Цитаты из книг автора «Дэниел Деннетт»

За последние двадцать пять лет меня наставляли, просвещали, вдохновляли и восхищали потрясающие мыслители, работающие в самых разнообразных отраслях знания, и я рад заявить, что не нашел оснований отзывать или серьезно пересматривать какие-либо из тезисов, сформулированных в «Опасной идее Дарвина».

среди философов, несомненно, есть профессора и студенты, сопротивляющиеся научному повороту. Больше всего меня обескураживает точка зрения, прекрасно выраженная студентом, которого я встретил на аспирантской конференции в Брауновском университете году в 2005‐м: «Я занялся философией, потому что так мне ничего особенно не придется учить».

специалисты по теории эволюции склонны преувеличивать свои заслуги, провозглашая себя революционерами там, где на самом деле речь идет о некоторых усовершенствованиях, дополнениях и правках, вносимых по ходу дела.

Моя история по большей части нова, но она также вбирает обрывки и фрагменты многочисленных работ, написанных мною за последние двадцать пять лет и касавшихся различных дискуссий и спорных вопросов. Некоторые из них вошли в эту книгу практически целиком и с дополнениями, а на другие я лишь намекаю. Сказанное в книге — только вершина айсберга, но этого, надеюсь, достаточно, чтобы просветить и даже убедить непредубежденного человека и, по крайней мере, бросить моим оппонентам прямой и решительный вызов.

Цитируя работы ученых, в том числе воспроизводя их риторические приемы, я делаю то же, что и они: убеждаю. Довод от авторитета не может быть решающим, но авторитеты могут с успехом нас убеждать: иногда в том, что истинно, а иногда — в том, что ложно. Я пытаюсь в этом разобраться и сам понимаю не все, что связанно с обсуждаемыми теориями, — но то же можно сказать и об ученых (за исключением, вероятно, немногих эрудитов). Междисциплинарные исследования — рискованное дело.

Цитировать авторитетных авторов (сколь угодно красноречивых и прославленных), а затем оценивать их доводы — не значит заниматься наукой.

Эта книга объясняет, почему идея Дарвина столь убедительна и почему она обещает — а не угрожает — дать новые основания самым драгоценным нашим представлениям о жизни.

Если вы хотите научить своих детей тому, что они — орудия в руках Господа, лучше не учите их тому, что они — божьи винтовки, или нам придется оказать вам решительное сопротивление: у вашего учения нет ни славы, ни особых прав, ни изначально ему присущих и неотчуждаемых достоинств. Если вы настаиваете на том, чтобы учить своих детей лжи — что Земля плоская, а «Человек» не является результатом эволюции посредством естественного отбора, — то вам в самом лучшем случае стоит ожидать, что те из нас, кто пользуется свободой слова, почувствуют себя вправе сказать, что своим учением вы сеете ложь, и при первой же возможности попытаться показать это вашим детям. Наше будущее благополучие — благополучие всех жителей планеты — зависит от образования наших потомков.

Мы не ошибаемся, когда угадываем сродство прекраснейших произведений искусства и науки и изумительных чудес природы. В одном Уильям Пейли был прав: нам нужно объяснение того, как возможно, что во Вселенной существует множество вещей удивительной конструкции. Опасная идея Дарвина заключается в том, что все они являются плодами одного-единственного дерева, Древа Жизни, и процессы, создавшие каждую из них — это, по сути дела, один и тот же процесс. Демонстрируемую Матерью-Природой гениальность можно разъять на множество мельчайших и по-своему гениальных действий: близорукие или слепые, бесцельные, они, однако, способны на самом элементарном уровне распознать некую счастливую (или более счастливую) возможность. Сходным образом гений Баха можно разъять на множество мелких действий, каждое из которых является гениальным — крохотных механических переходов от одного состояния мозга к другому, в результате которых решения появляются, проверяются, отбрасываются, пересматриваются и снова проверяются. Будет ли тогда мозг Баха похож на пресловутых мартышек, вооруженных печатными машинками? Нет, поскольку вместо того, чтобы создавать Чрезвычайно большое количество альтернатив, мозг Баха рождает лишь Исчезающе малое число всех возможных вариантов.

Можно сказать, что рассматриваемая в таком контексте философия оказывается на полпути между наукой и искусством. Как известно, Людвиг Витгенштейн подчеркивал, что для философии процесс (аргументы и анализ) важнее результата — сделанных выводов и подтвержденных теорий. Хотя многие философы, стремящиеся решать настоящие проблемы, а не предаваться своего рода бесконечной логотерапии, с жаром (и, по моему мнению, обоснованно) это опровергают, даже они признали бы, что никогда не захотели бы, например, предать декартов мысленный эксперимент — cogito ergo sum — забвению, даже если бы никто не принял сделанных из него выводов; этот насос интуиции слишком эффективен, даже если качает он только заблуждения