Я прикинул в уме – на дворе стояла среда, и я не видел ничего удивительного в том, что труп самоубийцы, выбросившегося из окна трое суток назад, уже убрали заботливые люди. Возможно, они поторопились. Но откуда им было знать, что в среду явится Вадик с заданием от редактора сфотографировать бездыханное тело, впечатанное в асфальт? Я поделился соображениями с Вадиком, заметив, что со стороны редактора неразумно посылать журналиста на место происшествия через три дня после происшествия и требовать свежие факты.

– Вообще-то, он меня сюда еще в воскресенье послал, – еще мрачнее отозвался Вадик. – Но я немного перебрал, если ты понимаешь. Два дня проболел. Пришел в себя только сегодня и сразу сюда. Заметку надо сдать завтра, вместе с фото. Иначе не дадут расчет.

– Прости, а на что ты рассчитывал, когда шел сюда сегодня? Думал, ради тебя три дня прибираться никто не будет? А у трупа выставят охрану в виде бдительного дворника, который метлой будет отгонять зевак и стервятников?

– Попытка, не пытка, – возразил Вадик с видом человека, которому никакие трудности не страшны. – Думал, что-нибудь придумаю.

– Ну и как, придумал?

– Ага. Трупом станешь ты.

– Что?!!!

– Трупом, говорю, станешь ты, что тут непонятного, – разозлился Вадик. – Сейчас сбегаю в магазин за кетчупом. Ты приляжешь на асфальт, я обмажу тебя кетчупом, будто ты в крови, и сфотографирую. Я раньше уже так делал.

– Но я отказываюсь падать на асфальт и притворяться трупом!

– Как это отказываешься? Ты не можешь отказаться, ты должен мне помочь.

– Это еще почему?

– Если хочешь, чтобы я перебрался на работу в вашу шарашку, тебе придется изобразить труп, иначе я останусь работать в своей шарашке. Решай быстрее, иначе найду другой труп. Я тут видел одного, в соседнем дворе пьет пиво на лавочке. Его даже кетчупом обмазывать не надо. Выглядит так, будто только тем и занимается, что с утра до ночи бросается головой вниз с седьмых этажей. Ты ему и в подметки не годишься, но дело есть дело. Короче, даю минуту на размышление, потом иду за другим трупом.

– Так нечестно! – в отчаянии взвыл я. – Это шантаж!

– Называй, как хочешь, а я свое слово сказал, – непоколебимо ответил Вадик и в знак решимости стоять до конца смачно сплюнул на асфальт.

– И я свое слово сказал, – сказал я и тоже сплюнул.

Должно быть, мы беседовали слишком громко, ибо на очередную просьбу Вадика рухнуть на асфальт и притвориться хладным трупом вместо меня откликнулась местная старушка. Она привидением выплыла на балкон второго этажа. С первого взгляда на нее стало ясно, что престарелая женщина относится к тому типу старушек, что денно и нощно дежурят у окон с биноклями в руках, полагая, что если отлучатся с поста хоть на миг, то обязательно пропустят самое важное событие в истории человеческой цивилизации. Я готов был поспорить, что старушка наблюдала за нами с Вадиком с первой секунды нашей увлекательной беседы, но до поры, до времени не выглядывала из укрытия.

Я указал Вадику на это обстоятельство, заметив, что мы своим недостойным поведением пугаем добропорядочных граждан, проживающих в данном доме. Он ответил, что ему плевать на добропорядочных граждан, даже если они проживают в данном доме, потому что он явился сюда не ради них. Я сказал, что невежливо плевать на добропорядочных граждан, особенно когда они, услышав его слова, реально могут плюнуть на нас с балкона. А он сказал, что ему плевать на то, что плевать на добропорядочных граждан невежливо. Словом, мы были далеки от взаимопонимания. Тут еще и старушка подлила масла в огонь, заявив, что она уже два дня не вызывала милицию, и так соскучилась по этому занятию, что не может не воспользоваться подвернувшимся случаем.

