1984 год. В январе мне исполняется один год. Меньше, чем через две недели умирает 70-летний генеральный секретарь ЦК КПСС Ю.В.Андропов. Его сменяет 72-летний К.У.Черненко. Продолжается так называемая пятилетка пышных похорон, когда по единственному каналу центрального телевидения периодически показывают «Лебединое озеро», а руководители государства уходят один за другим.
От 84-го года в семейном архиве сохранилась, кажется, всего одна фотография. Но она очень важна для меня и показательна. На ней изображён маленький мальчик, широколицый карапуз, стоящий в детском манеже, словно застигнутый фотокамерой врасплох, уткнувшийся спиной в противоположный бортик и думающий о том, куда бы спрятаться.
И это моё самое первое воспоминание. Я. Манеж. И кто-то, кто тянет ко мне руки, пытается меня достать либо залезть в манеж. Вернее, не кто-то, а конкретный человек. Мой старший брат. Он старше на три с половиной года. Сейчас кажется, что разница не такая большая. Но в том образе, который отпечатался в памяти, это большой, взрослый человек, который смеётся надо мной и заносит ногу за бортик манежа, с интересом глядя на мою реакцию.
Конечно, многое уже стёрлось из памяти. И, возможно, я вижу перед глазами не столько реальную сцену, сколько сцену с фотографии. Но тот страх я действительно помню. Чувство незащищённости, беспомощности, слабости маленького существа перед другим человеком, который старше и априори сильнее меня, который может делать всё, что захочет, а я не могу ответить ему тем же.
Мама считает, что брат просто хотел со мной поиграть и не сделал бы мне ничего плохого. Не исключено. Но ведь МОГ. Все наши страхи, как известно, родом из детства. Кто-то всю жизнь опасается садиться на качели из-за того, что много лет назад они уронили его, кто-то боится собак, кто-то – летать на самолёте. Я не боюсь ни качелей, ни животных, ни самолётов. Но чувство опасности при вторжении другого человека в моё личное пространство, осталось.
С тех пор я инстинктивно жду подвоха от тех, кого становится «слишком много» рядом со мной, держу дистанцию, не позволяю себе быть ведомым и зависимым от других. Конечно, я делаю это не специально, автоматически. Но стена или хотя бы лёгкая перегородка в отношениях с другими по-прежнему существует.
Не могу сказать, что всё так плохо. Потому что у всего есть две стороны. С одной стороны, безусловно, это оттолкнуло от меня часть людей. Но с другой, – подобная привычка нередко защищала меня, позволяла избежать разных проблем. Подростком я почти не совершал глупых поступков «за кампанию», чего не скажешь о многих моих сверстниках, не вёлся на разводы и так далее. В целом, конечно, это закалило меня.
Спасибо манежу, как говорится. Манеж для меня – своего рода «розовый бутон». Помните, в «Гражданине Кейне»… Один из лучших фильмов всех времён и народов начинался последними словами умирающего магната: «Розовый бутон». А в последних кадрах после ретроспективы всей жизни миллиардера показывали его детские санки с розовым бутоном, сгорающие в костре. Очень сильный символ, говорящий о том, что слава, огромные деньги – всё это, в конце концов, отходит на второй план, уступив место обычному предмету, который отобрали у главного героя в детстве. В тот день он всего лишь хотел показаться с горки, а в результате навсегда покинул свою бедную семью, чтобы отправиться к опекуну, который сделал его очень богатым человеком.
Своего рода прощание с детством. С наивностью, с иллюзиями. Сколько себя помню, я всегда хотел вырасти как можно быстрее, меня не устраивало то положение, которое я имел: самого младшего, ведомого, зависимого, слабого.
И благодаря манежу, в том числе, я навсегда усвоил важный урок: «Никто не поможет тебе кроме тебя самого». Со временем смысл этой фразы для меня смягчился. Безусловно, периодически я принимаю помощь от других. Но это не доставляет мне того удовольствия, какое я получаю, если что-то сделаю самостоятельно. И в подкорке всё равно сидит – только ты сам можешь сделать свою жизнь и жизнь окружающих счастливой либо несчастной.
