Глава 2

Женщины одна за другой исчезали в обжигающем свете Ада с громким болезненным визгом, отчетливо доносящимся внутрь пропахшего испаряющейся мочой трюма, заставляя испуганно вздрагивать еще не вышедших пленниц, перетаптывающихся с ноги на ногу. Недавно бывшая до безрассудства храброй Лиза нервничала все больше и больше, что и понятно… Приближался конец ее пути, плюс ожидание кошмарных солнц снаружи… Как они подействуют на спящего малыша, до сих безропотно переносившего ужасную жару в трюме? И как она вообще держит его на изможденных руках? Откуда берутся силы и молоко в обезвоженном теле?

А еще было непонятно, отчего визжат женщины снаружи. Может их там Варгх по задницам хлопает или болтливый сатир за соски щиплет, вон какие похотливые глаза у этих свиней, недаром в мифах за нимфами бегают… Короче оставалось либо безответно предполагать, либо быстрей выйти наружу, но такая возможность отсутствовала, ибо голозадые рабы выходили по очереди и добровольный вариант исключался.

«Вот так… Зашли первыми, выходим последними… Не везет… Да еще здешними безумными солнцами не опалены… Выйдем, вообще каюк настанет…», – пессимизм из Димы струился бурным ручьем, и он ничего не мог с собой поделать.

Женский коллектив почти покинул гробоподобный корабль, а малыш Лизы все-таки проснулся от нестерпимого жара и заплакал. Девушка быстро согнулась над ним как смогла, пытаясь закрыть немытыми волосами, однако это не помогало, и жар принялся кусать нежную кожу младенца. Ну, а когда несчастная Лиза, поддаваясь влечению стремящейся наружу цепи, вступила в адский свет, падающий на раскаленный трап ржавого судна, то вовсе рухнула на колени, и ребенок завыл, как никогда до этого. Пронзительный детский плач взрезал раскаленный воздух и нутро ржавого корабля подобно циркулярной пиле, наполнив их ТАКОЙ болью, что захотелось плакать самому, однако в этом отсутствовал смысл. И сейчас Дмитрий наблюдал жалостливую картину, показывающую сгорбившуюся, но поднимающуюся Лизу, окутываемую плачем буквально горящего в Аду младенца, отчего невозмутимый Лкетинг дернул губой, а Такеши шмыгнул носом.

– Как же ему больно… Да и ей тоже… – с несчастным видом пробормотал азиат. – Неужели демонам не жалко, хотя бы человеческих детей? Люди же обожают новорожденных животных! Почему черти столь жестоки? За что так ненавидят нас?

– Не знаю… – гнусаво произнес зажавший нос Дима, моргая слезящимися глазами. – Не могут они все быть такими, но профессия, конечно, накладывает свой отпечаток, поэтому торговец живым товаром и его команда милосердием страдать не обязаны… – он отодвинул сухую голову от горячей стены и с гулким звоном вернул обратно, непонятно зачем ударившись, на что обратили внимание свиномордые карлики, синхронно повернувшиеся к последней веренице узников, то бишь к ним.

– «Спящий»!! Совсем обнаглел?! Чем дальше, тем хуже становишься!! – свиньи одновременно выпучили налитые кровью глаза, но заговорил один. – Давно плетей не получал?! Выйдешь наружу, я лично попрошу тебя отхлестать!! Ты же знаешь, что тогда все пострадают! Или ты по жизни такой дебил, что плюешь на чужие страдания!? Зарабатываешь к себе ненависть! А, «Спящий»? – чувствующий боязливый озноб Дима собрался с силами и, выслушав свиной монолог, не отпуская пальцы от зажатого носа, кивнул, отчего сатир в изумлении открыл клыкастую пасть и ткнул локтем жирного напарника.

