Такова была почва, на которой сформировались его счастливейшие детские воспоминания. Герман любил слушать шум океана, которого он никогда не видел, прикладывая ухо к морской раковине, привезенной из дальних странствий родственником арендодателя, странствующим миссионером. Он возводил игрушечные деревянные лабиринты и запускал туда своих питомцев – белых мышей. Когда, в возрасте восьми или девяти лет, он слег с корью, отец вырезал из папиросной бумаги очаровательных кукол, и Герман играл с ними, устраивая кукольные танцы в коробке со стеклянной крышкой. Во время прогулок Ульрих посвящал своих детей в историю прекрасных старых зданий города и объяснял им значение зашифрованных в архитектуре символов. Он читал детям книги, ловил вместе с ними бабочек, учил их названиям деревьев и цветов. Пауль рос активным пухлым карапузом, в то время как Герман, по воспоминаниям его кузины, «мог подолгу смотреть в одну точку, погруженный в раздумья. Он был воспитанным ребенком, всегда сохранял спокойствие, как и его отец». Эта же кузина рассказывала девятилетнему Герману сказки: «Гензель и Гретель», «Рапунцель», «Румпельштильцхен», «которые он очень любил, поскольку имел мечтательную натуру».

Филиппина Роршах, добродушная и энергичная женщина, любила развлекать своих детей старинными народными песнями и превосходно готовила. Любимым блюдом у ребят был фруктовый пудинг с кремом, а каждый год она отправляла всем коллегам своего мужа по жареному поросенку. Собственные родители Ульриха сильно не ладили между собой, и однажды он понял, что они на самом деле никогда не любили друг друга. Так что для него было очень важным создать для своих детей атмосферу домашнего уюта, любви и заботы, которой он был лишен сам. С помощью Филиппины ему это удалось. Над ней можно было подшутить – зажечь бенгальский огонь под ее широкими юбками, что, по воспоминаниям кузины Германа, однажды и случилось, – и она нисколько не обиделась бы, а принялась смеяться вместе со всеми.

Ульрих, в свою очередь, был уважаем и любим своими коллегами и учениками. По воспоминаниям современников, у него был небольшой дефект речи (неизвестно доподлинно, какой именно, но, скорее всего, легкая шепелявость), который «он мог, однако, побороть, когда старался». Это делало его необычайно замкнутым, но он был доброжелательно настроен по отношению к ученикам во время экзаменов, всегда тепло их приветствовал и шептал слова одобрения. «Я все еще могу ясно представить этого всегда готового помочь человека перед собой. Он встает перед моими глазами спустя больше чем полвека», – вспоминал один из студентов. Ульрих мог полчаса исправлять ошибку в ученическом рисунке, терпеливо проводя линию за линией и стирая ошибки студента, «до тех пор, пока перед глазами не появлялась правильная картинка, нисколько не отличавшаяся от образца. Его способность запоминать формы была потрясающей, его линии были абсолютно точными и правильными».

Несмотря на то что швейцарские художники в то время не учились в университетах и не получали гуманитарного образования, Ульрих был человеком высокой культуры и широкой эрудиции. Когда ему было за тридцать, он стал издателем небольшого сборника поэзии «Дикие цветы: стихи для сердца и ума». Многие из вошедших в книгу стихотворений он написал сам. Его дочь Анна утверждала, что он знал санскрит. Действительно ли он знал этот древний язык или говорил на поддельном санскрите, чтобы разыграть детей и развлечь себя?

В свободное от работы время он написал стостраничный «Очерк по теории формы, составленный Ульрихом Роршахом, учителем рисования». Это был не просто сборник школьных лекций или упражнений, а серьезный трактат, открывавшийся такими главами, как «Пространство и пропорциональное распределение в нем» и «Время и временные отрезки». От рассуждений о свете и цвете Ульрих двигался к описанию «основных форм, создаваемых при помощи концентрации, вращения и кристаллизации», а затем настраивал читателя на «ознакомительную прогулку по Царству Формы»: тридцать страниц своеобразной энциклопедии визуального мира. Вторая часть освещала «Законы Формы» – ритм, направление и пропорцию, которые Ульрих находил повсюду: в музыке, древесных листьях и человеческом теле, греческой скульптуре, современных турбинах и армейской эстетике. «Ну кто из нас, – размышлял Ульрих, – не обращал свой взор и воображение, часто и с удовольствием, на постоянно видоизменяющиеся формы и движение облаков или тумана?» Произведение заканчивалось рассуждениями на тему человеческой психологии: наше сознание, писал Ульрих, управляется базовыми законами формы. Это была глубокая и продуманная работа, однако не получившая широкого практического применения.