Ещё одна вещь. Конечно, это взгляд только с одной стороны. С позиции младшего. Старший посмотрит на те же события как-то иначе. Хотя вряд ли совсем наоборот. В одной из моих любимых книг – «Низкие истины» Андрона Кончаловского – автор описывает взаимоотношения со своим младшим братом, Никитой Михалковым: «Никиту я воспринимал, как и всё в жизни, сначала как бремя, потом как данность. Маленький ребёнок всё-таки. Старший брат – это позиция силы. Сила пытается использовать тех, кто слабее. К младшему брату это в особой мере относится, ибо он – младший. Как старший может проявить себя по отношению к нему? Утереть нос, обругать, дать пинка…»
«Жестокая вещь – детская иерархия. Как в Древнем Риме. Бегает рядом какое-то бессмысленное создание. Да, конечно, была братская любовь, но не стоит забывать и низкие истины…» – продолжает «старший» Андрон.
Изжить эту ситуацию внутри себя мне удалось лишь в зрелом возрасте. Я снял дипломный фильм во ВГИКе, во многом отталкиваясь от этой темы. Многие фильма не оценили, поскольку не поняли и не знали предыстории, но так как это было в большей степени личное высказывание, я не сильно ждал чего-то другого, просто рад, что выговорился.
А осенью прошлого года мы с братом, наконец, откровенно поговорили обо всём, о том, почему наши отношения не клеятся. Я говорил об этом тогда, могу повторить и сейчас. Ни к кому, пожалуй, я не испытывал стольких противоречивых эмоций – от любви до ненависти, от зависти до безразличия, как к старшему брату.
Но… дух постоянного соперничества (главным образом скрытого, внутреннего, поскольку я был априори слабее, глупее, беднее, в силу разницы в возрасте и более позднего старта) сформировал меня. С тех пор я презираю слабость (и, прежде всего, в себе) и действую, несмотря на внешнее давление, во многом не благодаря, а вопреки. Это сделало меня упорным и сильным. И сегодня я хотел бы сказать спасибо за это своему старшему брату.
Мой отец был хорошим человеком. Это главное, что я о нём знаю. Его нет с нами уже почти четыре года. И за это время из памяти совершенно стёрлись любые ситуации, которые могли бы поставить под сомнение первое утверждение… Однако непростые отношения между отцами и детьми, безусловно, коснулись и меня. А разобраться в этих сложных материях я смог, к сожалению, только сейчас, уже после его ухода.
Отец был очень советским человеком. Продуктом советской системы до мозга костей. Несмотря на распад Союза и крах коммунистической идеологии в конце 80-х – начале 90-х, несмотря на свою относительную молодость (ему тогда было 35 лет), он продолжал верить в неработающие идеалы, в каком-то смысле остался жить в прошлом. Я чётко помню, как на даче, в 90-е, он доставал откуда-то стопку газет трех-четырёхлетней давности и с удовольствием читал их за обедом (без чтения он вообще не мог есть). Говорил, что раньше руки не доходили прочитать…
Отец верил в наивные коммунистические идеалы о всеобщем равенстве и справедливости и всегда очень ругался, когда реальная жизнь – а это происходило постоянно – не имела ничего общего с тем порядком, который он хотел бы видеть. «Ну, почему охранник на нашем заводе зарабатывает больше главного энергетика (а главным энергетиком был он сам)? Почему у водителя директора зарплата выше, он что, работает больше меня, он также лазит по канавам, когда прорываются трубы горячего отопления?..» – возмущался он и, как водится у коммунистов, походя, предлагал кого-нибудь за это расстрелять.
А перестроиться, принять то, что теперь за твою судьбу отвечает не директор завода и не государство, а ты сам, он не мог, был человеком другой формации. В конце концов, отца, как и многих его сверстников – они уходили один за другим, не дожив даже до 60 лет – убила эта самая новая реальность. Они не приняли её, не поняли, не сумели подстроиться.
Вспоминается его фраза: «Если бы сейчас всё было по-старому, я был бы уже директором завода (а на нём он проработал почти 35 лет), ну или, как минимум, главным инженером». И это похоже на правду. Отец был почти отличником в физико-математической школе, обладателем красного диплома в Политехническом институте, старостой группы, одним из самых молодых членов партии, куда его приняли в 20 с чем-то лет, главой парткома на заводе и т. д. и т. п. Продолжая двигаться по служебной лестнице, он наверняка видел себя в 40 лет – тем-то, в 50 – тем-то, в 60 – тем-то, в 70 – на заслуженной пенсии со славой и почётом. Но ушёл в 57.
