Доусон

Нынешний Кингшпиль был не первым сооружением, носившим это имя. Сколько стоял Кемниполь, столько же существовал и Кингшпиль, и с каждым возрождением города, с каждым новым витком истории и новым слоем руин строилась новая крепость. Первый Кингшпиль, вместе с костями первых королей, лежал в самой глубине, втиснутый в камень и забытый.

Сооружение, которое Доусон знал с детства и по которому шагал сейчас, вознеслось над северной оконечностью столицы, глядя в сторону Разлома. В нижних ярусах располагались особняки короля Симеона, как прежде его отца, а перед тем деда и прадеда – на протяжении четырех поколений, начиная с войны Черных Вод. Дорожки из белого гравия вились через сады, расчисленные с точностью почти математической: ни случайного листочка, ни перевернутого камешка. Природным здесь был лишь ветер, который, пролетая с южных равнин через весь город, вторгался на садовые тропинки бурными порывами, сдувая цвет с деревьев, разбрасывая лепестки и взметая их кругами ввысь, откуда они медленно, как снег, опускались.

Поодаль стоял старый храм; его бронзовые двери, запертые еще дедом Симеона, на протяжении жизни Доусона ни разу не открывались. Зеленая эмаль на стальных листах, уложенных как чешуя ящерицы или дракона, подчеркивала жемчужную белизну окон. Над всем возвышалась гладкостенная главная башня Кингшпиля в сотню человеческих ростов, внутри которой высокие сводчатые потолки соединялись в конструкцию, словно сотканную из снов и видений. В главной башне Доусон бывал всего три раза, из них дважды в компании тогдашнего принца, такого же юного и неопытного, как он сам. Пространства, по которым они тогда ходили, снились Доусону даже сейчас: они создавались ради того, чтобы изумлять всех, кто туда попадал, и вполне служили своей цели.

Королевский дворец при этом поражал сдержанностью. На любом другом фоне он мог бы показаться слишком вычурным и кричащим, однако в тени главной башни здание, облицованное золотыми листьями и завешанное шпалерами роз, выглядело на удивление скромным. Его выстроили из камня и дерева, оставив в стенах места для стеклянных светильников, так что свечи, зажженные в них, освещали одновременно и внутреннее пространство, и наружное. Сейчас, под ярким послеполуденным солнцем, светильники казались тусклыми и зловещими.

Слуга в шелковых одеждах и с бронзовой цепью, ожидавший Доусона у каменного сада перед личными покоями Симеона, встретил его поклоном. Кивнув в ответ, Доусон вошел вслед за ним в прохладную тень под сводами.

У небольшого фонтана, одетый в простую полотняную сорочку, сидел король Симеон с разлохмаченными волосами, словно только что после сна. Он не сводил глаз с серебристо-белых струй, падающих на бронзового дракона, почти целиком покрытого патиной.

– Обычная аудиенция, ваше величество? – спросил Доусон, и старый друг обернулся с грустной улыбкой на губах.

– Прости, что не встаю, – прозвучало в шуме плещущей воды.

– Ты мой король. Как бы низко ты ни сидел, мой долг склонить колена еще ниже.

– Уж эти мне любители церемоний, – проворчал Симеон. – Прекрати, встань. Или хотя бы подойди и сядь рядом.

– Церемонии – это то, что не дает миру распасться, – вставая, пояснил Доусон. – Если не соблюдать традиции, что останется? Тысяча разных людей, каждый со своим представлением о справедливости, и каждый пытается навязать свои убеждения другим. Мы видели, чем это кончается.

– Аннинфорт, – мрачно кивнул Симеон. – Если его от нас отделяет только этикет, то ты живешь в страшном мире, старый мой друг.

– Порядок – штука драгоценная и хрупкая, и так было всегда. Пока мелочи износятся, крупное усилится и его будет не сломить. У каждого своя стезя. Кому суждено вести других – ведут. Кому суждено следовать за ними – следуют. Цивилизация не сползает в анархию. Так и должно быть. Таков мир, в котором живешь и ты, мой король.

– Так и есть, – ответил Симеон. – Так и есть. И все же я хотел бы оставить Астеру мир более надежный.

– Изменить ход истории ради одного-единственного мальчика?

– Я бы попытался. Если бы мог – клянусь, я бы так и сделал. Мир, где не все лежит на его плечах. Где его собственные подданные не замышляют его убить.

