Я принес из леса Нечто темное.
Оно сидит во мне, невидимое, неслышимое, несмотря на то, что двуногие создания поднимают мне веки и светят в глаза резким светом, от которого сводит тело.
С приходом рассвета они вынимают меня из логова, пропахшего другими существами, что обитали здесь до меня, их болью, страхом и отчаянием. Прикладывают к меху разные предметы, которые жалят, после чего приходит слабость и сонливость. Или наоборот, накатывает ярость. А временами – волны обжигающей боли.
В такие минуты Нечто сидит внутри и не шевелится. Оно выжидает подходящего случая.
Подходящего носителя.
Но ночью, свободное от страха быть обнаруженным, оно сжимает мне горло и изливается в звуке, громком и пронзительном.
Моя жизнь – безысходность.
Счет дням потерян. Вдали от леса моя сила тает, и мне все меньше хочется сопротивляться оцепенению, которое гасит во мне жажду жизни.
Там, на свободе мое племя живет под угрозой смерти, подстерегающей на каждом шагу, сражается на пределе возможностей – для того, чтобы просто прожить на свете еще один день.
Здесь же не нужно противостоять хаосу, чтобы выжить.
Смысл моей жизни сводится к тому, чтобы подчиняться другим.
Целыми днями я бесцельно лежу, прислонившись к клетке, подставляя их взглядам загривок и спину. А наблюдатели сменяют друг друга так быстро и непредсказуемо, как сытость на воле сменяется жестоким голодом.
Ко мне подходит представитель их вида – неразвитый еще, зависимый от взрослых. Такой же беспомощный, как я.
И такой же одинокий.
Он трогает мой мех сквозь прутья – и Нечто темное восстает во мне и ликует. Я атакую без предупреждения, изворачиваюсь и впиваюсь зубами в его ладонь.
Маленький двуногий кричит, отдергивает руку и прижимает к телу. Вокруг суетятся взрослые, накладывают на рану лоскуты с резким ароматом, перебивающим запах крови. Они не знают, что Нечто теперь поселилось в нем, где будет зреть, обретая недостающие элементы, и медленно, но верно подчинит носителя своей воле.
Однажды оно снова сделает меня свободным.
Я ложусь на прежнее место, спиной к решетке, кладу голову на лапы и закрываю глаза.
Моя жизнь отныне – ожидание.
– И что, господин управляющий не жалеет, что связался с воительницей? – андар’эльне кокетливо завела за ушко прядь волос цвета лугового клевера.
– Ни минуты, прелесть моя, – одна рука Эмриата из рода Илуфер покоилась на ее талии, другая сжимала бокал с вином. – Вы пощады не признаете. Ни в чем.
Эмре толкнул плечом дверь в свои покои. Парочка ввалилась в полутемную прихожую, хихикая и натыкаясь на мебель. Управляющий галантно поднес даме бокал; эльне с многообещающей улыбкой сделала глоток и скользнула вниз.
Эмриат в блаженстве закатил глаза и тоже пригубил вина. Пурпурная капелька, сладкая и терпкая, скользнула по его губам и упала на воротник черной рубахи.
Из кабинета напротив донеслось сухое покашливание.
Эмре прислушался. И изменился в лице.
– Тебе придется уйти, милая. У меня дела, – он отстранил умелые руки воительницы и поставил бокал на плетеный стул.
Место в центре прихожей, предназначенное для стола, пустовало.
– Я лучше подожду в…
– Немедленно, – в голосе Эмриата зазвучала сталь.
Девушка поджала губы, поднялась с колен и направилась к выходу. Пару раз оглянулась, но управляющий не обращал на нее внимания. Он застегивал пуговицы там, где она успела их расстегнуть.
Воительница фыркнула, поправила бретельку платья и выскользнула из прихожей.
