаватор выходил из строя, мальчишка брал в руки увесистую кувалду, которую называл «малышкой», и отстукивал ей погнувшиеся механизмы. Ковши крепились к цепи с помощью так называемых «пальцев», которые фиксировались шпонками. Конструкция грубая, требующая при ремонте большой физической выносливости. Но Сева орудовал кувалдой так, будто она невесомая.

– О, идут, красавцы, – констатировал Борода. – Сейчас порадую Крашеного большемером, чтобы морда от счастья не сверкала.

Смена ненавидела большемеры – нестандартный кирпич разных форм и пропорций, потому что его приходилось делать на старом и хлопотном прессе, который постоянно выходил из строя, ронял мимо элеватора рамки с кирпичом, вынуждая работяг таскать брак в шарабаны вручную. Помимо этого, большемера умещалось на полке в два раза меньше, чем стандартного кирпича. Поэтому за единицу времени удавалось загрузить в камеры куда меньше готовой продукции, рискуя не выполнить план и недополучить, соответственно, денег.

– Борода, – сказал Крашеный, подойдя с Севой к лавке, где восседали в ожидании смены Юрец-огурец и Петька, – ты вчера шихтовку (технологическая ниша под конвейером, где располагаются болты натяжки ленты для ее правильной регулировки на валах. – Авт.) не убрал? Ласковый на меня попытался наехать. Я, правда, выгораживать тебя не стал. Сдал, как положено, с потрохами.

– Собака, – хмыкнул Борода, – удавил бы гада, да руки пачкать неохота.

– А чего не так? Я плюсики зарабатываю, когда вас ругают.

– Суконец.

– Да, я тот еще приспособленец, – Крашеный рассмеялся, полагая, что удачно шутит. При этом он посмотрел по очереди на каждого из коллег, изучая, кто и как отреагировал на его реплику.

Юрец-огурец махнул рукой и пошел в комнату мастеров, чтобы поставить чайник. Здесь тоже было пыльно, как и везде на кирпичном. Даже на календарях и стендах, висевших на стенах, налипла сухая грязь мелкой фракции.

В комнате был уголок гражданской безопасности, календари на стене за предыдущий и текущий годы. Первый – с рыбами, второй – с пейзажем лаванды на фоне гор. Металлический шкаф с какими-то цепями и резиновыми ремнями, стол со сваркой и маской, аккумуляторами для вагонеток. Ряд с тремя стульями. Технологическая схема производства от 1999 года, нарисованная, возможно, еще плакатным пером. На ней был изображен карьер, открытый склад добавок, площадка складирования производственного брака, установки обогрева глины. Внизу на схеме был изображен трактор МТЗ 82 с прицепом и «Камаз», который везет готовую продукцию потребителю. Здесь же была изображена кольцевая обжига, приемный бункер, ящичный питатель и ситобурат, электропередаточные тележки и десятиполочные вагонетки, накопитель элеваторного типа и так далее.

Юрец-огурец нажал кнопку электрического чайника и достал свой смартфон, чтобы поиграть в игру, пока закипает вода. Через время он услышал снаружи крики и мат. Слесарь выскочил из комнаты мастеров наружу и увидел странную картину. Сева, который уже переоделся в свою рабочую робу, держал за шею мастера смены, прислонив, словно куклу, Егорку Ласкового к стене. Ноги последнего висели над землей. Морда мастера была лиловой.

– Козел плешивый, – трясясь от злобы, вещал Сева, – тебя кто просил в сумку мою лазить? А? Чего молчишь, ушлепок? Что ты там потерял? А?

Мастер сипел. Казалось, что ему вовсе уже нечем дышать, и Юрец-огурец бросился спасать Ласкового, потому что картина была закрайней.

В это время у лавки нарисовался Крашеный, который возвращался из раздевалок. Вместо того чтобы помочь разрулить конфликт и успокоить разбушевавшегося экскаваторщика, он спешно бросил приготовленные к смене кофейные пакеты и сигареты на лавку и начал снимать инцидент на телефон.

Сева, которого Юрец-огурец схватил за руки, пытаясь высвободить шею Ласкового, пришел в чувство и отпустил почти потерявшего сознание мастера. Плешивый рухнул на пол, перевернулся на бок, подогнул ноги к груди, словно младенец, и продолжал сипеть, поднимая пыль с пола своим судорожным дыханием.

