– Короче! – цыкнул на разволновавшегося участкового Малинин. – Не нужны мне твои оправдания. Рассказывай, что было дальше?

– Отвел я его, значит, сначала в туалет, где он умылся, потом в буфет, – продолжил рассказ Сопелко. – Там опросил, протокол составил за нарушение общественного порядка, и привел в отделение, словом, все по инструкции сделал. Правда, пришлось этому гаду купить пирожок с капустой, потому что на голодный желудок он отказывался давать показания. А откуда ж желудку полным быть, если такое дело произошло… Товарищ капитан, я интересуюсь, нельзя ли стоимость пирожка с капустой, шесть рублей пятнадцать копеек, вернуть мне в виде добавки к зарплате? Я ж не на личные нужды деньги израсходовал, а, так сказать, на благо государства. Нет? Так я и думал, ну да и шут с ним, не обеднею, может, и государство когда обо мне позаботится… Так вот, начальник опорного участка, когда я ему все рассказал, мне не поверил и сказал, что я форменный идиот в погонах лейтенанта и что капитанской звездочки мне ждать, как победы сборной России на чемпионате мира по футболу. Потом он решил лично побеседовать с задержанным. Не знаю, о чем они там говорили, только после беседы начальник велел мне срочно доставить гражданина Шумова в РОВД. Сказал, что идиот не только я и спросил, не состоим ли мы с задержанным Шумовым в родственных отношениях. Потом добавил, что дело Шумова пахнет хулиганством, то есть мелкой уголовной статьей, поэтому он свои руки марать не будет. Велел к начальнику райотдела полковнику Герасимову вести. Доложил я, как положено, дежурному, тот Герасимову позвонил, а уже тот приказал гражданином Шумовым ему голову не морочить, а вести сразу к вам, – Сопелко с облегчением перевел дух и, приложив ладонь рупором ко рту и чуть подавшись вперед, шепотом доверительно добавил. – Дежурный говорит, что дело, возможно, пахнет не хулиганством, а осквернением государственной символики, не говоря уже об экстремизме.

– Экстремизме? – задумчиво переспросил Малинин, снова уткнувшись взглядом в протокол. – Чудненько, гражданин Шумов, напакостивший в урну, – опасный экстремист. Очередной… И откуда они только берутся на мою голову? На прошлой неделе один экстремист на клумбу у райадминистрации в шесть утра помочился, теперь этот… Н-да, замечательная досталась мне работенка, да еще в воскресенье, да еще в чудесный мартовский вечер… Ну и почему я в свое время в военное училище не пошел? Воевал бы сейчас где-нибудь себе спокойно, тушенку бы армейскую алюминиевой ложкой лопал, из автомата б стрелял, э-эх… Лейтенант, а где сейчас этот Шумов?

– Так мы его временно под замок поместили, чтоб под ногами не путался. А шо, не надо было? Что прикажете делать, товарищ капитан?

– Что делать? А ничего. Веди сюда этого… избирателя. Послушаем его версию.

***

В то время как между двумя бравыми блюстителями закона и правопорядка шел этот разговор, виновник торжества, действительно, томился в заключении. Из задержанного Шумова еще не выветрились алкогольные пары. А потому он пребывал в прекрасном расположении духа, несмотря на то, что свободу его передвижения временно ограничивало мрачное, сырое помещение площадью в шестнадцать квадратных метров, снабженное крепкой металлической дверью. У стен в два яруса стояли нары, представлявшие собой четыре кровати, сваренные из крепких металлических труб. В углу у двери за вылинявшей шторкой имелись сток и отверстие, от которых так несло хлоркой и нечистотами, что у Шумова не возникло сомнений относительно их функционального предназначения. Уходящий дневной свет тускло пробивался в камеру из единственного зарешеченного окошка, выдолбленного почти у самого потолка.

