На пенсию Гробовалова вынудили свалить обстоятельства пошатнувшегося, – пошатнувшегося в результате несчастного случая на испытаниях усовершенствованного отравляющего вещества, – здоровья. Он глотнул газку на полигоне, раньше других покинув бункер. Приборы показывали, что всё чисто, а на самом деле газ оказался настолько ядрёным, что расчётные минимально активные концентрации оказались значительно завышены. Подполковник остался жив, в отличие от шести других офицеров, присутствующих на испытаниях. Он заработал себе несколько хронических заболеваний ливера с пугающими неспециалистов громкими латинскими названиями. Язва желудка среди них, у врачей считалась тем минимальным злом, с которым с тех пор безуспешно боролся организм Гробовалова.

В то время, когда основная часть населения Крематорска перешла на подножный корм, подполковник стал обладателем пищевого рычага, с помощью которого влиял на жизнь родственников, а мог, при возникновении такого желания, заставить кого угодно стать для него слугой. Быть сторожем Константин Тихонович согласился не из каких-нибудь там политических взглядов или из чувства товарищества, а соблазнившись пайком. Полковнику Стручкову он поставил условие, что помимо продуктов и пулемёта ему необходим алкоголь. Иначе Гробовалов не переедет в донжон. Скрипя сердцем, Стручков согласился, выделив сослуживцу три столитровых бидона чистого зернового спирта, как тот и требовал.

На гражданке подполковник пристрастился к выпивке, глуша боль алкоголем. Началась всероссийская заварушка и с зелёным змием стало худо. А тут ещё жена приказала долго жить. Сдерживать саморазрушительные порывы Константина стало некому. Шанс разжиться обезболивающим тела и души он не упустил.

В Крематорске, куда он отправился после увольнения из вооружённых сил, у Гробовалова из всех родственников в живых оставалась младшая сестра и её сын Денис. Галина, так звали сестру, нежно любила своего брата, как могла заботилась о нём после смерти его жены, мирилась с деградирующим из тяжёлого в невыносимый характером, лечила травками, старалась следить за тем, чтобы он диету соблюдал.

Узнав о новом назначении брата на должность сторожа военной базы, сестра пуще прежнего озаботилась состоянием здоровья брата. Ничего не зная о большинстве чудных заболеваний Константина, она, справедливо считая, что с язвой шутки плохи, принялась ублажать желудок подполковника диетической пищей. Варила овощные супчики, пока продукты удавалось доставать, и заставляла Дениса носить их ему в термосе на базу каждый божий день.

Не сказать, что походы к дяде стали большим развлечение для Дениса. В отличие от матери, он иллюзий в отношении Константина Тимофеевича не питал. Видел, как стремительно опускался дядя, в одиночестве спиваясь. Красные глаза, вихляющая походка, запах. И безумие.

Банды активизировались по ночам, но и белым днём передвигаться по тихим улицам Крематорска стало небезопасно. Нездоровая царила в городе тишина, мёртвая. Денис рисковал жизнью, нося обед дяде. Маме, не желая её нервировать, он не рассказал, что крю на донжон уже совершили несколько нападений. Безуспешных. Хотели башню взять приступом. Хотя почему бандиты не прекращали попыток вскрыть донжон – оставалось непонятным. Все в городе знали, что поживиться там, кроме пулемёта с практически неограниченным боезапасом, нечем. А вдруг? Ведь оставили же в башне зачем-то сторожа?

Упрямый подполковник всем желающим пощупать сокрытые от чужих глаз за толстыми кирпичными стенами, выкрашенными в алый цвет башни, сокровища показал, где раки зимуют, а где их рубят на куски. Неприступность башни подполковника объяснялась продуманным устройством обороны. На четвёртом, открытом всем ветрам этаже башни, построенном по типу беседки, стояла платформа с пулемётом, оборудованным тепловизором. Платформа на колёсиках, помещённая на рельсы, ездила по кругу, обеспечивая сектор обстрела на триста шестьдесят градусов вокруг донжона. Кирпичная кладка защищала стрелка до пояса, верхнюю половину туловища оберегал от пуль и осколков броневой щит, прикреплённый к ствольной коробке Корда.

Гробовалов мог отражать атаки с любого направления, ведя огонь по всем четырём сторонам света. Подполковник уничтожал всех прущих на башню разбойников на дальних подступах, когда их пули не пробивали щит пулемёта и стены цитадели. Подойти на дистанцию гарантированного уничтожения пулемётного гнезда из РПГ у бандитов тоже не получалось. Здесь была важна скорость перемещения по открытой территории базы и внезапность появления, чего им как раз никак и не удавалось добиться.

Территория базы лежала как на ладони у бдительного подполковника пьяницы. Он всегда успевал среагировать на вторжение в охраняемый периметр. Разветвлённая система умного видеоконтроля в автоматическом режиме вовремя засекала любое несанкционированное проникновение во владения Гробовалова преступных элементов. Система уверенно отличала людей от животных, и вооружённых людей от мирных граждан. Она самообучалась, запоминая любые записанные ей хотя бы однажды объекты, сортируя их на мирные и потенциально опасные.

О появлении членов крю система оповещала подполковника звуковыми и световыми сигналами. Если же сторож находился вне комнаты контроля, система держала с ним дистанционную связь через планшет, который подполковник всегда таскал с собой. Первоармейцы хотели оборудовать всю базу роботизированными комплексами контроля, но не успели.

