Они оставили Урагана дома и пошли в “Золотые часы” – ретро-игровой зал на улице Уоллер, в квартале от Хейт и в двух шагах от длинного отростка парка “Золотые Ворота”. “НИКАКИХ КАМЕР, – гласил знак у входа. – ЗДЕСЬ ТРОГИ”. Внутри полдюжины людей играли в пинбол и “Сороконожку”. Дилейни никогда не понимала, кто же здесь работает. Тут как будто не было ни одного сотрудника, однако зал всегда функционировал и выглядел чистым. Уэс кинул четвертак в уменьшенную версию “Галаги”.

– Ты будешь? – спросил он.

Дилейни пожала плечами. Он бросил в автомат второй четвертак. Дилейни прислонилась к стене и смотрела в зеркало на мужчину в футболке “Дэмнд”^[4], играющего в стрелялку по мотивам Дикого Запада.

Уэс быстро проиграл и уступил место Дилейни.

– Как там Пиа? – спросила она.

Пиа была “дамой” Уэса. Он сам так говорил – “моя дама”. Она жила с Уэсом, когда Дилейни въехала в домик, и в первую неделю совместного проживания показалась ей блистательной и остроумной. В детстве Дилейни и все знакомые ей девочки хотели быть морскими биологами, а Пиа действительно была морским биологом и все время носилась по миру в поисках новых грантов (сейчас она была в Чили). Однако со временем Дилейни стало ясно, что и Уэс, и Пиа искренне убеждены, что Пиа – самая привлекательная женщина в мире. Каждый день Дилейни выслушивала истории, которые доказывали, что невозможно познакомиться с Пиа Мински-Ньютон и не полюбить Пиа Мински-Ньютон. Пиа действительно была красивой, но для нее самой и Уэса ослепляющее совершенство ее лица было тяжким бременем. Ее волосы (по правде говоря, обычно несколько взлохмаченные), по их общему мнению, были достойны Жаклин Кеннеди, а грудь (с точки зрения Дилейни, весьма средних размеров) казалась им континентальным шельфом, заставляющим весь мир похотливо облизываться.

– У нее все хорошо, – ответил Уэс, – но этот Карл из ее программы буквально на нее вешается. Он написал для нее песню…

– Она приедет на Рождество?

– Наверное, на недельку. – Уэс отошел от автомата: – Твоя очередь.

Дилейни почти моментально убили.

– Ты должна пойти на следующее собеседование.

– Я не могу. Не умею шпионить. Я даже на Хэллоуин никем не притворяюсь.

– У тебя же был парень, который работал под прикрытием. Из Комиссии по охоте и рыболовству, в этих жутких неоновых очках. Дирк?

– Дерек. Ты прекрасно знаешь, что его зовут Дерек.

Дерек, не очень заморачивающийся насчет стиля, зато невероятно убедительный, действительно стал агентом Комиссии штата Монтана по охоте и рыболовству. Под видом покупателя он искал продавцов мяса незаконно добытых животных – кабанов, оленей, лосей; работа оказалась на удивление опасной.

– Ты знаешь, что он говорил о лжи под давлением? – спросила Дилейни. – Если они задают тебе вопрос и ты врешь в ответ, они сразу же это распознают. Хитрость в том, чтобы отвечать на другой вопрос – тот, который ты сам себе мысленно задал. Тогда все, что выдает ложь, – глаза, губы, мышцы лица – отреагирует не на их вопрос, а на твой собственный. Главное – задать себе вопрос, для которого твой ответ будет правдой.

– Спасибо за этот жуткий набор слов, – скривился Уэс. – Я ничего не понял, но я за тебя рад. Похоже, ты во всем разобралась. У тебя есть стратегия, и все будет окей.

– Но мне нечего им предложить. Ты программист, так почему ты сам этим не займешься? А я бы тебе помогала.

Корабль Уэса налетел на мину. Пока на экране вспухал взрыв, он смотрел на Дилейни.

– Это же твой план, Дил. Ты придумывала его много лет. Ты не можешь вот просто так взять и отдать мне свою мечту, свои планы уничтожения.

– Но для тебя это проще! Ты бы попал туда, написал какой-нибудь… Как это у вас называется?

– Код.

– Правда? Просто код? Ладно. Ты бы написал какой-нибудь код и взорвал все изнутри.