После трех или четырех лет, прожитых в доме на Гайсберге, Роршахи вернулись в город. Теперь их место жительства располагалось неподалеку от крепости Мунот, поближе к школе, в которую ходили дети. Герман был активным, хорошо катался на коньках. Одним из любимых развлечений детворы было коллективное катание на санках: дети связывали свои сани вместе в длинную линию и скатывались с горы рядом с крепостью или катались по широким улицам в городе, пока там не становилось слишком много автомобилей. Ульрих написал пьесу, которую исполняли на верхней террасе Мунота, а его дети Анна и Герман были в числе актеров. Однажды его наняли, чтобы создать новый дизайн для флага Шаффхаузенского клуба, и дети отправились исследовать окрестности в поисках диких цветов, которые нужны были ему в качестве моделей. Потом они с восторгом смотрели на флаг, расшитый по его дизайну и раскрашенный в цвета принесенных ими маков и васильков. Герман, со своей стороны, с ранних лет проявил талант в рисовании пейзажей, растений и людей. Наполненное резьбой по дереву, вырезанием из бумаги и картона, шитьем, чтением романов и пьес и уроками архитектуры, его детство было очень творческим.

Летом 1897 года, когда Герману было двенадцать, его мать Филиппина заболела диабетом. Инсулин в ту пору еще не был изобретен, и она скончалась через четыре недели, которые провела прикованной к постели, страдая от мучительной неутолимой жажды. Семья была опустошена. Одну за другой Ульрих нанял нескольких домработниц, чтобы вести хозяйство и присматривать за детьми, но ни одна из них не подошла. С презрением дети отнеслись к женщине, которая выставляла напоказ свою религиозность и вела с ними разговоры только на эту тему.

Однажды вечером, незадолго до Рождества 1898 года, Ульрих вошел в комнату, где играли дети, чтобы объявить: скоро у них будет новая мама. Не кто-то со стороны, а их тетя Регина. Ульрих решил жениться на одной из младших сводных сестер Филиппины, которая была крестной матерью Германа. Герман и Анна ездили на каникулы к ней в Арбон, где у нее был маленький магазин тканей и текстиля. Ульрих сказал, что на Рождество она приедет в Шаффхаузен с визитом.

Анна начала кричать, а маленький Пауль расплакался. Четырнадцатилетний Герман остался спокоен и утешал младших. Мы должны подумать об отце, говорил он, у него ведь в буквальном смысле нет жизни, нет счастливого дома, куда он мог бы вернуться после работы. Конечно, он не хочет видеть в доме всех этих нянечек, которые пытаются превратить его отпрысков в маленьких лицемеров и ханжей. Все будет хорошо, утешал Герман.

Брак был заключен в апреле 1899 года, а общий ребенок родился меньше чем через год. Девочку назвали Регина, так же, как и ее мать, а в семье ее стали называть Регинели. Старшие дети Германа были рады появлению новой сестры, и, по словам Анны, у семьи «выдались несколько спокойных, милых, гармоничных месяцев, но, к сожалению, всего лишь несколько месяцев».

У Ульриха и раньше проскальзывали симптомы, предупреждавшие о чем-то более серьезном, чем шепелявость. Иногда в школе у него начинала трястись рука, когда он снимал шляпу, заходя в класс, настолько заметно, что некоторые ученики смеялись над этим. А вскоре после рождения Регинели он начал страдать от чрезмерной усталости и приступов головокружения. Вскоре ему был поставлен диагноз – неврологическое расстройство, возникшее в результате отравления свинцом еще в те времена, когда он был странствующим живописцем. За несколько месяцев он ослабел настолько, что вынужден был оставить работу преподавателя, и семья, уже в последний раз, сменила место жительства, переехав в дом № 5 по Сантиштрассе. В этом же здании Регина открыла магазин. Так она смогла бы обеспечивать семью, оставаясь в то же время дома, чтобы ухаживать за Ульрихом. Герман давал уроки латыни, чтобы заработать дополнительные деньги, и каждый день торопился домой из школы, чтобы помочь мачехе присматривать за отцом.