Не могу не сказать и о том, что в определённый момент развело нас с отцом по «разные стороны баррикад». А мы действительно общались не так часто, как следовало бы. Разве что в последний год несколько раз смогли поговорить, что называется, «по душам».
Отец, как и многие, был подвержен слабостям. И если бросить курить у него получилось относительно легко, то от главной российской привычки он так и не избавился. Я много думал о том, чего в этом было больше: реакции на изменившуюся реальность или в большей степени он получал от этого удовольствие? Сейчас думаю: и то, и другое. В Советском Союзе, кстати, поклонников той же привычки было не меньше, что бы кто ни говорил. Так что от государственного строя тут ничего не зависит.
В общем, он сам выбрал этот путь. Ну а я ненавидел его в таком состоянии. Ненавидел слабость. Как в других людях (особенно, в близких), так и в себе. Так было при его жизни. Сейчас, безусловно, я смотрю на какие-то вещи уже под другим ракурсом и соответствующие воспоминания не вызывают у меня ничего кроме сожаления и сочувствия. Но суть от этого не меняется. Я видел, что было, знаю, что будет и знаю, чего не должно быть.
На самом деле отец преподал мне два очень важных урока. Первый – в конечном счёте, можно надеяться только на себя. И второй – мало быть хорошим, добрым и умным человеком, нужно быть сильным. Как пел Виктор Цой: «Ты должен быть сильным, иначе, зачем тебе быть?» На этой оптимистической ноте я бы и хотел закончить рассказ о своём отце. Впереди не менее яркие описания других членов моей семьи…
Мама – это человек-праздник, человек-фонтан, человек-фейерверк. Как она сама говорит: «Я создана для того, чтобы жить в своё удовольствие». А ещё она – хаос, спонтанность, непредсказуемость, лёгкость на подъём, временами полный упадок сил, а уже через минуту бьющая через край, зашкаливающая энергия… Возможно ли всё это описать одним словом? Я вот не смог.
Ещё говорят, что, по крайней мере, часть из описанных качеств у нас семейные. Я тоже хаотик. И меня не раз упрекали в стремительности и непредсказуемости действий. При том, что другие связывали те же деяния с решительностью и смелостью и чуть ли не восхищались ими. Словом, сколько людей, столько и мнений. Важнее другое – благодаря тому, что мы похожи, я получил возможность смотреть на её действия, словно в зеркало, и через реакцию на них, узнавать и об отношении окружающих к своим собственным поступкам. Удобно, правда?
Что интересно, похожими мы стали далеко не сразу. Во всяком случае, мне об этом стало известно лишь пару лет назад, когда мне было уже за 30. Проговорилась жена…
Есть ощущение, что в детстве, возможно под влиянием отца или других родственников с их серьёзностью, основательностью и возведённой в абсолют аккуратностью, я чувствовал себя противоположностью матери. Вспоминаю, как нас всех выводила из себя её спонтанность, каким-то непостижимым образом сочетающаяся ещё и со страстью к планированию. То есть, всё свободное время она что-нибудь планировала. Потом все повседневные планы шли наперекосяк (хотя надо отдать должное: все глобальные планы – купить квартиру, построить дачу, съездить за границу – рано или поздно претворялись в жизнь), и мама легко переключалась на что-нибудь другое, могла менять планы по десять раз на дню.
Мы все: отец, брат, я, смеялись, критиковали её за нелогичные действия, авантюрные предложения и простоту, граничащую со здравым смыслом… «Еду найдёшь в холодильнике. Я помыла картошку, осталось только её почистить, порезать и пожарить», – так мы питались порой. Или сцена в походе на майских праздниках – трое «мужчин» сидят в байдарке в одних плавках, потому как жарко. А рядом вяжет мама в синем синтепоновом пальто…
Всё это было бы просто смешно, но со временем и я, и, думаю, брат тоже, стали не просто понимать нашу маму лучше. Мы всё больше стали походить на неё. Не знаю, чего в этом больше… То ли она сумела заразить нас своими идеями, привычками? А может, мы просто обладаем одним и тем же набором генов, которые какое-то время спали?
Но факт остаётся фактом – и я, и брат, питаем такую же сумасшедшую любовь к путешествиям, перемене обстановки и вообще ко всему новому. В тех ситуациях, где я раньше крутил пальцем у виска, теперь я поступаю точно так же, как она! Я также люблю риск, перемены, свободу и независимость.
О проекте
О подписке