– Ты гляди! Он еще выделывается! Храбрый стал, да?! А какой мальчик в Сортировочной был! Тихий, смирный, боязливый! Интересно, откуда столько бесстрашия?! Доиграешься, ох доиграешься «Спящий», а ведь впереди немалый путь! Набрался бы смирения, как учит ваш бог Иисус Христос! Ха-ха-ха! – прямоходящий свин вновь ткнул напарника в бок и язвительно захохотал, словно издеваясь над чувствами антирелигиозного Дмитрия.

Мальчишка в ответ не сумел удержаться и, зазвенев цепью, оторвался от стены, убрал руку с ноздрей и, перестав моргать, яростно вперился в налитые кровью глаза сатира, вроде случайно цокнувшего назад.

– Это. Не. Мой. Бог. Он. Их. Бог, – медленно, четко и раздельно произнес разозлившийся парень, а освободившаяся от ноздрей рука указала на сгорбленных узников, прикованных к его цепи. – Я никогда не буду пресмыкаться ни перед богами, ни перед людьми, ни перед чертями! – он вернулся сухой спиной на разгоряченную стену, сатир же, выслушав дерзкую речь, прищурил злобные глаза.

– Не будешь пресмыкаться?! Так чего же ты в цепях, а?! Не хочешь рассказать?! Отчего слушаешь наши приказы?! Скажи «Спящий»! Давай! – тусклое мачете гипнотизирующее покачивалось, притягивая трусливые взоры узников с пятым тавро, желающих отодвинуться от троицы нелюдей.

Трясущийся, но уж точно не от страха Дима поднял блестящие от возбуждения глаза, наполняясь бурлящей внутри, едва сдерживаемой тьмой, которую почувствовал Лкетинг, осторожно ухвативший его за локоть, удерживая от неблагоразумного действия.

– Я и на Земле был в цепях, но Ад освободил меня!! Они… – парень потряс поржавевшими звеньями, и пугающая улыбка озарила его посеревшее лицо, заставив нервно сглотнуть Такеши и вжаться носами в колени рабов рядом. – Лишь временное неудобство! – вылетающие изо рта мальчишки слова определенно принадлежали не ему, а чему-то живущему внутри, чему-то презирающему страх, и это отчетливо понимал Лкетинг, видящий внутри парня спящего зверя, как и Такеши, осознающий, что мальчишка намного больше не от мира сего, чем казался.

Сатиры, услышав им сказанное, поперхнулись вонючим воздухом трюма, а узники, прикованные на цепи с безумным парнем всем скопом вздрогнули, будто ощутив себя соседями самого Сатаны, и это происходило на фоне удаляющегося крика малыша, спускающейся по трапу Лизы.

– Не много ли ты на себя берешь «Спящий»?! – один из поросят прищурил налитые кровью глаза и пугающе ударил клинком по железу под копытами. – Не зазнавайся, здесь видали намного круче тебя! Теперь глотают звездную пыль в неизвестно какой Вселенной! – он замолчал, облизав свиные губы, а после, окинув взглядом остальных рабов, громко и само собой гнусаво проорал. – А теперь выходим! Выходим, скотина! Не торопясь! Также, как и все остальные! Помните, что, во-первых, вы животные! Тупые животные! Ха-ха-ха! Не путайтесь в цепях! Резких движений не делать, а то ходить будет не на чем! Давай-давай-давай! Быстрей тупая скотина! – клинки грохотали, закладывая уши, а оставшиеся в трюме звероподобные черти подошли ближе к встающим на ноги рабам, где некоторые, как всегда подниматься не собирались, то ли от страха, то ли от нахлынувшей храбрости.

Это вполне естественно, ведь сей сброд запихивали в цепи силой, выдергивая из воющей толпы с помощью кровожадного Варгха, сейчас так некстати находящегося снаружи и видимо это притупило их инстинкты выживания и самосохранения, однако сатиры умели ладить с безмозглым земным мужичьем.

– Да что вы за ничтожества! – яростно заорал свиноподобный карлик и, подойдя к самому первому, застывшему на жопе узнику, с силой наступил небольшим копытом на мужское естество, размозжив драгоценный орган меж щелей горячего пола.