В этот момент Борода, возмутившись поступком Крашеного, подскочил к Артему и выхватил его смартфон из рук. Не успел Тема что-то выразить, как Петька, сделав широкий мах рукой, шмякнул трубку Крашеного на бетонный пол. Смартфон разлетелся вдребезги.

– Сука! – заревел Артем, бросаясь на Бороду с кулаками.

Борода отскочил назад и вбок, отталкивая оппонента двумя руками.

На полу стонал Ласковый. Сева вытирал рукой пот со лба, размышляя, стоит ли врезать лежавшему на полу мастеру башмаком по лбу, или это будет уже перебор.

– Ух, – восхитилась Катерина, которая вышла на шум из кабинета сушильщиц. – Ну, мальчики, вы даете.

Часы, висевшие на колоне элеватора, показывали десять часов вечера. В этот момент смена должна была начать формовку кирпича: Всеволод должен был уже разрабатывать новый участок на глинозапаснике, ровняя ковшами выработку, привода и вальцы должны были крутиться, разогреваясь и притирая ножи, водяной насос, ленты. Ничего еще и не думало запускаться.

– Народ, – громко сказал Юрец-огурец, – работать будем сегодня или переубиваем друг друга, наконец, чтобы не мучиться?

– Ты видел, Юрец? – Сева поставил левую ногу на плечо лежавшего на полу мастера. – Этот сучок бутылку водки разбил. Вдребезги. Кто просил в сумку мою лезть, гад? Чего ты там забыл? Мне плевать, Плешивый, но ты торчишь на литровочку. Или никакого кирпича сегодня. Слышишь меня, гнида?

Ласковый молчал, боясь, что ему может еще прилететь. Он мучительно соображал, что стоит предпринять в этой ситуации: звонить начальнику цеха, каким-то образом сбежать с завода, чтобы не убили, обратиться в полицию?

Крашеный же, улучив момент, бросился на шею Бороды, пытаясь отомстить товарищу за разбитый телефон. Но Борода опять оказался проворнее. Он метнулся в сторону, пропуская тушку Крашеного мимо, и хлестко ткнул Артема башмаком под зад. Вышло настолько технично и смешно, что развеселились все, включая продолжавшего лежать на полу мастера.

В этот момент у лавки появилась Наташа – оператор пресса и мудрая девушка, которая, в отличие от мастера, обладала авторитетом среди работников. Она была крашеной блондинкой, слегка полной, с крупным лицом, не лишенным, однако, какого-то очарования.

– Ребята, я тут с ребенком задержалась, – сообщила она, разглядывая соратников с удивлением. – Думала, что вы уже запустились без меня. Чего стоим? Кто план делать будет?

– Да, Наташа… – начал было объяснение Сева, – тут такое дело.

– Сева, потом все объясните, – прервала его оператор. – Бегом за работу, черти! Ласковый, чего разлегся? Вставай и вперед! Не курорт. Юра, заводи привода!

– Да, Наташа, – кивнул Юрец-огурец, радуясь, что наконец-то побоище закончилось и все в конечном итоге живы, – иду!

Минут через десять все заплясало, заработало, затрещало и заскрипело. Со шнека пошла теплая прямоугольная полоса глиняного бруса, которую, выпуская резкий выдох сжатым воздухом, резала на метровые фрагменты рамка со струной. Каждый брус ускорялся, въезжая в пресс с многострунной рамкой, поднимался на приемном столе, выталкивался дальше. Сбоку подавались одна за одной алюминиевые рамки. Каждый брус, разрезанный на тринадцать кирпичей, въезжал на очередную рамку и ехал дальше к укладчику-элеватору. Там по лентам подавался к полкам, которые поднимались выше, когда рамка занимала свое место. Таким образом элеватор заполнял поочередно правую сторону, состоявшую из десяти рамок. Затем – левую. Выгрузчики вгоняли по рельсам вагонетки, оборудованные штангами с клыками под полки с кирпичом. Нажимали кнопки, которые приспускали полки и вывозили теплый кирпич на рамках к тележкам. Завозили вагонетки на тележки, застегивали страховочный каблук, чтобы вагонетка не свалилась с тележки во время движения, и мчались к сушильным камерам, в которых по стенам были установлены русты для полок с кирпичами. Ряд за рядом. Камера за камерой. Такая однообразная работа. Иступляющая. Тяжелая. Но не требующая ни образования, ни специальных знаний. Только сноровки. И усердия. Физической выносливости.