Вадик взвыл от досады, заскрежетал зубами, а затем решительно, мрачно и зычно проинформировал жителей шести окрестных кварталов о том, что он с места не сдвинется, пока я не стану трупом. От его слов старушка вздрогнула вместе с балконом. Я испугался, как бы она не сыграла роль моего дублера. По крайней мере, она конвульсивно дернулась и едва не перевалилась через парапет. Второй этаж, конечно, расположен невысоко, но кто знает этих старушек: может им, чтобы свернуть шею, вовсе и не надо прыгать с крыши, а достаточно рухнуть со второго этажа?

Что оставалось делать? Конечно, я притворился трупом, позволил Вадику облить себя кетчупом и сфотографировать со всех сторон. В пятницу мое фото появилось на первой полосе бульварной газетенки, благодаря чему штат нашей газеты пополнился сотрудником.

С момента фотосессии прошла еще неделя, за которую удалось набрать коллектив. У нас появился верстальщик, он же дизайнер и администратор сайта, который сам же взялся разработать. Его звали Альберт. Это был молодой человек ростом примерно с полтора метра и весом килограммов в 45. Одевался он так, будто посещал подпольные южноамериканские барахолки. У него имелась коллекция невообразимых головных уборов всех цветов и расцветок, делавших его похожим на попугая.

Он был невероятно худ и бледен, так как большую часть времени проводил в обществе компьютера. Словом, это был яркий, вернее, блеклый представитель продвинутого подрастающего поколения. Увидев его впервые, Тамара Петровна сплюнула через левое плечо, постучала по столешнице, перекрестилась и мимоходом поинтересовалась у Гудомарова-младшего, знает ли он, что Альберт – наркоман со стажем? Гудомаров-младший переадресовал вопрос Альберту. Подозрения вызвали ярую отрицательную реакцию у компьютерщика. Особенно его возмутило то, что Тамара Петровна притащила откуда-то свежевыструганный кол и демонстративно поставила его в углу у своего стола.

Невыразительные физические данные не мешали Альберту быть агрессивным. Он напоминал мопса, готового в любой момент ринуться в смертельный бой с волкодавом. В ответ на упреки Тамары Петровны дизайнер, клацнув зубами, заявил, что отключит интернет в компьютере у каждого, кто заподозрит, будто он вампир или наркоман. После этого навсегда утихли разговоры о том, что Альберт принадлежит к когорте неординарных людей, употребляющих наркотики или поглощающих кровь из прокушенной сонной артерии припозднившегося прохожего.

Пост распространителя занял некто Саня Бойко, человек чернявый, усатый, добродушный, с выдающимся пузом и высоченного роста. Он требовал, чтобы его так и величали – Саня Бойко. И обижался, когда называли Саша или Александр. Здоровяк всякий раз пускался в лекцию о том, что имя Саня – самостоятельное и самодостаточное имя, не имеющее ничего общего с именами Саша и Александр. Его лекции настолько резали слух, что коллектив безропотно согласился величать его Саня, лишь бы не слушать бредни и бородатые анекдоты, которыми он сыпал без устали.

Саня любил подпевать своим мыслям, доводя окружающих до бешенства, оглушительно хохотал, по поводу и без. И по одному ему ведомым причинам считал себя непревзойденным обольстителем. Сомнительное мастерство он перепробовал на всех женщинах, переступавших порог редакции. Всякий раз терпел неудачу и сокрушался о том, что его жертвы, должно быть, просто ничего не знают о секретах обольщения. Провалы на любовном фронте он списывал на провинциальность объектов воздыханий. Надо отдать ему должное, неудачи не ломали его дух. Он бросался на каждую попавшую в поле его зрения женщину репродуктивного возраста, будто изголодавшийся ястреб на райскую птаху.

