Первая учительница

Ее звали Татьяна, и она была моей первой учительницей. Мы встретились в эту субботу на вечерне в родном Покровском соборе. Когда я ее увидел, сразу стало хорошо на сердце. И не потому, что встретились в храме, хотя и это важно, а просто я всегда рад ее видеть. Просто она моя первая учительница и всегда улыбается при встрече. Уже больше тридцати лет прошло, как она меня учила сидеть за партой, а глаза у нее все такие же добрые.

Она всегда спрашивает, когда я женюсь, а я спрашиваю, как здоровье ее мужа, доброго и улыбчивого Сергея, которого тридцать лет назад мы звали дядя Сережа. Когда он за ней ухаживал и украдкой приходил к нам на уроки, чтобы, стесняясь, дарить ей цветы, мы, мальчишки, ее ревновали, а девчонки говорили, что мы полные дураки и ничего в жизни не понимаем. Но мы очень даже хорошо все понимали, хотя виду не показывали.

Татьяна Николаевна была нашей самой первой в жизни учительницей, а мы были ее первым в жизни классом. Она пришла к нам сразу после института, и это была наша большая первая любовь, которая поразила в самое сердце и осталась на всю жизнь. А любовь на троих не делится. И за нее надо бороться. А попробуй поборись, когда он вон какой, большой и сильный, и еще с усами. И самое главное, она его любит. Мы видели, что, когда он приходил, она очень радовалась, хотя и не подавала виду, а, наоборот, делала строгие глаза и указывала на дверь. И он покорно ждал ее в коридоре. А потом они уходили, улыбаясь и взявшись за руки. А мы шли играть в футбол на школьном дворе.

Когда он сделал ей предложение, мы все очень обрадовались и поздравляли ее. Девчонки даже открытки нарисовали с какими-то слезливыми стишками: сю-сю-сю, си-си-си… А мы ничего не подарили, но всем своим видом дали жениху понять: если что, пощады не будет, отомстим. Но он ее носил буквально на руках, и нам оставалось только завидовать.

Когда она ходила беременной, с большим круглым животом, в клетчатом сарафане, девчонки сказали нам, что теперь все, нервировать ее нельзя – иначе ребенок родится нервным, и тогда нам не поздоровится. Дядя Сережа нам так накостыляет, что мало не покажется. И нужно всю домашку хорошо делать и на уроках себя тихо вести. Вот спрашивается, мы что, глупее вас, чтобы такие простые вещи не понимать? Но это же девочки. Пока хорошенько им не накостыляешь, ни за что не отстанут. Главное, к ней же потом и бегут жаловаться. Ну что с них взять? Одним словом, девочки.

А сейчас мы встретились в храме. Татьяна Николаевна пришла сюда не просто так, на фрески поглазеть и свечку поставить, а по серьезному делу: она собиралась первый раз в жизни исповедоваться. Всякий, кто исповедовался, знает, как это непросто в первый раз. Она очень волновалась и все время боялась сделать что-то не так. Даже сумку боялась поставить на пол, а вдруг помешает? «Не помешает!» – заверил я Татьяну Николаевну и поставил сумку рядом с собой. Она спрашивала меня о разном, и то, что она спрашивала, касалось самых важных в жизни человека вещей. Наверное, впервые в жизни я мог чем-то помочь своей первой учительнице. Это было удивительно и чудесно: учишь ты кого-то, учишь, бьешься над ним, ночей не спишь, вдалбливаешь что-то в его непослушную головушку, и вот проходит каких-то лет тридцать с небольшим, и уже он тебе объясняет хорошее и нужное, а ты слушаешь, боясь пропустить хоть одно слово. И пусть ты немного смущаешься, все равно ему веришь, потому что знаешь его как облупленного еще с тех самых пор, когда он пешком под стол ходил. Дивны дела Твои, Господи!

Хотя исповедь назначена на утро, служивший отец Далмат, узнав, что ей предстоит сидеть с маленьким внуком, сразу же согласился принять ее прямо после службы.

Принял бы раньше, но из священников он был в храме один, и это оказалось для Татьяны Николаевны благом. Будь здесь еще один батюшка, она бы быстро исповедалась и убежала. А так, неожиданно для себя, моя первая учительница отстояла первую в своей жизни вечерню. Подошла на помазание. И, может быть, первый раз в жизни спокойно помолилась. Она была покорной и смиренной. Видя ее терпение, отец Далмат допустил ее к первому в жизни причастию, а это уже серьезно. Потому что когда Христос соединяется с человеком в Страшном и Великом Таинстве, человек преображается. Тем более такой, который уже сейчас находит в своем сердце место не только для любимого внука, но и для Бога.

