– И это самая малая неприятность, – тихо усмехнулся я, прекратив смотреть на крестьян к их безмерному облегчению. – В незнакомых трактирах и постоялых дворах есть приходится так быстро, что едва не давишься. А иначе никак – стоит мне туда зайти, как посетителей словно ураганом сносит с мест. Если же и остаются, то в воздухе повисает напряженное гнетущее молчание. Никто не пьет и не ест. Все смотрят в пол. Поэтому я предпочитаю заходить с черного входа и заказывать еду там, чтобы съесть ее на вольном воздухе, что не так уж и плохо, коли нет дождя и холодного ветра. Но тогда можно укрыться в сарае. А затем наступает вечер. Вот-вот окончательно стемнеет. Но никто не желает тебя приютить на ночь. Разве что снова в сарае. Да и то с великой неохотой. Не отказывают лишь из боязни – мало кто смеет глядеть в глаза палачу. Поэтому, сильга Анутта, предупреждаю – в путешествии со мной тебе уготовано много неприятного. Люди станут коситься и избегать; завтракать, обедать и ужинать придется под открытым небом, да и спать там же. Поэтому я предпочитаю путешествовать только в теплые времена года. Или хотя бы не морозные.

– Знаешь, палач Рург, если бы ты не упоминал постоянно свое имя, то я бы подумала, что ты описываешь один из дней моей жизни. Хотя нет. Тут не хватает кое-чего. Вот если бы ты добавил презрительных и ревнивых женских взглядов, попыток домогательства от мужчин, а также частых угроз и грязных обещаний – вот тогда ты бы описал день из моей жизни.

– Тебе приходится куда хуже меня, – вынужден был я признать. – Меня избегают. Но не проклинают – разве что родственники тех, кого я должен пытать и казнить по долгу своей работы. И уж точно никто меня не домогается, не бросает сальных взглядов и не делает грязных намеков.

– Хм… Палач Рург… отрезать людям носы и уши, выкорчевывать с мясом и кровью гордость мужских чресл, вспарывать животы, ломать хребты, отрубать конечности и делать многое другое… каково это?

– Тяжело, – ответил я. – Однажды мне пришлось заниматься этим делом целую весеннюю неделю без продыху. Я казнил и казнил, пытал и пытал, калечил и калечил. Спустя семь дней хотелось самому положить свою голову на плаху и попросить кого-нибудь опустить на мою шею топор.

– И почему не положил?

– Помог бочонок недурного эля, – усмехнулся я. – Хмель часто спасает. Но еще чаще я казню приговорённых из-за того, что хмель пробуждает в людях скрытые пороки, что с глумливым хохотом вырываются наружу и завладевают рассудком бедняг. Наутро такой человек просыпается в тюремной камере и с ужасом видит, что его одежда и руки в крови и что из-за решетки на него со страхом смотрят люди… А затем прихожу я и завершаю его жизненную историю ударом топора.

– И почему же ты продолжаешь убивать? – сильга будто и не услышала прочих моих слов. – Деньги? Привык? Не умеешь ничего другого? Или тебе нравится обрывать чужие жизненные нити?

– Или все это вместе взятое… Нет, сильга. Причина проста – кто-то должен этим заниматься. Иначе жди беды.

– Беды? Что-то случилось? В прошлом? И это заставило тебя стать палачом?

– Хватит обо мне, – устало ответил я, тщательно скрывая подступившее раздражение от чересчур назойливых расспросов. Сильгам неведома учтивость и деликатность? Они ко всем в душу лезут напролом? – Давай лучше о тебе. Почему ты решила стать сильгой?

– В отличие от тебя, палач, нам не дано выбирать собственную судьбу, – зеленые темные глаза взглянули на меня и сползли на дорогу. – Не нам решать. Коли ты родился с этим даром – тебе уготовано лишь три дороги. Одна ведет к становлению сильгой. Другая прямиком на кладбище, где просто появится еще одна крохотная детская могилка. И третий путь – в лечебницу для душевнобольных. Навсегда. Ведь нельзя излечиться от того, что болезнью не является. Это дар. Самый ненавистный дар из возможных. Такой, что уже называется проклятьем.

– Видимо, и я невзначай угодил в больное место, – вздохнул я, снимая с пояса вместительную кожаную флягу. – Выпей.

– Эль в такое время дня?

– Это не эль.

– Вино?

– Можно и так сказать. Слабенькое крыжовое вино. Сладкое.

– Сладкое – это хорошо.

На этот раз в зеленых глазах плеснулась детская радость. И легкий испуг, таящийся в самой глубине – а вдруг не дадут? Вдруг посмеются и заберут…

Флягу я отдал. Некоторое время мы ехали молча. Анутта распробовала на самом деле очень слабое вино и жадно припала к горлышку фляги. Крыжовое вино не пьянит. Надо выпить очень много, чтобы услышать шум в голове. А вот бодрит оно отменно. Стряхивает сонливость. Дарит благодушие и терпеливость.