Последние годы Ульриха были наполнены тем, что в его некрологе назовут «невыразимыми страданиями»: депрессия, галлюцинации и горькое, бессмысленное самобичевание. Герман проводил с отцом много времени до самого конца, и слег с серьезной легочной инфекцией, усугубленной стрессом и грузом забот. Когда в 4 часа утра 8 июня 1903 года Ульриха не стало, Герман был слишком болен, чтобы пойти на похороны.

Его отца похоронили на кладбище, расположенном между крепостью Мунот и школой Германа, совсем недалеко от их дома, практически в нескольких шагах по красивой ухоженной дорожке с кустами и деревьями по бокам. На момент смерти Ульриху было пятьдесят, Герману – восемнадцать, а его братьям и сестрам – четырнадцать, одиннадцать и три. Беспомощно наблюдая за болезнью и кончиной своего отца, Герман решил стать врачом-неврологом. Однако теперь он был сиротой, а его мачеха – вдовой, вынужденной, не имея пенсии, в одиночку растить четверых детей.

Скоро стало ясно, что страхи Анны насчет «злобной мачехи» имели вполне реальную основу. Регина была строгой, и строгость ее порой граничила с жестокостью. Кузина Германа позже описывала ее как «женщину, с головой погруженную в работу и не имеющую никаких идеалов», думающую только о том, где взять средства к существованию. Она вышла замуж поздно, в возрасте тридцати семи лет, «потому что целых тридцать лет она была “девочкой из магазина” и больше ничего не знала». Филиппина Роршах была первым ребенком своих родителей и первой женой своего мужа, а Регина воспитывалась приемной матерью, была второй женой и мачехой трем своенравным детям, склад личности которых очень отличался от ее собственного.

Она часто ругалась с Паулем и сделала несчастной жизнь любознательной и общительной Анны, которой теперь казалось, что их дом превратился в «тесную клетку, где почти нечем дышать». Анна позднее описывала Регину как «курицу с короткими крыльями, которая не умеет летать. У нее не было крыльев воображения». Под ее скупым управлением в доме царил холод, от которого детские руки иногда в буквальном смысле синели. У них не оставалось времени на игры, все свободные часы приходилось посвящать работе и домашним обязанностям.

Заканчивающий школу Герман быстро взрослел. Когда Анна вспоминала свое детство, то говорила, что Герман был ей как «отец и мать сразу». В то же время он был главной опорой для Регины, главным мужчиной в доме, который садился рядом с ней на кухне и часами разговаривал. Он понимал Регину и ее неспособность проявлять больше любви: «Боюсь, что, не обладая достаточной гордостью, она никогда не была способна к кому-либо привязываться», – и призывал Анну и Пауля не быть слишком критичными по отношению к мачехе. Они должны были простить ей то, что можно было простить, и подумать о маленькой Регинели.

Все это оставляло Герману мало времени для собственного горя. Он позднее признавался Анне: «Я думаю об отце и матери – нашей настоящей матери – намного больше, чем прежде. Возможно, я не воспринимал раннюю смерть отца шесть лет назад так же остро, как воспринимаю ее сейчас». Это настроило его на то, чтобы как можно скорее покинуть дом. Герман начал думать «обо всех этих склоках и раздорах и бесконечном подметании полов, обо всем, что высасывает так много жизни и убивает, в огромном количестве, жизненную силу», как о «шаффхаузенском образе мыслей». Он писал Анне: «Никто из нас не должен даже думать о том, чтобы продолжать жить с мачехой хоть сколько-нибудь еще. У нее есть замечательные, хорошие черты, но, чтобы жить с ней, нужно слишком много молчать, а это – не для таких людей, как мы, которым нужна свобода, чтобы развиваться».

Все трое детей Ульриха и Филиппины в конце концов отправились искать счастья намного дальше от родных краев, чем их родители, и Герман стал первым, кто это сделал. «У нас с тобой есть талант жить, – писал он Анне. – Мы унаследовали его от отца… и главное, что мы должны сделать, так это сохранить его, мы обязаны. В Шаффхаузене талант такого рода полностью задавлен. Какое-то время он борется, бьется, пытаясь вырваться, но потом умирает. Но, Господи, для этого ведь и дан нам целый мир. Так что где-то наверняка есть место, где наши таланты могут быть раскрыты».

К тому времени, когда Герман писал эти строки, он уже сбежал из Шаффхаузена. Но годы, проведенные там, хоть они и были полны неурядиц, стали важным периодом в развитии Германа как мыслителя – и художника.