Светлым воскресеньем, в день святой великомученицы Параскевы, называемой Пятницей, мы с первой учительницей причастились. Когда я увидел ее счастливые глаза, просто поклонился и ничего не сказал. Теперь ей было с Кем поговорить, на Кого переложить все свои радости и заботы. Мне, впрочем, тоже.

Крестик

Свой первый нательный крестик я нашел у бабушки в коробке для пуговиц, когда еще не был крещен. Он был простой, самодельный, без всяких украшений, выпилен из расплющенного гвоздя. Крестик с первого взгляда мне понравился, я его сразу надел и решил, что никогда не сниму. Потому что, как только надел, стало так покойно и радостно, что словами не передать.

Хотя я был и некрещеный, но молитвы из старенького катехизиса читал каждое утро, а потом вообще купил маленькие календарики с иконами и сделал из них складень.

Когда мой дядя-ученый, занимавшийся изучением тяжелых металлов в каком-то большом институте, увидел на мне крест, он начал смеяться: «О, да у тебя крест поповский! А знаешь ли ты, ослиная твоя голова, что поклоняешься орудию пытки? Это в наше-то время верить в церковные сказки!» Дядя был интеллигентом старой советской закалки, сам сделал аппарат для производства живой и мертвой воды, обливался по Иванову, увлекался голоданием и уринотерапией. Я с ужасом его слушал и был готов разреветься от обиды. Он – известный ученый, а я глупый мальчик, который считает крестик на груди своим самым дорогим сокровищем и не знает, что ответить… Но в эту секунду всем своим существом, до самой последней косточки, я вдруг ясно понял, что нет ничего прекраснее на свете, чем быть христианином. Спасибо дяде!

А спустя много лет он бросил институт и тяжелые металлы, уехал в деревню, построил дом, занялся хозяйством, крестился в ближайшем монастыре с именем Рафаил и умер глубоко верующим человеком.

Про духовного отца

Будущий духовник Пафнутьева Боровского монастыря схиархимандрит Власий (Перегонцев) родился, когда его матери было пятьдесят шесть лет. Она родила семерых, но все они, не дожив до года, умерли. Восьмой была девочка, которая их пережила. И думали, что все уже обойдется, но не обошлось. Когда малышке исполнилось два года, бабки взяли ее на улицу, где она играла, там паслась лошадь. Девочка подошла к ней. Лошадь ее лягнула по головке…

Он родился в подполе, куда его мать полезла за картошкой. Она думала картошки набрать, а раз – и родился сынок. Вся его жизнь прошла в подполье: большую часть долгой монашеской жизни его гнали и преследовали за веру. И дома он был нелюбимым ребенком. После того как отец умер, мать снова вышла замуж, отчим пасынка люто невзлюбил, называя «попенком» и «монашком». Ведь до четвертого класса его воспитывала бабушка-монахиня.

После седьмого класса он уехал из дома и начал жить самостоятельно. Стал студентом Смоленского мединститута, где учился на кафедре педиатрии. Там, в институте, он встретил свою первую большую любовь. Когда девушка узнала, что он ходит в церковь, то чистосердечно донесла на него в ректорат, и случился большой скандал. Его показательно судили перед всем курсом. Преподавателям было дано указание ставить зачет, когда он откажется от своих убеждений. От своих убеждений студент отказываться не собирался, но после предательства близкого человека и травли с ним случилось тяжелое нервное расстройство.

В себя он пришел, когда стучался в калитку дома схииеромонаха Илариона (Рыбаря), который жил в далеком Мичуринске, за много километров от Смоленска. Ноги сбиты, одежда истрепана, в глазах мука. Отец Иларион оглядел молодого человека с ног до головы и провел в дом. Его вымыли, переодели, накормили и уложили спать. Он спал беспробудно двое суток. Глаза открывает – обстановка незнакомая, одеяло из лоскутков, потолок выбеленный, как в украинских мазанках. Иконы, перед образами лампады. Тут батюшка заходит, волосы подобраны, садится на табурет возле него и говорит: «Ну что, настрадался?» Он в ответ только засопел, все слова в горле комом встали. Лежит, молчит, слезы из глаз ручьем. Батюшка ему руку на голову положил и говорит: «Ничего не говори, я все знаю. Поедешь со мной?» – «Поеду». Хотя даже не знал, куда его зовут. Оказалось, батюшка был духовником в монастыре Флора и Лавра в Закарпатье. Туда он будущего схимника и отвез.