В камере Шумов был не один. На нижней кровати с правой от входа стороны неподвижно лежал человек неопределенного возраста в старой черной телогрейке, из прорех на которой кое-где клочьями торчала грязная вата. На нем также были ватные штаны и стоптанные кирзовые сапоги со стершимися почти до основания каблуками. Странный арестант лежал лицом к стене и с тех пор, как Шумов переступил порог камеры, ни разу не шевельнулся. С его стороны не доносилось даже звука дыхания, что не могло не настораживать. Шумов по опыту знал, что опасность чаще всего исходит от того, от кого ее совсем не ожидаешь: от людей, которые кажутся безобидными, выглядят беспомощными, смотрят на тебя лучистыми глазами агнца, улыбаются тебе во весь рот и не скупятся на лесть в твой адрес в твоем присутствии. Такие, обычно, держат ушки на макушке, и как раз из них и получаются самые лучшие предатели и доносчики. Отец так ему и говорил – на земле все люди добрые, но многие из них добрые лишь, когда спят зубами к стенке.

– А он, случайно, не умер? – любознательно осведомился Шумов у второго сокамерника, ткнув пальцем в неподвижного.

В отличие от неподвижного, второй арестант проявлял завидную прыть. Он без устали ходил взад-вперед по камере, меряя ее быстрыми шагами. При этом он делал круглые глаза, страдальчески заламывал руки к потолку и без остановки бормотал что-то неразборчивое себе под нос, иногда отчаянно грозя кому-то в поднебесье кулаком. На вид ему было лет тридцать пять, хотя на деле могло быть и больше. Одежда выдавала в нем типичного городского жителя, а лихорадочный взгляд – вспыльчивый и решительный характер.

Данный господин любил, чтобы его называли не иначе, как политиком. Особенно он настаивал на этом в захудалых забегаловках, где частенько бывал и где частенько страдал за свое поведение по поводу и без: нередко ему «чистили» лицо не за политику, как он потом всем рассказывал, а за банальные пьяные приставания к официанткам и случайным барышням. Впрочем, задержанный Шумов об этом, конечно, понятия не имел и даже не подозревал, что перед ним бегает натуральный политик во всей своей неповторимой красе. Людей этой неблагодарной и нервной профессии он представлял себе исключительно по телевизионной картинке, вечно слегка подпорченной отцом – тот любил поплевать на экран во время политических ток-шоу или теледебатов, споря с самим собой на бутылку пива о том, в кого из участников шоу он попадет большее количество раз. Ко всему прочему, энергичный господин был неестественно тощ для политика. В связи с этим Шумов смотрел на своего товарища по несчастью как на нормального человека, а не как на представителя политической среды.

Линялые джинсы, кроссовки, свитер с высоким воротом и светлая куртка-ветровка энергичного господина резко контрастировали с темным ватным одеянием неподвижного арестанта. Шумов сразу отметил это обстоятельство и с грустным вздохом заявил – дескать, по телевизору говорили сущую правду о том, что социальное расслоение в отечественном обществе растет незаметно, но стабильно и устойчиво. Далее, напрягая память, Шумов почти дословно процитировал слова ведущего, кстати, с тех пор по каким-то причинам больше не появлявшегося на телеэкране: если раньше расслоение было заметно даже на примере обычных рынков и магазинов, то в последнее время бедность и богатство сталкиваются нос к носу все реже и только в строго определенных местах.

– В тюрьме, например, да и то очень редко, – закончил глубокую мысль Шумов. – Говорят, что в наших тюрьмах на одного богача приходится по десять тысяч бедняков. Не то, что в Америке. Там богачей в тюрьмах очень много, поэтому им до нас далеко. А еще говорят, что богачей у нас становится все больше, а бедняки вымирают. Вот я и думаю, где взять столько бедняков, чтобы посадить их в тюрьму и не испортить пропорцию? Наверное, поэтому богачей у нас стараются не сажать, чтобы Америка не догнала.

Энергичный господин резко затормозил и на миг замер, взглянув на Шумова с нескрываемым презрением. Он редко выходил за пределы круга общения с себе подобными. На его взгляд, этот странный парень в сером штопанном-перештопанном костюмчике с отцовского плеча и стоптанных рабочих ботинках выглядел крайне подозрительно. По его мнению, простой работяга так выглядеть не мог, так мог выглядеть только секретный сотрудник милиции, который хочет всеми силами сойти за провинциального простака.