Памятниками неудачных набегов стали с полдюжины обгоревших каркасов бандитских внедорожников, ржавеющих на расстоянии разного удаления от башни донжона. Кто куда докатился, там и остался. Кости и детали перемешались с серой мукой золы.

Поразительно, каким тихим выдалось лето, несмотря на то, какой в городе, сутки напролёт, творился ужас. Убивали каждый день, грабили, жгли. И всё как-то происходило вдалеке, никого не касаясь, как шёпот прошедшей мимо, и за многие километры от тебя грозы. Прогремело и опять мёртвая тишина. Люди, как тени; пустые дни; тёмные тихие ночные часы. И так продолжалось до того момента, пока беда не приходила в твой дом.

К концу второй недели посещений дяди Денисом подполковник показал ему то, из-за чего его, собственно, оставили за сторожа. Предложил работу, о которой Денис не стал ничего рассказывать матери. Уж очень ему не хотелось объяснять, что от него требует дядя за консервы, регулярно приносимые им маме. Зачем её расстраивать? Её брат докатился до гнусного шантажа. Так пусть уж лучше она думает, что дядя помогает им бескорыстно, из чувства родственной привязанности.

При воспоминаниях о тех минутах, когда дядя открылся, Дениса до сих пор передёргивало от отвращения к увиденному им омерзительному чуду. Прошло два месяца, подросток несколько привык к дичи происходящего. Но всё равно…

Так что всё же так нравилось Денису в его ночных путешествиях до такой степени, что он не послал дядю на три весёлых буквы? Он и сам бы не мог точно объяснить. Возможно ощущение безнаказанности и того, что он умеет делать такое, что у других вызывает инстинктивный страх, а когда и рвотный рефлекс. Тайна, и да – извращённое ощущение власти. Пятнадцатилетнему впечатлительному пацану неизбежно невыносимо давят на воображение такие вещи. Кто-то отъезжает в дурку, а кто-то, как Денис, смакует свои страхи и наслаждается их будоражащим дух воплощением в жизнь. Всё, что связано со смертью, воспринималось Денисом, как мистическое откровение: он крепко подсел на адреналиновые приходы.

Тащиться до месторождения запретного кайфа Денису приходилось от донжона всего один километр, и он на месте. Да и по пути можно насобирать подарков. Ночь на добычу богата. От этих прогулок он получал истинное удовольствие. И что? Действительно свежий, напоённый ароматами цветов, теплый воздух южной июльской ночи. Денис катил свою тележку по обочине дороги, не боясь, что его остановят. При малейшем подозрении на опасность он сталкивал тачку в канаву, а сам, накрывшись мимикрирующей накидкой, прятался в кусты. Плащ настолько основательно защищал Дениса от внимания чужих глаз, отражая, как в зеркале, окружающие его предметы, природу, случайные отблески, что даже если бы патрулирующие дорогу подонки остановились облегчиться и стали бы мочится в двух шагах от него, то и тогда бы его не заметили.

Всего через двадцать минут приятной прогулки Денис подошёл к ограде, за которой в безмятежности лучей бледной полной поганки луны его, исследователя секретов, ожидало городское кладбище. К центральным воротам он никогда не ходил, перестраховывался. По ночам здесь никто не появлялся хотя, возможно, кладбище было самым безопасным местом в округе, и всё же. Денис предпочитал проникать на него через дыру в ограде. Здесь как раз росли несколько кучерявых, высоких клёнов. Деревья закрывали от случайных прохожих и заезжих автолюбителей проход-пролом в железном заборе. Кому какое дело? Кому нужно тот и так узнает.

Свежие могилы появлялись на кладбище каждый день, вопросов с новыми покойниками не возникало, возникали проблемы с тем, чтобы всех их прикопать, соблюдая все правила православного ритуала. Пройдя несколько рядов, Денис, не особо заморачиваясь с поисками, легко нашёл новорождённый холмик. Сняв с тачки лопату, он принялся за ставшую привычной для него мозолистую работу. В июле добывать мертвецов стало легче, чем в мае, по трём причинам. Первая – умерших граждан стало больше. Вторая – Денис приспособился, приобщившись к мастерству владения лопатой. Была и третья.

Зная, что за ним никто, кроме них, кому он априори безразличен, не наблюдает и не слышит, Денис вложил себе в уши наушники. Поколдовав с плеером, он включил песню из сборника любимых композиций малолетнего маньяка-трупособирателя. В барабанных перепонках замаршировала простенькая и от того привязчивая мелодия. Долгое вступление, залихватский свист, пресловутое – «ОЙ-ОЙ», и вот хор бритых мальчиков запел:

Мы к вам придём и всех убьём

Мы к вам придём и всех порвём

Не помешает нам и не закроет нас, и не повяжет нас

Мы будем делать всё, что захотим

Мы будем делать всё, что захотим

Под такое вот залихватское музыкальное сопровождение Денис и копал. Так легче и веселее. Жадные могильщики совсем обнаглели, требовали за свои услуги уже совсем какие-то несуразные, баснословные суммы гонораров. Понятно, что народ начал хоронить покойников сам. Простые люди, страдающие от недоедания, не имеющие нужных