В Советском Союзе с поездками по монастырям было строго. Молодого человека объявили во всесоюзный розыск как опасного преступника. А он наконец-то попал туда, куда стремилось его сердце, – в монастырь. Его тайно постригли в монахи с именем Петр. Духовник строго запретил ему сообщать о своем местоположении, и он стал жить никем не узнанным, на нелегальном положении, вдали от людей. Спустя какое-то время написал матери, чтобы она не искала его, так как он выбрал для себя путь служения Богу.

В великую схиму с именем священномученика Власия его постриг архимандрит Серафим (Тяпочкин) в восьмидесятом году. Это происходило тайно, власти за это преследовали. Постригая, отец Серафим сказал, что схима будет его крепостью, броней духовной от врагов. Еще он предсказал отцу Власию, что он станет духовником в монастыре и вокруг будет братия. В те времена монастырь, о котором шла речь, лежал в руинах, самого будущего духовника разыскивала милиция, и во все это верилось с трудом. Но вот уже почти полвека схиархимандрит Власий – духовник Пафнутьева Боровского монастыря.

Его гнали, преследовали, убивали. Однажды, когда он уже служил в Калужской епархии, грабители забрались в храм и разбили ему голову монтировкой. Это были грабители храмов, они не хотели оставлять в живых свидетеля и били наверняка. Но скуфейка на его голове смягчила удар, и монтировка остановилась в миллиметре от мозга. Ему сделали сложную операцию, вшили в голову пластину, он долго лежал в больнице и выжил. А потом у него нашли рак. Провели шесть сложных операций. По прогнозам врачей, он должен был умереть. А он уехал на Афон и шесть лет молился в затворе в Ватопедском монастыре, где есть чудотворная икона Пресвятой Богородицы «Всецарица» (Пантанасса), которой молятся при онкологии.

Есть история о том, что, когда Афанасий Великий хотел уходить с Афона, Матерь Божия явила чудо – ударила по скале, и из этого места забил святой источник. Он есть там и сейчас. В этой воде отец Власий купался и пил ее. Спустя шесть лет во время службы в храме он вдруг почувствовал, что все вокруг словно засверкало. Потом врачи сказали, что метастазы прекратили распространяться. После этого он вернулся в Россию, в свой родной Пафнутьев Боровский монастырь, где снова стал принимать людей.

В свои восемьдесят два года отец Власий просто светится от счастья и очень похож на солнце, потому что рядом с ним тепло, светло и радостно на душе. Радость сопровождает его повсюду, как теплое одеяло. Как-то раз захожу в алтарь, а там один батюшка-игумен стоит грустный, голову повесил. Заходит отец Власий. Он как печального батюшку увидел, подошел к нему, схватил в охапку, поднял, хорошенько потряс и как рявкнет: «Ну-ка, не сметь мне унывать! Ну-ка, быстренько прекращай! Мы же сейчас Богу служить будем – а ты грустный!» Поцеловал троекратно и к сердцу прижал крепко-крепко. Надо было видеть радостные глаза этого игумена, который потом служил как в последний раз!

Рядом с батюшкой люди преображаются. Ты просто смотришь на него – и уже хорошо. Слышишь его молитву – и понимаешь, что жив Господь и ничего не пропало.

Он любит монастырь трогательно и самозабвенно. Надо видеть, с какой радостью и благоговением он прикладывается к монастырским святыням! Преподобный отче Пафнутие, моли Бога о нас! Разве может он тихо и теплохладно служить Богу, Который есть Любовь, Свет и Радость? Этот старый монах с большими добрыми глазами знает, как любит нас Господь. И все вокруг это чувствуют.

Отец Власий с прихожанами

На людей он смотрит как на Адама и Еву в раю. Сквозь грязь, копоть, проказу грехов он видит неповторимый образ Божий и радостно, уверенно начинает его расчищать. Иногда это совершается в одно мгновение. Вот он только начал говорить с совершенно незнакомым человеком, и вдруг с тем что-то происходит – человек меняется прямо на глазах, расправляет плечи, начинает улыбаться. Еще минуту назад он был потерянным, унылым и одиноким, а сейчас – радостный и счастливый.

К отцу Власию приезжают из Лондона и Тибета, из Малоярославца и с Сахалина. Православные и неправославные. Верующие и неверующие. Простые и не очень. Как-то раз я сопровождал к нему первого помощника председателя ОБСЕ, специально прилетевшего в Москву, чтобы переговорить с русским духовником. И тот его принял как всех, кто приходит к нему. В дни приема келья отца Власия открыта с четырех утра до девяти вечера каждый день. И когда он служит, то принимает людей на исповедь с открытия монастыря в пять утра. Вот уже сорок пять лет подряд.