Симеон выглядел ослабшим. Кожа посерела, как старая рубашка, которую слишком много раз отдавали в стирку. Король рассеянно провел рукой по волосам. Его отражение в волнах фонтана казалось смутным бледным пятном.

– Прости, – вновь заговорил он. – Насчет Иссандриана и Мааса ты был прав. Я думал, что сумею сохранить мир.

– Ты его сохранил. Ты ошибся лишь в том, что надеялся сделать это без казней.

– А теперь…

– Астерилхолд, – закончил вместо него Доусон.

Слово повисло в воздухе. Ради него Доусона сюда и позвали.

Симеон не отвечал. Вода журчала и плескалась по-прежнему. Молчание становилось тягостным, задумчивая пауза норовила перерасти в упрек. Доусон взглянул на короля, готовый оправдываться или просить прощения…

Из горла вырвался лишь тревожный возглас. Глаза Симеона, широко распахнутые, невидяще глядели в пустоту, рот обмяк. В воздухе повеяло запахом мочи, по коленям короля расползалось желтое пятно, все походило на кошмарный сон.

Вдруг Симеон кашлянул, встряхнул головой, глянул вниз.

– Ох! – выдохнул он. – Доусон! Ты здесь. Сколько продолжалось на этот раз?

– Несколько мгновений, – ответил Доусон дрогнувшим голосом. – Что это было?

Симеон, поднявшись, оглядел пятно на сорочке. По ногам текло.

– Приступ, – ответил он. – Всего-навсего небольшой приступ. Я надеялся, что сегодня их больше не будет. Позови слугу.

Доусон пробежал по коридору и кликнул прислужника. Тот пришел со свежей сорочкой; в глазах ни ужаса, ни удивления. Доусон со слугой, отвернувшись, подождали, пока король переоденется. Вновь оставшись наедине с королем, Доусон присел на край фонтана. Все было как прежде, однако Доусон смотрел на все другими глазами, видя Симеона будто впервые. Мелочи, которых он раньше не замечал, теперь бросались в глаза и вызывали ужас. То, что он принимал за королевское бремя власти, оказалось явлением более крупным и зловещим. Симеон, взглянув на него, понимающе улыбнулся:

– У моего отца перед смертью было так же. В иные дни я чувствую себя почти здоровым. В прочие дни… ум расслаблен. Отец умер более молодым, я уже на три года его пережил. Многие ли могут таким похвастаться?

Доусон из-за комка в горле не сумел ответить сразу, да и потом получился лишь хриплый шепот:

– Сколько это длится?

– Два года, – ответил Симеон. – По большей части удавалось скрыть. Однако дело ухудшается. Раньше между приступами проходили недели, а то и месяцы. Теперь лишь часы.

– А ведуны что говорят?

Симеон хмыкнул – на фоне смешливого перезвона воды звук вышел ниже и мягче.

– Что все люди смертны. Даже короли. – Симеон вздохнул и склонился вперед, сцепив пальцы и уперев локти в колени. – Есть какой-то цветок, якобы он может помочь. Сколько ни глотаю этот чай, не замечаю разницы. Может, без него было бы еще хуже.

– Должно же что-то найтись. Мы можем за кем-нибудь послать…

Старый друг не ответил. Не было нужды. Доусон, устыдившись, и сам увидел бессилие собственных слов. Смерти не миновать – она всегда была и будет. Грудь давило лишь от неожиданности известия.

– Зря мы с Элеорой так долго откладывали рождение Астера, – сказал король. – Хорошо бы посмотреть на него, когда вырастет. Когда сам станет отцом. Помню, как родился Барриат. Все шутили, что он тебя съел. Никто не знал, где ты и что делаешь, в привычных местах тебя невозможно было найти. Я даже обижался. Чувствовал себя брошенным.

– Прости, мой король.

– Незачем извиняться. Я попросту не осознавал. А затем родился Астер – и я понял. Если бы он родился раньше… Впрочем, тогда бы ему не быть Астером – твой Джорей ведь не стал юной копией Барриата. Так что мне и желать этого незачем. Мир таков, каким он должен быть, чтобы вместить моего сына, и я не могу этот мир ненавидеть. Даже если хочется.

– Мне очень жаль, мой король.

Симеон покачал головой:

– Не обращай внимания. Я и сам не люблю, когда на меня такое находит. Жалуюсь, как мальчишка. Довольно. Я хотел с тобой поговорить о другом. Об аудиенции с Эшфордом. Что ты об этом думаешь?