Эмриат одернул воротник рубахи, поправил диадему на волосах и шагнул в полумрак своего кабинета. Тлеющие люми-колонны, обнаружив движение, вспыхнули ярче. Из темноты проступили книжные полки с рядами бумаг, свитков и фолиантов, помеченных алфавитными ярлычками, приоткрытое оконце с видом на сад, несколько картин на стенах и широкий стол в центре, за которым и восседала незваная гостья.
За ее спиной на полках застекленной этажерки поблескивали нейрокристаллы разных цветов и размеров – элле дублировали в них информацию, хранить которую только на бумаге было бы неразумно.
– И чем я могу быть полезен хранительнице в такой час? – Эмриат не воспользовался табуретами, что предназначались для посетителей, и встал посреди комнаты, скрестив руки.
– Хранительнице надоело ждать, когда управляющий соблаговолит оказать ей аудиенцию, – Деаэлру из рода Ранто выпрямилась в кресле и положила ладони на стол. – Где отчеты? Последний я получила прошлой весной. Через два года после предыдущего.
– В отчетах больше нет нужды. Таэм уже не мальчик, не за чем его опекать.
– Ты хотел сказать, Объект сто пятьдесят восемь?
– Я сказал так, как хотел.
Деаэлру усмехнулась.
– Ваша с Объектом сентиментальная связь меня не интересует. Тем более, что она перестала бы быть взаимной, узнай он о тебе правду.
– Ошибаешься. Таэм никогда не отталкивает тех, кем проникся. Несмотря ни на что.
– Тогда предлагаю подняться на четвертый ярус, сообщить королю, что для нас он – занятный генетический эксперимент, и проверить твою теорию на практике, – люми-колонна подсветила лицо хранительницы снизу, тени исказили его черты. – Отчеты, Эмре. Немедленно. Я знаю, как ты педантичен. И документацию, несмотря на напускную небрежность, точно до сих пор ведешь.
Эмриат вгляделся в отливающие сталью глаза андар'эльне – они были холодны как лед. Он направился к шкафам и извлек из щели между полками невзрачную бумажную папку. Папка с хлопком приземлилась на стол перед Деей.
– Мнимые чернила? – папка зашуршала в руках хранительницы. Вложенные в нее страницы, тонкие как стрекозиные крылья, оказались пусты. – И где же ключ?
– Перед тобой, – Эмре приложил к корешку указательный палец.
На пустом пергаменте проступили ряды образцовой каллиграфии.
Дея хмыкнула.
– Надеюсь, в другом тайнике найдется нейрокопия этих бумаг?
– Разумеется.
– Хм, посмотрим, – Деаэлру принялась водить пальцем вдоль строк. – Невротическое расстройство вследствие эмоционального и физического перенапряжения, ммм… Ночные кошмары циклического характера… Хроническая депрессия, которая вызвана… И ежу ясно, чем она вызвана. Что дальше? Ага. Склонность к нездоровому риску и употреблению психоактивных веществ, так-так… Синдром гиперопеки… Похожий на усмешку спазм лицевых мышц как замещение эмоциональных реакций… Все это занятно, но не существенно, – Дея отложила бумаги, взглянула на управляющего исподлобья. – Новые припадки были?
– Если ты про эпилепсию, – тот снова скрестил руки на груди, – то полноценных приступов у Тамлина не наблюдалось со дня смерти Иффэн.
– Кто еще знает о недуге?
– Все тот же ограниченный круг лиц. Ты, я и Ассея.
– А эта девица с бегонией? Подружка твоей сестры.
– Шан? Насколько мне известно, нет.
– Насколько тебе известно, – Деаэлру откинулась в кресле, сплетя пальцы. – Достаточно ли разнообразна половая жизнь Объекта?
– На этот вопрос я не отвечу.
– Как его психоаналитик? – эльне дернула бровью и уголком губ. – Тайна терапевтической исповеди?
– Как деловой элле, Дея, – Эмриат забрал папку и спрятал ее в тайник. – В нашем уговоре такой пункт не значился.