А Шумов и не подозревал о том, что за мысли крутятся в голове у его товарища по несчастью. Он спокойно сидел на нижней кровати с левой от входа стороны, смиренно сложив руки на груди и скрестив ноги, и с интересом следил за возобновившимися перемещениями сокамерника. Ему остро хотелось курить, но он не решался лезть за сигаретами, будучи не уверенным в том, что в подобной компании это будет воспринято благосклонно. Особенно он волновался за неподвижного: вдруг тот за решеткой давно, и болен каким-нибудь запущенным туберкулезом? Тогда табачный дым может его окончательно доконать. А за это могут и посерьезней статью «пришить», поди потом докажи, что к смерти сокамерника не имеешь отношения.

К тому же бессмысленное хождение по кругу энергичного господина вызвало у него отдаленную, но забавную ассоциацию с ситуацией, в которую некогда попал он сам. Шумов припомнил, естественно, вслух, что однажды в пионерском лагере был посажен в карцер за то, что подглядывал за пионервожатой во время ее переодевания в кабинке на речном пляже. Специализированного карцера в лагере не было, и за первое в жизни посещение стриптиза Костю Шумова изолировали от общества в сарае, где местный завхоз в тайнике, ловко устроенном в стене, прятал украденные деньги. Администрация выдавала ему их на хозяйственные нужды. Но завхоз работал в лагере давно и знал множество способов, как сэкономить финансы, попутно набив собственный карман.

– Он мог при помощи одной банки краски выкрасить стометровый забор, и еще на калитку бы хватило, – поклялся здоровьем своей умершей двоюродной бабки Шумов.

Так как делать в сарае особенно было нечего, юный заключенный потратил время ареста на то, чтобы изучить место, куда попал. Шалопай логично рассудил, что может угодить в сарай еще не раз, и заранее решил простучать стены и расшатать пару досок в стене, чтобы потом можно было незаметно убегать из-под стражи. Результатом бурной деятельности стала неожиданная находка тайника. Чтобы не вызывать подозрений у завхоза, Шумов не стал трогать всю сумму, и из хранившейся там объемистой стопки взял лишь несколько купюр.

Он повторял трюк чуть ли не ежедневно, проявляя чудеса изобретательности, чтобы вновь и вновь попадать в карцер за разные провинности – подбрасывал пойманных в реке жаб в кастрюлю с супом, бездарно дудел в горн во время тихого часа, прилюдно сморкался в юбку вожатой и подрисовывал усы ударникам, чьи фотографии висели на специальном стенде лагерной гордости. Все это помогло юному, но уже в то время находчивому и предприимчивому Косте Шумову стибрить остаток денег у не знавшего о его арестах и потому постепенно сходившего с ума завхоза в самый подходящий момент – в последний день смены.

– Говорят, что потом это спасло его от неприятностей, – не без гордости добавил Шумов. – Директор лагеря давно хотел вывести завхоза на чистую воду. Но так как денег не нашли, доказать ничего не удалось. Правда, после ревизии завхоз разломал все сараи в лагере. Его поймали, когда он сидел в засаде с фоторужьем и кричал, что не умрет, пока не застрелит расхитителя социалистической собственности. Наверное, так бы и не умер до сих пор, если бы его тогда не отвезли в дурдом.

Отмотавший к этому моменту никак не менее трех километров со средней скоростью восемь километров в час энергичный господин резко затормозил, вновь с подозрением взглянул на Шумова и вдруг одним большим прыжком подскочил к нему, сунув худой кулак с остро выпирающими костяшками ему под нос.

– Ты чего ко мне пристал?! – взвился к потолку его баритон. – Ты подсадная утка, что ли? Так я и знал, сразу тебя раскусил, как только ты вошел. Говори, это они тебя подослали, да? Хотят информацию из меня выудить? Накось выкуси, ничего не узнаете. Так своим и передай, понял?!

– Ладно, передам, – послушно кивнул Шумов, настороженно понюхав тощий кулак у своего носа.

– Так-то оно лучше, – сразу успокоился энергичный господин и отошел от «сексота» к дальней стене, величаво застыв под окном, словно статуя. Его длинный нос гордо вздернулся к свету и замер, и только острый кадык судорожно бегал вверх-вниз, словно взбесившийся лифт.