На совмещенную должность корректора и секретаря была принята школьный учитель русского языка и литературы Елена Шацкая, случайно забредшая в редакцию в поисках общественного туалета. Осознав ошибку, она не растерялась и справилась, нет ли возможности принять ее на подработку. Гудомаров-младший клюнул, как окунь на живца. Он преобразился, приосанился, выпятил грудь колесом и подкатил к ней с учтивостью графа в десятом поколении. Его глаза сверкали, глядя на нее, и этот феномен так и остался неразгаданным, встав в один ряд с тайной Бермудского треугольника.

Не то, чтобы Елена не была прекрасной. Сама-то она себя именно прекрасной и считала. Однако на мой вкус, дамочка была недостаточно хороша для того, чтобы ее фото украсило хотя бы календарь первых красавиц профтехучилища. Одевалась девушка броско и вызывающе, будто пыталась выставить напоказ свою развязность. Непременным атрибутом ее гардероба была мини-юбка. Благодаря этому предмету туалета и некоторым физиологическим особенностям, делающим ее ножки отличными от стройных девичьих ножек, к Елене приклеилось прозвище Окорочок.

К концу недели штат пополнили братья Клюковы, прозванные в народе добрым и злым гномами из-за острых носов и особенностей характера. Они были близнецами, но походили друг на друга только внешне. Характерами обладали противоположными. Валера взирал на мир светлым взглядом, а мировоззрение его брата Антона отличалось необычайной мрачностью. Этакие, плюс и минус. Противоречие характеров приводило к постоянным спорам между ними. Вскоре мы поняли, что если братья, побыв наедине две минуты, не начали яростно спорить, значит, они одновременно или умерли, или впали в летаргический сон.

Еще один журналист прибился к нам сам, и уже не помню, как это произошло. Просто однажды материализовался из воздуха и остался работать. Звали его Алексей, но к нему сразу приклеилось имя Лелик. Правда, на такое обращение он обижался, но разве можно отучить коллектив? Лелик слыл типом со странностями и нелюдимым. Вид у него был ухоженный, я бы даже сказал, холеный. Тонкий нос, редкие светлые волосы, неправдоподобно круглый череп и хрупкие пальчики. Глубоко посаженные глазки, которыми он на всех взирал с подозрением. Держался Лелик высокомерно, будто в отличие от окружающих, являлся обладателем голубой крови, и опасался, как бы на него не брызнула случайно пролетарская слюна и не прожгла бы ему одежду вместе с кожей, добравшись до благородных жил.

Что касается главного редактора, то вакансия осталась незанятой. Гудомаров-младший пожелал сам исполнять эти обязанности, что, как показало время, было ошибкой. Меня он назначил заместителем главного редактора, что, как показало время, ошибкой не было.

Мы в эйфории

Да простит меня читатель, но я не стану подробно описывать первые три месяца работы редакции. О том, как нам жилось в то счастливое и безмятежное время, поведаю кратко. Начну с главного – редакцию отремонтировали. Она превратилась в современный офис, в котором приятно было трудиться. В глубине редакции – в бывших складских помещениях магазина, – разместились три кабинета. В одном из них, который мы прозвали бункером, трудились журналисты. В другом расположились приходящие рекламные менеджеры, среди которых попадались симпатичные студентки. Третий кабинет отвели Альберту.

Просторный зал, тот, что начинался сразу от входа, был превращен в общий офис, разделенный перегородками на отдельные кабинеты. Тут трудились Гудомаров-младший, Тамара Петровна, Саня, Лена-окорочок и я, на правах заместителя главного редактора. Почти половину зала оставили под место для проведения общих собраний. Здесь стояли диван, столик и несколько стульев. Но пользовались ими редко, так как собрания, в основном, проводились в положении «стоя».

Имелись в редакции и другие помещения – небольшая кладовка в бункере, в которой был сложен хлам, оставшийся от магазина, а также туалет и кухня, размещавшиеся между бункером и общим залом. Последнюю мы нередко использовали в качестве кабинета, когда требовалось провести приватную беседу с каким-нибудь посетителем.