– Ах, вот оно что, – хранительница усмехнулась. – Управляющий Мирисгаэ чрезвычайно дорожит своей репутацией. И тем не менее, слабовольно переводит деловые вопросы в личные, едва объект исследования начинает симпатизировать экспериментатору. Как там говорят молодые и глупые элле? Друзья на дороге не валяются?
– Всякое бывает, – ответил Эмре, вспоминая, как в начале осени вытаскивал Тамлина из придорожной канавы, куда тот свалился после экспериментов с психостимуляторами. – Дружба – презанятный феномен, Дея, который, однако, знаком не каждому. Я бы предложил тебе попробовать и завязать с кем-нибудь дружеские отношения, но для этого нужен нормально функционирующий гипоталамус. И хотя бы зачаточная способность к сочувствию.
– В нашем уговоре, – Деаэлру сменила тон, – значилось, что я обязуюсь рекомендовать тебя на место управляющего, когда представится такой случай.
– Ты забываешься, – Эмриат сузил глаза. – Вопрос вынесли на голосование, меня избрали единогласно.
– Конечно, избрали. Главам родов было приказано внушить своим подопечным, что никто не справится с этой работой лучше тебя. А ты, – Деаэлру указала на управляющего; рукав ее платья с воинственным шелестом сполз к локтю, – взамен обязался снабжать меня информацией о состоянии объекта.
– Опусти руку, Дея.
– Знаю, бездна, о чем ты думаешь, – эльне скривилась. – Что хоть цель у нас и одна, но мотивы разные. Ты так долго общаешься с Образцом, что перенял некоторые его привычки. И теперь твои мысли можно прочесть по выражению лица, – Дея прошлась по кабинету и обернулась, блестя глазами. – Только не льсти себе. Ложь во благо все равно остается ложью. Как эвтаназия из милосердия в сухом остатке остается бессмысленной и беспощадной смертью.
В кабинете воцарилась тишина. Из оконца пахнуло холодом; до элле донесся полночный окрик смены караула с нижних ярусов. Несмотря на надежную защиту, которую представляли собой обе Сферы – внешняя вокруг садов и внутренняя дворцовая – воины по давно заведенной традиции не покидали оборонительных позиций по периметру жилых границ. И не доверяли царящей вокруг идиллии ни на миг.
Эмриат поправил и без того идеальные манжеты рубахи.
– Ты думаешь, что покорила ДНК, а значит, и всех нас, своей воле, но это не так. Хаос всегда будет сильнее порядка, Дея, потому что хаос и есть жизнь.
– Неужели.
– Не веришь? Посмотри, с какой психоделической непредсказуемостью принимает решения тот, чей геном ты перебрала до последнего нуклеотида. Природа всегда идет по пути наименьшего сопротивления. Создавая элле, способного управлять аномалиями, ты как-то упустила из виду тот факт, что хаос будет легче возглавить, чем подавить. И теперь в упор отказываешься видеть личность там, где ее не закладывала.
– Довольно глупостей.
– Нет, бездна, ты меня дослушаешь! Кем бы ни был Таэм – я верю в то, что он нуждается в нормальной жизни не меньше, чем в тренировках. Или в твоем контроле его психического состояния. Иначе зачем ему это все?
Дея скривилась.
– Мы вот-вот докатимся до дискуссии о том, в чем смысл жизни, а я ее не люблю. Глупая, ничем не оправданная рефлексия для тех, кто не хочет исполнять свой долг. У эволюции нет интереса в создании или сохранении личности, Эмре, только в своевременной передаче информации. И ты об этом знаешь.
Эмриат и бровью не повел.
– Тем не менее, индивидуальное сознание не атрофировалось в нас со временем, а значит, какая-то польза в нем для эволюции есть. За сорок тысяч лет мы не превратились ни в муравьев, ни в пчел, ни в стаю рыб, ни в другую пародию на скопление нейронов в общем мозгу, всемогущих как часть целого и бессмысленных по отдельности. Даже наоборот. Эффект индивидуализации личности дал Мирисгаэ сумасшедший скачок осознанности – а это единственная сила, способная противостоять непреднамеренности. И Таэм – ее главный катализатор.