– Думаю, что тебе с ним надо встретиться, – ответил Доусон. – Как я уже говорил…

– Я помню, что ты говорил. Теперь ты знаешь больше, чем тогда. Мне нельзя на аудиенцию – а ну как я обмочусь прямо там же. Астерилхолд сейчас меня боится. Боится того, на что я способен. И понемногу отступает. Если Эшфорд привезет домой весть, что я полубезумен и умираю, эта песня переменится. Когда ты в прошлый раз пытался дать мне совет, я его отверг и едва не отдал свое дитя в руки человека, готового его убить. Раз ты способен контролировать мочевой пузырь, ты компетентнее своего короля. Поэтому говори. Что мне нужно делать?

Доусон встал и попытался собраться с мыслями. Он чувствовал себя так, будто только что дрался на поединке. Тело изнемогало, как после долгих усилий, хотя он всего лишь прошел по комнате да позвал слугу. На него вдруг обрушилось живейшее воспоминание о том, как они с принцем Симеоном шагали по улице. Он не помнил когда и где, знал лишь, что улица пахла дождем, что Симеон был в зеленом, а он сам – в коричневом. Доусон сглотнул и провел рукой по глазам.

– Если приступы можно контролировать, назначь аудиенцию немедленно. Приготовься заранее, будь краток. Ни пиров, ни угощений, ни свидетелей. Чисто формальная встреча.

– И что я скажу?

– Что ты даешь время Астерилхолду навести порядок при дворе. Что тебе должны представить полный отчет и выдать головы тех, кто поддерживал Мааса. Это единственное, что тебе подвластно. Мы не можем вступать в войну. Ты не в том состоянии.

Симеон медленно кивнул. Плечи его гнулись сильнее, чем при появлении Доусона, – впрочем, возможно, королю попросту стало яснее то, чего он раньше привычно не замечал.

– А если приступы неконтролируемы?

– Назначь кого-нибудь. Посланника, представителя. Если нужен титул, пусть будет «смотритель Белой Башни» – со смерти Оддерда Фаскеллана должность пустует. А в случае… Нет, это невыносимо.

Доусон вновь сел.

– А в случае?.. – не отступался король.

– Если здоровье рушится совсем уж быстро, отложи все, пусть регент разбирается после твоей смерти.

Симеон резко вздохнул, будто его ударили.

– Мы сейчас на этой стадии, да? – спросил Доусон.

– Вполне возможно, – ответил Симеон. – Благодарю тебя, мой старый друг. Именно это мне и надо было услышать, и вряд ли кто-нибудь осмелился бы произнести такое вслух. Даже если все так и думают. Не пойми превратно, если я попрошу тебя сейчас уйти. Мне нужен отдых.

– Конечно, мой король.

Доусон, дойдя до арки, на миг замедлил шаг и посмотрел назад. Король Симеон сидел отвернувшись, лица было не разглядеть. «Я вижу его в последний раз», – напомнил себе Доусон и вышел.

У ворот Кингшпиля он отпустил карету. Хотелось пройтись. Дорога от Кингшпиля до особняка Доусона была неблизкой, однако его это не заботило. Он поправил меч на поясе и двинулся вперед. В прежние годы он целыми ночами мог носиться по темным улицам и площадям Кемниполя то бегом, то верхом, напиваться так, что клонило в стороны, а потом, перегнувшись через перила моста, висеть до головокружения. В такую ночь, как эта, он прошагал бы лиг восемь или даже десять. От покоев умирающего короля до привычной гостиной собственного дома идти предстояло вдвое меньше.

Несмотря на название, Серебряный мост через Разлом состоял из дерева и камня. Опоры его глубоко вонзались в стены громадной пропасти, уходящей на глубину, сравнимую с высотой Кингшпиля. На середине моста Доусон остановился, глядя на юг. Под ним в тени моста стая голубей кружилась над свалкой, неразличимой на дне ущелья за сумраком и туманом. Он стоял долго, не чувствуя ничего, кроме разбитости и боли. За спиной, перетекая с края на край моста, шумел обычный поток: крестьяне и аристократы, лошади и волы… На глаза Доусона наворачивались слезы.

У входа в дом стояла незнакомая карета с гербом рода Скестинин. Старый раб-тралгут при появлении Доусона встал и поклонился, звякнула цепочка.

– Мой господин, радостно видеть вас вновь. Когда ваша карета вернулась пустой, госпожа обеспокоилась. Она у себя, с Сабигой Скестинин. Ваш сын Джорей хотел бы побеседовать с вами, когда вам будет удобно. Он в вашем кабинете.

