Цитаты из книги «Элджернон, Чарли и я»

Я повторял себе речь Фолкнера в 1950-м, на церемонии вручения ему Нобелевки по литературе: .

– Потому, – ответил папа, – что доктор – он вроде Господа Бога. Он лечит людей; он спасает жизни.

Даже умственно отсталому хочется быть как все. Ребенок не умеет прокормиться самостоятельно, он может даже не знать, что съедобно, а что нет – но ему известно чувство голода.

Я так и не знаю, что такое айкью, а знаю только, что у меня оно скоро будет больше чем 200. Не хочу ничего такого говорить, но мне непонятно, как если они не знают, что это или где оно находится – я не понимаю, как они могут знать, сколько его есть у человека.

Однако, по моим наблюдениям, кафедры английского языка и литературы относятся к писателям примерно так же, как Церковь относится к святым угодникам. – В смысле? – Стараются не иметь с ними дела, покуда они живы.

Мне казалось, цель близка. Я полагал, принятие рукописи издателем есть награда на выходе из лабиринта, и писателю отныне суждено купаться в славе. Я снова ошибся. Писатель, пока пройдет лабиринт, не раз угодит в тупик, не раз будет вынужден вернуться к точке отсчета. За мгновения экзальтации наступает расплата – месяцы отчаяния. В бумагах у меня покоилось уведомление – вернуть первому издателю 650 долларов. Мало того: я выяснил, что не получу аванс от «Харкорта», пока рукопись не будет полностью одобрена редактором и юристом. Это означало, что мой текст с максимальной дотошностью проверят на предмет клеветы, нарушения авторских прав и прочих юридических закорючек, о которых в контрактах обычно сообщается мелким шрифтом. Если юрист сочтет, что книгу публиковать нельзя, с меня стрясут и этот аванс.

вспомнил мемуары Шервуда Андерсона – я же сам его цитирую студентам, которые не любят заниматься саморедактурой! Вот он, этот пассаж: «Редко когда я писал историю – не важно, длинную или короткую, – которую не понадобилось бы затем переписывать. Работа над отдельными рассказами заняла у меня десять, а то и двенадцать лет».

Есть заика – учитель труда в классе глухонемых (он их называет «мои тихони») и

Едва я дописал сцену, как эмоции, связанные с воспоминаниями, стали испаряться. Я больше не чувствовал ни страха, ни боли, ни унижения. Облеченные в слова и доверенные бумаге, эмоции целиком и полностью стали принадлежать Чарли. Ко мне они уже не имели отношения. . Фицджеральд говорит о писателе, который держит незаряженное ружье и предполагает, будто он сам, отдавший работе часть себя, теперь наконец-то расстрелял все свои патроны. Он говорит о нулевом балансе счета из банка эмоций. Цена сотворения жизнеспособных персонажей – опустошенность автора.

Странная вещь происходит, когда писатель вдыхает жизнь в своих персонажей посредством реальных воспоминаний. Эмоции облегчают трансформацию сцен и героев (заодно с чувствами этих героев) в воспоминания о давних событиях. Однако я открыл кое-что другое: отдавая свои воспоминания вымышленным персонажам, я очень часто сам утрачивал эмоции, связанные с этими воспоминаниями.