Шумов из любопытства тоже сложил пальцы в кулак и по памяти определил, что его кулак больше, чем та штука, которой энергичный господин махал у его носа. Эта мысль прибавила Шумову положительных эмоций. Он пришел к выводу, что в случае заварухи почти наверняка сможет доказать свою правоту, какими бы железными аргументами не оперировал его оппонент. Впрочем, настроение у него было настолько хорошим, что не было никакого желания ссориться и ввязываться в драку.

– Эй, друг, а ты здесь за что? – благоразумно выждав паузу, спросил Шумов.

– Ты опять? – обернувшись, грозно просипел энергичный господин и вновь продемонстрировал свой тощий, остроугольный кулак, угрожающе помахав им в воздухе. – В морду, что ли, получить хочешь?

– Не хочу, – многозначительно хихикнув, совершенно искренне признался Шумов. – Хочу поговорить. Подумал, вдруг тебе скучно.

– Скучно? – саркастически усмехнулся энергичный господин и обвел ненавистным взглядом камеру. – Разве здесь может быть скучно? Да ты, товарищ, видно, плохо понимаешь, куда попал. Здесь тебе соскучиться не дадут… Хочешь, раскрою секрет? Здесь за тобой все время наблюдают.

– Кто? – испугался Шумов.

– Они, – загадочно ответил энергичный господин, интригующе и постепенно понижая голос до шепота. – Служители Системы. Они наблюдают за тобой, потому что им важно держать тебя под полным и постоянным контролем. У них тут все нашпиговано электроникой. Камеры слежения, «жучки» и прочая подобная спутниковая дребедень, уж я-то знаю.

– Интересно, зачем им тратить на меня электронику? – удивился Шумов. – И электричество? Я и без того им дорого обхожусь. Я ж, типа, налогоплательщик…

– Пойми, им важно знать, что творится у тебя в голове, – горячо пустился в объяснения энергичный господин. – Важно держать под контролем твои мысли и эмоции, мечты и желания, настроение и потребности, чтобы не потерять главное, что у них есть – выстроенную ими Систему, благодаря которой они могут жить так, как хотят, а ты вынужден жить так, как тебе позволяют. Словом, чтобы у тебя не было выбора, а у них был. Вот почему они следят за каждым твоим шагом.

– За каждым моим шагом? – не на шутку испугался Шумов, с опаской кинув взгляд сначала на металлическую дверь, а затем на свои стоптанные башмаки. – Если честно, когда выпью, хожу я не очень твердо, уследить за мной, наверное, тогда трудно даже при помощи электроники. Маманя говорит, что меня все время куда-то не туда заносит.

– Ничего, эти тебе не маманя, эти уследят, – убежденно произнес энергичный господин. – Еще и голову какими-нибудь лучами просветят и мозги промоют. Это они нормальные телевизоры, автомобили и компьютеры делать не умеют, а машины для промывания мозгов собирают, будь здоров! Все время новые придумывают.

– Да? Эх, жаль, что сейчас в голове у меня немного шумит и кружится. Как бы их машина не сломалась? А то еще повесят на меня ее ремонт. Помню, я как-то в школе балалайкой в настольный теннис поиграл. Играл, пока она случайно не сломалась. Так мне потом в школьный ансамбль пришлось новую покупать. Вернее, покупал мой батяня, а я расплачивался. Каждый день вместо одного профилактического раза меня пороли трижды: утром, днем и вечером. Так что я после того случая долго ни во что не играл. А на народную музыку и спорт у меня вообще теперь аллергия.

Энергичный господин окинул собеседника хмурым взглядом. Сидевший перед ним коренастый, плотно сбитый паренек с большой и коротко остриженной головой теперь показался ему обычным простаком, а не «подсадной уткой». Плохо выбритые круглые щеки и двойной подбородок не портили, а наоборот, придавали пикантности и шарма его округлому лицу. Низкий лоб, толстый нос картошкой, небольшие глазки с белесыми бровями и слегка оттопыренные уши весьма органично дополняла дружелюбная улыбка, игравшая на полных губах Шумова. В целом, портрет собеседника пришелся горожанину по душе, а огонек простодушия и наивности, мерцавший в глазах странного сокамерника, уверил его в мысли о том, что тот не опасен. Вызывал симпатию и его голос, мягкий, но прокуренный, с приятной хрипотцой. Энергичный господин подошел к Шумову и дополнительной проверки ради спросил:

– Так ты точно не из этих?