Доусон кивнул, раб-привратник ответил поклоном.

В передней зале охотничьи псы кинулись приветствовать хозяина, виляя лохматыми хвостами и радостно скалясь. Доусон, наклонившийся почесать их за ушами, не мог сдержать улыбки. Нет любви более преданной, чем любовь собаки к хозяину.

Он подумал было заглянуть к Кларе прежде встречи с Джореем, однако ноги болели от ходьбы, а до покоев Клары пришлось бы шагать через весь особняк. Впрочем, он знал, зачем Джорей просил о беседе, и ожидал этого разговора с тех самых пор, как Клара его предупредила. Жестом остановив псов возле кабинета, Доусон вошел и затворил за собой дверь.

Джорей стоял у окна, лучи послеполуденного солнца падали ему на лицо. Доусон вновь поразился тому, как сильно сын иногда бывает похож на мать – не столько овалом лица, сколько глазами и цветом волос. Совсем недавно он, еще тонконогий подросток, лазил по деревьям и дрался палкой вместо меча; теперь же перед Доусоном стоял широкоплечий молодой мужчина с серьезным лицом. И мечи его умели оставлять кровавые раны.

– Отец, – приветствовал Джорей.

– Сын. – Слезы, которые Доусон с таким трудом отогнал, снова грозили навернуться на глаза. – Судя по виду, ты в добром здравии.

– Я вполне… Я хочу просить у тебя позволения по некоему поводу. И повод может прийтись тебе не по нраву.

Доусон с коротким стоном опустился в кресло, немедленно пожалев, что не приказал подать какого-нибудь питья. Не вина, сегодня не до того. Однако чаша воды не помешала бы.

– Ты хочешь жениться на дочери Скестинина, – сказал Доусон.

– Да.

– Хоть она и не принесет чести твоей семье.

– Напротив. При дворе, возможно, этого не замечают, но Сабига достойная женщина. Однажды она совершила глупость и расплачивается за нее посейчас. Но Сабига хороший человек. Тебе не придется за нее стыдиться.

Доусон облизнул губы. После рассказа Клары о Сабиге он мог бы перечислить с десяток поводов для возражений и опасений. С приездом в Кемниполь возникали и новые поводы, а когда они изглаживались, появлялись следующие. Кто отец незаконного ребенка? И кто бы он ни был, понимает ли Джорей, что этот человек всю жизнь будет держать его под угрозой скандала? Не лучше ли отдать невесту Барриату, который служит на флоте под началом лорда Скестинина? Можно ли верить, что Сабига не наставит мужу рога, если распутничала еще в девичестве?

– Тебе по-прежнему снятся Ванайи? Пожар?

– Да, – мрачно ответил Джорей.

– Из чувства вины ты хочешь взять в жены падшую женщину? Спасти хоть что-то?

Джорей промолчал. Ответа и не требовалось.

– Разумнее было бы не заключать этот союз, – продолжил Доусон. – Прошлое девицы показывает, на что она способна. С лордом Скестинином мы связаны и без того, нашей семье от такого брака почти никакой пользы. Твои братья еще не женаты, странно женить первым самого младшего. Когда отец указал мне, кто станет моей невестой, я был ему благодарен за наставничество и мудрый выбор и не пытался тащить в дом случайную женщину, умоляя дать ей кров.

– Понимаю, – кивнул Джорей.

– Вправду понимаешь?

– Да, отец.

– Если я сейчас велю тебе пойти и отказаться от нее, ты подчинишься? Из преданности мне и нашей семье?

– Ты этого требуешь?

Доусон улыбнулся, затем рассмеялся.

– Ты ведь не станешь этого делать, – ответил он. – Ты пойдешь к матери изобретать какой-нибудь способ на меня надавить. Или сбежишь венчаться в Борхию. Или придумаешь еще какую-нибудь глупость. Я тебя знаю с тех пор, как менял подгузники. Не думай, что можешь меня обмануть.

Уголки губ Джорея чуть дрогнули – опасливо, недоверчиво. Он шагнул к отцу.

– Ступай, – велел Доусон. – Бери мое позволение и делай то, что сделал бы и без него. Благословляю тебя. Девочке, моей новой дочери, повезло иметь такого мужа.

– Спасибо, отец.

– Джорей, – окликнул Доусон сына, когда тот был уже на пороге. – Жизнь короче и ненадежнее, чем нам кажется. Не откладывай рождение детей.