– Ты так говоришь, как будто…
Эмре усмехнулся.
– Хвастаюсь? Почему как будто, так и есть. А еще помогаю королю на его нелегком пути. В меру своих скромных возможностей.
Дея скептически приподняла брови.
– И в чем же выражается твоя, прости бездна, помощь?
– Во многих вещах. О которых я тебе докладывать не обязан. Но кое о чем, так уж и быть, скажу. Я уговорил его отправиться летом в Андаро и встретиться там с твоей дочерью.
– Ты был обязан сделать это. Таков наш уговор. Тамлин должен заключить союз с Элланиат, хочет он того или нет.
– Только я желаю этого не из чувства долга, а чтобы облегчить его состояние. Элла прекрасная девушка и станет для Таэма хорошей партией. А ты, – Эмриат мстительно указал на хранительницу, – видишь в нем только ступень своей экспериментальной лестницы. И даже имя его лишний раз боишься произнести, чтобы ненароком не привязаться и не начать испытывать угрызения совести. Впрочем, делай как знаешь, – Эмриат отвернулся. – Если завтра вскроется правда, я просто скажу, что заботился о нем. Так, как умел. И не погрешу против истины. А вот тебе вряд ли будет дозволено пересечь границу лесного королевства еще хоть раз.
– Ты заключил бессрочную сделку, Эмре. И я могла бы заставить тебя выполнять условия даже вопреки твоей воле, – ответила Дея, и на этот раз усталых ноток в ее голосе было больше, чем угрожающих. – Но я рассчитываю на дальновидное благоразумие, которым управляющий Мирисгаэ так знаменит. А не на свою над ним нейробиологическую власть. Мотивы твоих действий, как и вера в исключительность ваших с Образцом отношений, за которую ты хватаешься как за соломинку, меня не интересуют. Только конечный результат. Который должен отправляться из Мирисгаэ в Андаро каждые полгода. Без проволочек, – эльне подобрала юбки и шагнула к дверям. – Не провожай, выход я найду. Как и нейрокопию отчетов об Образце на своем столе, ведь так? Даю тебе на это три дня.
Эмриат не ответил и не повернул к Деаэлру головы. Когда дверь затворилась, он со всего размаху пнул табурет для посетителей. Тот отлетел к стене.
Управляющий закрыл глаза и замер. Он стоял без движения так долго, что паучок, прятавшийся под потолком, спустился ему на плечо и принялся прикидывать, на какой стороне этой колонны будет сподручнее сплести паутину.
Колонна шумно вздохнула и сдвинулась с места. Паучок вздрогнул и принялся перебирать лапками, подтягивая себя на потолок.
Дверь в прихожую осталась приоткрытой, пришлось ее затворить. Из коридора донеслось шуршание – то ли шорох крыльев летучей мыши, то ли шелест женского платья.
Эмриат вернулся в кабинет, вытащил из-под стола толстую тетрадь с детскими рисунками и повел рукой над титульным листом.
Забавные каракули исчезли; на их месте проступила фраза "Образец 158".
Данные в этой тетради были другого характера, чем в папке, с которой ознакомилась Дея. Управляющий принялся листать потрепанные страницы, перечитывая записи, чтобы воскресить в памяти тот или иной эпизод. Улыбаясь как при встрече со старым другом.
"…в мальчике обнаружилось особое чутье, которое выражается в редчайшей форме телепатической синестезии (далее синепатии), когда психоэмоциональное нутро собеседника становится видимым невооруженным глазом сквозь ментальные щиты.
Без сомнения, синепатия помогает принцу четче видеть причинно-следственные связи и путем несложного анализа предсказывать наиболее вероятное поведение окружающих. Мальчик не стесняется использовать это в личных целях и легко вычисляет минуты, когда у склада с продовольствием нет сторожей. После чего ворует сладости и раздает их другим детям.