Зарплату платили исправно, дважды в месяц, день в день, копеечка в копеечку. Недовольных в редакции не было. А если и были, то мастерски это скрывали. Гонорары можно было назвать щедрыми. Премии тоже лились в карманы, и лучшей жизни никто не желал. Настораживал лишь тот факт, что зарплату платили по трем ведомостям: отдельно мы расписывались за получение должностного оклада, премий и гонораров.

Размер оклада всем установили одинаковый – в размере минимально возможной по закону величины оплаты труда. А в нашей стране, как известно, на оклад, равный минимальной величине оплаты труда, не проживешь, если только не откажешься от такой роскоши, как прием в пищу мясных продуктов, покупка новой одежды и проезд в общественном транспорте. Об этом я от лица трудового коллектива намекнул Гудомарову-младшему, выразив общее пожелание об увеличении должностного оклада хотя бы вдвое. На тот случай, если газета начнет испытывать финансовые трудности, и нам урежут гонорары и уберут премии.

– Да ты что, дружище, какие еще финансовые трудности! – вскричал тогда Гудомаров-младший, всем своим видом красноречиво демонстрируя, какое негодование вызвало в нем мое предположение. – В истории еще не было предприятия, которое стояло бы на ногах тверже, чем наше. А три ведомости – всего лишь формальность. Видишь ли, я и сам не до конца разобрался в тонкостях. Но Тамара Петровна утверждает, что так мы платим меньше налогов. Словом, иди и обрадуй всех. Они могут не беспокоиться за свое будущее, ибо оно счастливо и безоблачно, как ни у кого из журналистов в нашей области.

Не знаю, как технический персонал редакции, а творческий после таких обещаний пребывал на седьмом небе от счастья. Платили нам не хуже, чем в редакциях официальной прессы, но при этом мы были свободны. Да-да, именно так, свободны в полете слова и мысли, хоть в это трудно поверить. Видите ли, редакция всегда обслуживает чьи-то интересы, даже когда называет себя независимой. Невозможно быть независимым, когда получаешь зарплату из чужого кармана, даже если очень этого хочется. Надеюсь, я понятно говорю?

Если журналист работает в газете, финансируемой из областного бюджета, то никто и никогда не пропустит в печать его статью на вольную тему, типа: «Ах, какой у нас плохой губернатор, и членов правительства тоже не мешало бы заменить, ибо они поросли мхом и лишайником, а отдельные личности даже покрылись плесенью». Редактор всеми возможными способами даст автору понять, что писать о событиях, происходящих в регионе, надо только позитивно, дабы не расстраивать по пустякам народ, у которого и так хватает проблем.

И обязательно, скажет редактор, следует отметить ту важную и решающую роль, которую сыграл в конкретном радостном событии губернатор. Как-никак, он рулевой, пусть некоторые и считают, что он шкипер, смело ведущий бриг на утесы. Губернаторское имя непременно надо помянуть, например, в статейке о строительстве нового коровника или ликвидации очереди в детские сады. Так и надо писать: дескать, без губернатора не построили бы коровник и не сократили бы очередь в детсад. Ну и обязательно фото: вот губернатор на фоне крупного рогатого скота (третий слева в верхнем ряду), а вот – посреди стайки счастливой ребятни, лично, так сказать, сокращает очередь.

В официальной газете или «рупоре» (как стали мы, старые, опытные оппозиционные журналисты, величать бюджетные издания), если кого и можно ругать, то лишь тех извергов рода человеческого, что невесть какими путями вливаются в нестройные ряды местной оппозиции, требуя власти от власти. По подобному принципу строится работа и в оппозиционной прессе. С той лишь разницей, что губернатора и его подчиненных рекомендовано рисовать в воображении читателя палачами с руками, по локти обагренными кровью. Лидеров оппозиции следует величать не иначе как спасителями Отечества, коих надо срочно, отложив прочие дела на потом, поднять на руки и внести в местный «Белый дом» на царствование.