Убирая изрядно полегчавшую флягу обратно на пояс, я спросил:

– Поэтому ты и расспрашиваешь других людей о том, что заставило их выбрать ту или иную жизненную дорожку?

– Да. А ты умный, палач Рург. Все верно. Мне очень интересно, как люди делают выбор. Ведь у меня самой выбора никогда не было.

– Могу тебя утешить, сильга, – на этот раз я не улыбался. – Большая часть людей не выбирает. Они просто плывут по течению жизни как бревна на лесосплаве.

– Ты и правда умный.

И вновь я не отреагировал на добрые слова. Я промолчал. А затем раздался голос сильги:

– Я все же запишу твою историю про старую вязовую рощу и безымянное озерцо. И про двух юных свидетелей.

– Дело твое, – вздохнул я, глядя, как Анутта вновь открывает колпачок медной чернильницы и костяной пенал для перьев.

Ей явно нравится делать записи в толстой книге. Интересно, разрешит ли она мне прочесть свои хроники? Вряд ли…

Оставшись без собеседника, я невольно задумался о сильгах и их сестринстве Сильгалла. Закрытая строгая женская община, живущая по своим уставам и порядкам. Никто им не указ кроме короля – до тех пор, пока они не нарушают мирские законы. Тогда их судят по общим законам. Сумей торговец Люпон добиться своего и огульно обвинить сильгу – ее бы ждало суровое наказание. Тюрьма, может быть, публичная порка. Большой денежный штраф.

Анутта не солгала про свой дар и про свое проклятье. Я слышал об этом раньше, но не знал, правдивы ли слухи. Оказалось – да, правдивы. Сильги не имеют выбора. Их судьба предрешена при рождении. Очень и очень редко рождаются девочки с особым врожденным даром. Там все окутано туманом, непосвященным людям мало что известно, а сами сильги про это распространяться не желают. Поэтому я и не стал расспрашивать. Но поговаривают, что сильги могут видеть духов и даже разговаривать с ними. Могут призывать и прогонять их.

Я достоверно знаю о случае, когда одна из сильг, прибывшая в Элибур, сумела разбудить проспавшего семь месяцев человека. Его никто не мог добудиться. Что с ним только не делали несчастные родичи – били по щекам, кололи иголками, растирали водой горячей и ледяной, оставляли на морозе, обжигали пятки головней. Ему вливали в горло бульоны и настойки, давали различные лекарства, мыли его, брили ему лицо и убирали за ним. А он продолжал спать. Если это можно назвать сном – лицо его было искажено дикой гримасой ужаса, будто он увидел нечто кошмарное. А затем в комнату зашла сильга, занавесила окна и зеркала, закрыла плотно двери. Провела там час и вышла обратно. Вся побелевшая, с черными тенями под глазами, шатаясь и держась рукой за стену. А за ее спиной слышался слабый мужской голос, недоуменно спрашивающий о том, что происходит. Сильга получила положенную плату и ушла. На вопросы отвечать не стала. Тут же нашлись злые языки, утверждавшие, что она либо знала лекарство, могущее пробудить от мертвого сна, либо больной и сам бы проснулся, а она просто угадала нужный момент. Ну или же что она изначально и навела на него темные сонные чары, и сама же от них избавила.

Как на самом деле все было, не знал и до сих пор не знает никто. А пробудившийся от семимесячного сна бедолага ничего не помнит. Его память окутана туманом.

В этом суть жизни сильг. Туман. Все окутано непроницаемым туманом. Они внезапными и незваными гостями прибывают к тому или иному дому. Излечивают людей. Иногда у них не получается. Им платят по-разному. Часть денег они вроде бы оставляют себе, остальное доставляют в сестринство Сильгаллы.

Все остальное – ничем не подтвержденные слухи. Даже свидетельствами надежных людей.

Мы миновали старый дубовый столб, глубоко врытый на обочине тракта. Указатель говорил, что мы в ста больших шагах от околицы придорожной деревни Лунора, где всегда рады проезжим гостям.

– Пообедаем в трактире, сильга Анутта?

– Угощаешь? – зеленые глаза смотрели пытливо и спокойно.

– Угощаю, – согласился я, пряча невольную улыбку.