Ассея грозит, что вернется к старым методам лечения кариозных полостей – то есть к удалению зубов щипцами без анестезии, но маленький проныра…"
Листы ложатся один поверх другого. Образцовая каллиграфия по законам книжной магии перемещает читателя во времени, умещает целый год в нескольких страницах.
"…вспышки эмоций все чаще провоцируют в юноше приступы синепатии. Примечательно, что он не делает выводов из увиденного, интуитивно уяснив, что между намерением и действием лежит пропасть, что думать и чувствовать каждый волен так, как ему вздумается, и что далеко не каждая мысль или эмоция обретают реальное воплощение.
Когда я расспросил его об этом, юнец нахально ответил, что хаос частенько хватает нас за горло и вынуждает делать выбор инстинктивно, здесь и сейчас, не оставляя времени на высокопарные, а потому лживые философствования о природе добра и зла, которые вы, господин Эмре, так любите. События реальной жизни, стремительные и непредсказуемые, оказываются за гранью подобной дихотомии. Поэтому выводы о личности на основе ее синепатического портрета могут быть ошибочными.
Содержание мысли любопытное. А вот форма, полагаю – это месть за то, что господин Эмре посмел ухватить принца за ухо, когда его высочество решили подремать на задней парте на уроке изящной словесности".
Управляющий усмехнулся и пролистал дальше.
"…первый полноценный приступ. Мы не на шутку встревожились, но сканирование мозга дефектов не выявило. Наоборот. Всплеск ментальной активности привел к массовым изменениям в нейронных цепях и не оставил в мозгу и следа деградации. При изучении сканов мне даже показалось, что разум мальчика поставил эксперимент над собой: взял и перекроил себя так, как ему вздумалось. Тело же не поспело за гибкостью ума и ответило судорогами на скачок электроактивности в мозгу.
В юном принце все четче проступают те качества, которые мы заложили в его геном. Но я не представлял, чем он заплатит за свою одаренность, иначе отказался бы от сотрудничества. Задатки его способностей по управлению хаосом приводят Дею в восторг. Эпилептические припадки и хроническая депрессия как следствия его дарований приводят меня в ужас".
Эмриат торопливо пролистнул еще с десяток страниц. Уголки его рта опустились.
"…синепатия все чаще принимает в нем изощренную форму эмпатии, приумножающей чужие эмоции, которые молодой король считывает и переживает как свои. Горе и боль набирают в нем граничащую с помешательством мощь; жестокость, скудоумие и чванство рождают почти физическое отвращение. А великодушие и отзывчивость воспринимаются как невиданное чудо, ради которого и стоит на свете жить. Квинтэссенция этого чуда расцветала на его глазах, чистосердечием вынудила его к взаимности.
А потом покинула его.
Всех нас.
И если другие смирились с правом непреднамеренности отбирать у нас чудеса, то Таэм не смирится с этим никогда. Как никогда не простил бы тех, кто намеренно сотворил его единственным зрячим в мире слепцов. Создал ювелиром, способным с первого взгляда отличить самоцвет от подделки – и поместил в центр равнодушного вихря, который вовлекает и выбрасывает из себя драгоценные камни наравне с речным песком, не разбирая их ценности, и который мы называем жизнью.
Тот, кто это сделал, не имеет права оставлять его с этим вихрем наедине".
Управляющий глянул в оконце – за ним царила тьма. Лес вдалеке зашумел, в чаще вскрикнула птица. Запахи прелых листьев и влажной земли проникли в кабинет вместе с клочьями тумана, который стелился вдоль стен и искал укрытия в уголках между полками.
Эмре поправил висящую над столом картину – та съехала набок при ударе табурета о стену.
Тонкие пальцы коснулись диадемы; один из изумрудов в ней вспыхнул, разгоняя мглу, замерцал путеводным светом рабочего нейрокристалла и принялся улавливать хозяйский голос, который по мере звучания превращался в каллиграфию мнимых чернил на тетрадном листе.
О проекте
О подписке