– Из этих? – переспросил Шумов и презрительно скривил губы. – Нет, не из этих, я Машку люблю. Так люблю, что даже хочу иметь с ней будущее и двух детей. Правда, она меня не любит, говорит, что я быдло, и мечтает выйти замуж за олигарха. Но я не беспокоюсь, ее ни один олигарх замуж не возьмет, потому что она тупая и скоро будет толстой. У нее мамка тупая и толстая, а Машка вся в нее. Зачем олигарху такая? Не, будь у меня деньги, я бы тоже на такой не женился.

– Тьфу ты, бестолочь, – довольно сплюнул под ноги его собеседник, глядя на Шумова почти с любовью. – Да я про Систему говорю. Впрочем, и сам вижу, что ты не из этих. А, может, из тех?

– И не из тех, – важно ответил совершенно сбитый с толку Шумов. – С Драгуновки я.

– С Драгуновки? – удивился энергичный господин. – С какой еще Драгуновки?

– Да есть тут у нас место одно, Драгуновка называется. Там живут те, кто не может позволить себе жить в другом приличном месте. А ты что же, не местный?

– Нет, приезжий, – с достоинством ответил тот и торжественно протянул руку. – Давай знакомиться, что ли…

– Давай, – обрадовался Шумов и ответил на крепкое рукопожатие. – Меня зовут Костик, но все называют меня Шума.

– Шума? А, понимаю, прозвище, производное от фамилии. Должно быть, твоя фамилия Шумилов… А может, Шумаков? Шумарин, Шумников, Шумаев, Шумкин, Шумовой, Шумовский, Шумович, Шумилович, Шу…

– Да не, просто Шумов! Но прозвище не от фамилии. Вернее, от фамилии, но не от моей.

– От чьей же, позволь полюбопытствовать?

– От фамилии Шумахер. Знаешь, автогонщик такой знаменитый есть, немец. Чемпион мира! Многократный…

– Прости, а ты тут причем? Он что, твой родственник?

– Нет, даже не однофамилец, – с сожалением вздохнул Шума. – Просто я тоже гонщик.

– Гонщик? Ты? – энергичный господин с недоверием ощупал взглядом пухлую фигуру Шумы – было совершенно ясно, что никакие силы, даже небесные, не сумели бы втиснуть ее в узкую кабину гоночного болида «Формулы-1». В голове у господина промелькнула мысль, что над ним просто издеваются.

– Ну, не совсем, как он, – заерзал на кровати Шума, заметив недобрый огонек, зажегшийся в глазах собеседника. – Понимаешь, у нас с батяней есть кобыла, Люська. И телега есть. Иногда мы на ней на рынок ездим, ну или еще куда, по делам. А дороги у нас, сам знаешь, какие. Трясет на каждом ухабе, всю задницу отобьешь, пока доедешь. Короче, спасибо партии родной! Вот батяня и приспособил на телегу стоматологическое кресло. Его из больницы во время ремонта выбросили, а батяня подобрал. Он у меня хозяйственный, всякую дрянь в дом тянет и мне велит тянуть. В кресле удобно, мягко. Я люблю в нем ездить. Знаешь, как я на телеге гоняю?! Ого-го как! Бывает, городской автобус обгоняю, только ветер в ушах свистит. Меня даже гаишники не трогают, уважают! А в прошлом году поисковики мне каску фашистскую подарили, которую откопали в лесу, на месте боев. Я ее вместо шлема надеваю. Вот пацаны и прозвали меня Шумахером.

– Постой, ты же сказал, что тебя зовут Шума, а не Шумахер…

– Ну да, сокращенно будет Шума. Понял?

Энергичный господин задумчиво кивнул и почесал затылок.