Но моя попытка не удалась, и щеки Анутты явственно покраснели, налились румянцем смущения. Ее рука коснулась пояса – за него, ничуть не пытаясь скрыть, в самом начале пути она переложила полученные от Люпона золотые монеты. Это очень большая сумма для наших мест. Отличную дойную корову можно купить за одну серебряную монету, а в самой отдаленной от Элибура западной деревне в придачу добавят молодую козу. Люпон явно выложил кошелек не глядя, пребывая в смятенных чувствах от боли в ранах, моего вмешательства и душевного потрясения при получении известия о том, что его кузена оскопят и четвертуют. Сейчас он, небось, опомнился и зубами скрежещет, жалея, что потерял такие деньжища. А может и нет – Люпон не настолько уж и скуп. Сиротский городской дом не зря считает его своим благодетелем. Вот ведь закавыка какая с душами людскими. О сиротках торговец Люпон заботится, не жалея средств, а одинокую девчонку-путешественницу попытался затащить в свой шатер и распустил руки…

В любом случае Анутта в один миг стала довольно обеспеченной девушкой. У деревенских девиц приданое в пять-шесть раз меньше. Но она явно не желала тратить деньги.

– Буду рад угостить, – повторил я. – Прибереги деньги на черный день. Я слышал, многие из вас пребывают на грани если не нищеты, то бедности.

– Деньги редко падают в наши протянутые ладони, – вздохнула сильга, глядя на меня благодарным взглядом. – Спасибо за понимание. Из этих монет мне достанется немного. Как только смогу попасть в ближайшее представительство Королевского банка, внесу большую часть золота на счет сестринства. Остаток разделю на три части. Одну часть оставлю себе, а оставшиеся две отправятся на общий счет шести сильг. Я одна из них.

– Вы помогаете друг другу….

– Да. Скоро зима. Мы тоже не очень-то любим ночевать на улице в холодное время года. Нам нравится теплая одежда, сытная еда, надежное и уютное место для сна. Для всего этого нужны деньги. И мы стараемся как можем, чтобы во время дождей и холодов не познать горестей из-за безденежья. Но за последний десяток недель я не положила на общий счет ни единой медной монеты…

– Черная полоса?

– Скорее черное болото невезения, – понурила голову девчонка. – Мои пять подружек-сестер не скажут плохого слова. Но…

– Но на душе кошки скребут, – кивнул я. – Я понимаю, сильга Анутта. На самом деле понимаю. В этом мне повезло куда больше тебя – всегда найдутся преступившие закон и заслужившие пытки и смерть. Надобность в моих услугах не пропадет до скончания веков, и, почитай, в каждом селении всегда найдется для меня работа. Поэтому я могу себе позволить угостить тебя несколько раз без ущерба для кошелька. И еще. Хочу, чтобы ты внимательно выслушала следующие мои слова и не сомневалась в их искренности и правдивости. Хорошо?

– Я выслушаю тебя, палач Рург, – склонила голову Анутта.

– Все что я делаю – не накладывает на тебя ни малейших обязательств, – медленно и четко проговорил я. – Ты ничего не должна мне. И я не стану пытаться забраться тебе под юбку… – тут я запнулся, наткнувшись взглядом на ее ладно сидящие штаны и поправился: – не стану пытаться забраться тебе в штаны, сильга. Все что я делаю – я делаю просто так. Ты мне ничего не должна.

– Я поняла и поверила, палач Рург.

Ее церемонность в некоторых случаях казалась частью некоего этикета сильг. Вежливого, но холодного. Я не возражал. Взглянув на меня в упор, девушка добавила:

– Спасибо. На самом деле спасибо.

– Не за что, сильга Анутта, – ответил я, останавливая лошадь перед гостеприимно распахнутыми воротами постоялого двора Щуков Суп. – Советую заказать рыбацкую уху с красноперками и улитками. Ее здесь готовят просто божественно. Но перед ней стоит отведать щавелевой похлебки – она замечательно разжигает аппетит, не занимает много места в желудке и не тяготит его.

– Сколько познаний…

– Уже долгие годы я путешествую этими дорогами. Поверь – я знаю, где в этих местах вкусно кормят, а где просто зря переводят продукты.

– А разве щавель не для лечения от слабости живота пользуют?

– Щавель многим хорош. А в правильной похлебке он просто превосходен.

– Что ж. Положусь на твой опыт, палач Рург.

– Весьма польщен доверием.

– Ох…

Вышедший из дверей бревенчатого приземистого здания невысокий крепыш при виде меня неловко ступил и сверзился со ступенек, тяжело рухнув на утоптанную землю. Охнув еще раз, он приподнялся, утер кровь с разбитой при падании брови и сокрушенно простонал:

– Прибыл уже… значит, сегодня Феникла и отпоем.

В воздухе повис отчетливый запах крепкого перегара. Не рановато ли для возлияний? Солнце в зените…

– Ого, – удивилась сильга, успевшая спешиться. – Так ты не просто проездом?

– Похоже, что так, – с не меньшим удивлением отозвался я, спускаясь с седла. – Видать, сыскалась работа. Но я не слышал о том, что в деревне меня ожидает приговоренный…