Покалеченный узник заорал от кошмарной боли и, обливаясь кровью, вскочил, дернув поржавевшее кольцо на шее соседа, отчего тот принялся хватать воздух сжатой гортанью, хотя ранее желал подняться добровольно, но не мог из-за потерявшего член «бунтаря».

– Вот так-то! – удовлетворенно улыбающийся сатир поцокал к следующему трясущемуся «храбрецу», успевшему дважды приподнять слезящиеся глаза, пока к нему шла свинья с рогами, однако не поднявшемуся. – А теперь фокус! – внезапно гаркнул карликовый демон и молниеносно вонзил зазубренный клинок в грудь перепуганного насмерть человека, отчего тот захрипел и выпучил глаза, но это был не конец.

Красноглазый сатир напрягся, начав поднимать несчастного мученика с колен на ноги, а пронзенный раб, хрипя, свистя и булькая, выполнял желаемое кровожадным чертом, заставляя вставать скулящих соседей. Те же в ужасе, с выпученными глазами делали это, видя умирающего в муках человека, чья жизнь, как учили на Земле – бесценна, но в Аду, оказывается грязь. Они боялись, но не издавали звуков, боясь быть надетыми на идентичный вертел, а непредсказуемый сатир резко выдернул зазубренный клинок из груди тут же рухнувшего на колени «бунтаря», разодрав ее до торчащего мяса и виднеющихся легких, но здесь вступила в действие «волшебная» капельница.

Хрипы и бульканье с летящими изо рта брызгами крови затихали с каждой секундой, а грудь умирающего человека заживала на глазах земляков, крестящихся и взывающих к безмолвному небу. Разлохмаченные клочки мяса с разорванной, окровавленной кожей втягивались внутрь и стягивались, оставив сначала красный, а потом вовсе белый шрам, исчезнувший спустя пару секунд, сам же «ассистент» свиноподобного фокусника со свистом втягивал воздух, неверяще щупая целую грудь.

– Вот и все! – сатир-садист отцокал назад и саркастически поклонился «восхищенной» публике, желающей усесться из-за дрожащих ног, но боящейся, как никогда. – Так будет с каждым! Вы будете жить вечно, мои сладенькие! Всем понятно, скотина?! – вдруг люто гаркнул клыкастый свин и обернулся посмотреть на потерявшего половой орган «бунтаря», но тот уже выздоровел и истерически трясся, стоя, где стоял, вглядываясь в будто скопированный с предыдущего член.

Бесстрастные черти, контролирующие истеричных рабов, внимательно крутили оранжевыми глазами на рогатых головах, ища малейшие зачатки новой революции, но показательные кровавые выступления мигом решили образовавшуюся проблему и человеческий скот страдальчески мыча поднялся, стараясь смотреть куда угодно, только не на демонов.

Дима тем временем переживал из-за тишины снаружи, а точнее пропавшего крика младенца, полного нестерпимой боли. Он напряженно размышлял, что стало с рожденным в Аду ребенком, жив он или нет, совершенно забыв про свою необъяснимую храбрость в недавнем диалоге с сатиром, зато это прекрасно помнил любознательный Такеши.

– Что значит, Ад освободил тебя, Дима-сан? – он высунул голову из-за Лкетинга, поднявшись на ноги за всеми узниками. – Почему ты так сказал? Разве не страшно было говорить с ними так… Смело, – азиат моргнул, полным любопытства взором, а мальчишка отвлекся от тяжелых мыслей о малыше.