Редакционная жизнь строится по своим законам, создающим определенный внутренний мир и вдалбливающим в сознание работников определенное мировоззрение. Что до нас, то мы неожиданно были лишены привычных условий существования журналистской братии. Ведь нас не финансировали ни бюджет, ни оппозиция. Жили мы, как уверял Гудомаров-младший, исключительно за счет выручки от продажи тиража и рекламных поступлений. Никто установок не давал, писали мы все, что хотели, а главный редактор, он же учредитель, смотрел на нашу писанину сквозь пальцы. Единственным его пожеланием была просьба писать по возможности как можно более остро, чтобы, как он выразился однажды, от прочитанного у читателя начинали из орбит лезть глаза, выпадать волосы и шататься зубы.

Вот мы и старались расшатывать читателю зубы, не жалея сил и времени. У нас словно выросли крылья. Мы строчили денно и нощно, радуясь и поражаясь одновременно тому, что нам дано редкое право высказывать собственные мысли. Даже Вадик, поддавшись всеобщей эйфории, свои небольшие заметки на криминальную тему начал переводить в политическую плоскость, настолько, насколько это было дано ему природой.

Без преувеличения скажу, что каждый номер нашей газеты люди ожидали, как премьеру новой серии фильма о Гарри Поттере или звездных войнах. Чиновники дрожали, отправляясь на работу в день очередного выпуска. Возможно, вздрагивали прокуроры и следователи, которым мы подкидывали столько фактов, что они, при должном отношении к делу, могли бы сделать головокружительную карьеру. Однако в нашем заповедном крае изобличающие статьи приносили им лишь головную боль, о чем свидетельствуют ответы, которые они нам присылали.

Однажды я написал статью о том, как строительная фирма, возглавляемая племянником губернатора, незаконно снесла участок леса, чтобы построить элитный коттеджный поселок. Пожалуй, это был лучший мой материал той поры. Я провел отличное журналистское расследование. Мне удалось получить уникальные документы. Вдобавок ко всему я лично сфотографировал коттеджи, выросшие там, где прежде росли грибы и резвились белки, зайцы, лоси и прочая флора. Я был уверен, что после выхода статьи последуют аресты, и племянника губернатора в сопровождении когорты чиновников разного уровня препроводят в следственный изолятор, предварительно украсив их запястья наручниками.

Однако мечтам моим не суждено было сбыться. Спустя две недели после публикации в редакцию пришло письмо от следователя, в котором он заявил: «Изложенные вами в статье факты подтвердились, в связи с чем в отношении вас не будет возбуждено уголовное дело». Я был поражен и возмущен, а Гудомаров-младший пришел в дикий восторг. Сначала он пустился в пляс по редакции, заставив всех усомниться в своем умственном здоровье. Затем остановился и начал потирать руки с такой энергичностью, будто хотел добыть огонь методом пещерных предков.

– Дружище, как ты не понимаешь! – восторженно кричал он, обращаясь ко мне, стоявшему всего в двух шагах от него, таким непривычно громовым для него голосом, что в соседнем баре, расположенном километрах в двух от нас, должно быть, затряслись стены и разбились, посыпавшись с полок, стаканы. – Это означает, что мы на верном пути. Письмо доказывает, как сильно прогнила система, которую мы пытаемся развалить.

– А разве мы пытаемся развалить систему? – искренне удивился я, впервые услышав такую формулировку цели, поставленной перед коллективом редакции.

Гудомаров-младший на секунду-другую замешкался. Но он был не из тех, кого вот так просто можно взять и посадить в лужу.

– А как же, дружище?! – удивился он еще искреннее меня. – Конечно, мы ставим целью развалить прогнившую систему, чтобы выстроить новую, потому что действующая прогнила настолько, что ее легче развалить, чем ремонтировать. Понимаешь, о чем я? Да она и сама развалится рано или поздно, но почему бы не ускорить процесс?

– И ты считаешь, что это письмо – яркое подтверждение того, что система прогнила и разваливается?