– Я на Земле был всегда пьян и не мог понять, кем являюсь, зато в Аду… – парень задумался, отпустил руку от ноздрей и потер пальцы друг о дружку. – В чистом и трезвом теле понял, что все вбитое в мою голову на Земле – ложь. И это не безумие, ты и Лкетинг… – покрытый шрамами масаи кивнул, услышав свое имя. – Уже знаете это, а насчет смелости… – он вновь зажал ноздри, не желая вдыхать трюмную вонь, и наблюдая за «змейкой» грешников, направляющихся к залитому светом выходу. – Бывает… – серо-голубые глаза на мгновение стали бессмысленными, словно внутри промелькнули нежеланные воспоминания. – Иногда я себя не контролирую, ты видел в Хароне… – он хмыкнул. – Так говорю, будто полжизни провел в Аду… Так было в Хароне… Хм… – он смешливо посмотрел на Такеши, но тот еще больше озадачился, не поняв, что смешного в том пройденном кошмарном месте. – Да и Лкетинг рассказал про моего зверя, которого необходимо контролировать… Ты сам знаешь Такеши! Зачем спрашиваешь? – юноша мельком, но внимательно взглянул на японца и перевел взор на стонущих рабов, движущихся по залитому солнцем трюму.

– Просто… – замялся тот. – Просто ты очень грозно и уверенно выглядел, когда говорил это… – он моргнул, вытерев слезящиеся глаза и жадно втянул мерзкую вонь обеими ноздрями, отчего Дмитрия передернуло. – Будто никого не боишься. Словно здесь на отдыхе… – мальчишка в ответ сглотнул сухим горлом, не зная, как прокомментировать слова субтильного азиата. – У меня до сих пор ощущение, что ты сейчас не настоящий, а настоящий тот, кем ты был в тот момент… – закончил скомканный монолог Такеши, но опустивший глаза Дима прекрасно его понял.

– Без комментариев Такеши… Но мне кажется, это и объясняет значения слова «Спящий»… – едва слышно пробормотал мальчишка и уже более громко продолжил. – Настоящие мы – внутри себя… Спим под толстым, теплым одеялом невежества, накинутым с самого детства, а его плотней подтыкают под бока, чтобы не дуло правдой, но иногда… Она прорывается и тогда: «Здравствуй психушка!», – прячущая нас от трусливого общества, боящегося увидеть реальный мир, ибо он чересчур сложен.

– Да, белый брат! Ты был настоящим Ди-ма! Сильный! Бесстрашный! – внезапно хлопнул его по плечу масаи, заставив вздрогнуть и увидеть, что еще чуть и придет их очередь идти за всхлипывающими рабами, подгоняемыми клыкастыми свиньями. – Внутри тебя очень большая сила! Лкетинг рассказывал! Ди-ма сильный и никого не боится! – туземец улыбался. – А Лкетинг всегда настоящий! Лкетинг никогда не обманывает!

– Лкетинга не учили носить маски и прятать чувства! Лкетинг не жил среди цивилизованных людей! – непроизвольно парировал Дима, пребывающий в растерянности из-за внезапного осознания почему «Спящих» так прозвали, но заметивший, какие злобные взгляды метнули на него сгорбленные узники.

– Маски? – удивился масаи. – Такие, как в охоте на страусов? Когда воин одевается в страуса и обманывает другого страуса, что он страус? – туземец уставился на него пронзительным взором.

– Ну да… Так и есть. Проще звучит – притворяться! – поправился парень на всякий случай, дабы избежать дальнейших долгих объяснений, а Такеши внимательно слушал.

– Лкетинг так и говорит! Как охота на страусов! Масаи надевает перья и идет на охоту! Страус думает, что масаи тоже страус и воин убивает его! Но масаи не страус! Масаи – человек! – белые зубы осветили помещение трюма и так яркое от рвущихся внутрь адских солнц.

– Точно! – кивнул Дима, а японец хлопал ресницами, так и не прокомментировав их диалог, где по сути нечего было добавить, да и наступила пора двигаться за грешниками, начало которых с воплями боли и падением на колени пропадало в слепящем свете, скрывающем шумную пристань.

Высокие парнокопытные воины, стоящие по бокам человеческой «змейки», всматривались в еле бредущих, ойкающих узников, ибо четвертая цепь являлась наиболее непредсказуемой, ежели так можно назвать непроходимые трусость и тупость истеричных рабов.

Слегка ржавое кольцо неустанно двигалось по разгоряченной шее, натирая мгновенно заживающие, все более прочные мозоли, а помаргивающий Дима передвигал босые ноги по раскаленному полу, полному мелких, слегка сбивающих жар щелей. Струящаяся из них вонь напоминала запах морга, размороженного в летний зной, уж лежавший в наркологии Дима нюхал, а материальность сиих миазмов щекотала ступни, разбавляя боль мигом заживающих ожогов. Мальчишка никак не мог понять, как ЭТО нюхают другие рабы Ада, ибо сие невозможно сравнить ни с чем пройденным, в особенности после щедрого разбавления жуткой жарой Геены Огненной.

Сам же свет безумных солнц проклятого мира, до этого не прочувствованный троицей «Спящих» ныне крепко обнял их, словно хвастаясь злой силой, нарастающей по мере приближения к выходу. Все больше разогревающийся Дима понимал, что снаружи будет совсем хреново, ибо уже в трюме его кожа боролась с усиленным раза в три июльским солнцем Крыма. Всей поверхности тела стало очень горячо, но пока терпимо, и как мальчишка думал – можно обойтись без воплей, а вот насчет запаха горелой кожи… Его пока не чувствовалось, но на открытом пространстве наверняка запахнет, ибо его бледный эпидермис немилосердно шелушился и слазил без какой-либо посторонней помощи, насыщаясь красным.

Субтильный Такеши, привыкший к лондонским туманам, сразу, мягко говоря, запищал из-за своей явно чувствующейся нелюбви к «чудесному» дню с солнцем, как пишется в одном стишке, правда в нем восхвалялся прекрасный мороз вместо здешней духовки на открытом воздухе.

«Ад он такой… В чем святые отцы правы, так в здешней жаре, зато не правы в слепой уверенности, что человек может вечно жариться и не умирать, чувствуя одну и ту же безумную боль… Они просто не в курсе искусственно-привитой, ускоренной адаптации к Геенне Огненной…», – объятый лучами сумасшедших солнц юноша поднимался к выходу на «свежий» воздух, навстречу слепящему свету с красноватым оттенком, а каждый вошедший в него раб поочередно и с болезненным стоном сгибался.

В этот раз первопроходцем среди них стал несчастный Такеши, бесстрашно вступивший в ярчайший свет и пронзительно взвывший, согнувшись, будто на него рухнула каменная плита. Однако японец был сильней, чем казался, ибо с трудом распрямился в шелухе отваливающейся кожи и багровый, словно облитый кипятком, со стонами пошел дальше, исчезнув снаружи.

Дима, увидев сие действо, боязливо сглотнул пустым, пересохшим до боли ртом, но делать нечего, ведь подобный путь уготован каждому рабу Ада, где отказавшийся мгновенно получит заслуженные мучения. Поэтому пришлось двигаться за невозмутимо шагающим масаи, черная кожа которого почти не менялась, словно нынешняя температура была для него чем-то несущественным.

– Жарко! Сильней, чем в Африке! Намного сильней! – громко проговорил Лкетинг, вступая в «дарующий» временное ослепление свет и на него напряженно покосился нежащийся на «солнышке» сатир сбоку, Дима же промолчал, глядя, как несгибаемый туземец склонил голову, отчетливо заскрипел зубами и…

Как ни в чем не бывало, двинулся вперед, исчезнув за стеной адского света, зато следующий шаг ведомого им Дмитрия погрузил тело того в ЧУДОВИЩНУЮ И НЕОПИСУЕМУЮ жару, изрыгаемую двумя солнцами кровожадного Ада. Ощущаемое юношей в данный момент походило на вылитое сверху ведро почти кипятка, а «почти» потому, что до температуры, от которой кожа сползает полностью, не хватало градусов пять, если конечно нестерпимо горящему в огне парню не показалось.