– Нет такого кода, который взорвал бы все изнутри, – сказал Уэс, – и ты это знаешь. Потому что дело не в коде, не в программах и даже не в людях, которые там работают. Ты должна уничтожить “Вместе” способом, которого мы еще даже не представляем. Ты сможешь понять это, только когда окажешься там. – Взгляд Уэса опять стал отстраненным. – Черт, я есть хочу.

* * *

Они перекусили в безымянной лапшичной на Хейт, еще одном логове трогов. Сидя у барной стойки, они смотрели, как Стивер, хозяин заведения, протирает плиту под табличкой “МЫ ОБЯЗАНЫ СООБЩИТЬ КЛИЕНТАМ, ЧТО ЭТОТ ОБЪЕКТ НЕ ОСНАЩЕН КАМЕРАМИ ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЯ. ПИТАЯСЬ ЗДЕСЬ, ВЫ ОСОЗНАЕТЕ ВСЕ РИСКИ”. Настоящее имя Стивера было Стивен Хан, но лет десять назад какой-то седовласый обитатель Хейт-Эшбери в потрепанном бархатном берете (очевидно, поклонник русской литературы) назвал его Стивой в честь Облонского, и имя прижилось. Сам Стива, когда-то получивший степень по русской литературе в Беркли, не возражал против этого прозвища, считая, что оно притупляет боль его растоптанных амбиций. Кажется, он до сих пор не мог поверить, что заправляет лапшичной своих родителей-китайцев. Свое отчаяние он изливал на плиту, которую надраивал что ни час, яростно накидываясь на каждое пятнышко.

– Стива, ты бы полегче, – сказал Уэс. – Сколько там прошло с твоей грыжи? Месяц?

Стива прожег Уэса взглядом.

– О черт. Об этом нельзя говорить, да?

Стивер облизал губы – он проделывал это, когда от злости не хватало слов.

– Прости, чувак, – сказал Уэс. – Господи Иисусе, ну что у меня за мозги. Это не… Я дурак. Но Дилейни все равно. Скажи, Дилейни, тебе же все равно, что у Стивера была грыжа? – Он повернулся к Дилейни, которая пыталась вспомнить, что такое грыжа. – Она, наверное, вообще не знает, что это за штука. Эй, Стивер, ты куда?

Стивер исчез в соседнем помещении.

– Ты прав, – сказала Дилейни, – ты не сможешь. Ты не умеешь хранить секреты. Просто никогда не помнишь, что это секрет.

Уэса, кажется, удовлетворила подобная оценка, поскольку она подразумевала, что не бывать ему шпионом.

– Сейчас мне кажется, что если бы я могла навсегда отменить смайлики, этого бы вполне хватило, – сказала Дилейни.

– Видела, что сегодня госсекретарь нафигачил? – спросил Уэс. – Под своим постом в честь годовщины гласности поставил танцующую радугу. В официальном государственном паблике. У нашего вида начисто отсутствует достоинство. Даже намек на достоинство.

– Ты мне напомнил…

– Нет! – взмолился Уэс.

Долгие годы Дилейни взращивала в соцсетях фальшивую личность, чтобы проникнуть в компанию. Она знала, что уже перед самым первым собеседованием они проверят все посты, которые она опубликовала после окончания школы. Поскольку в период работы рейнджером в национальном парке она не участвовала в сетевой жизни, следовало компенсировать это гиперактивностью в соцсетях. Она лепила бесчисленные веселые и грустные смайлики. Она комментировала, оценивала и – в последние полгода – активно участвовала во всемирном флешмобе: селфилась в образе Морячка Попая.

– Ты же не будешь опять корчить из себя Попая!

– Люди выкладывают штук по двадцать в день. А я сегодня сделала только одиннадцать.

Уэс уронил голову на стойку.

В кадр Уэс попадать не должен был, да и Стивер запрещал фотографироваться в лапшичной, поэтому она вышла на улицу и достала из кармана маленькую кукурузную трубку. Зажав трубку в зубах, подвигала ее так, чтобы она торчала вверх, и сделала селфи. Послав его 3209 подписчикам, Дилейни вернулась в лапшичную.

– Сколько ты их таких уже нафигачила? – спросил Уэс.

– С самого начала? Типа за полгода? – Дилейни посмотрела в телефон. – 4290. Они напоминают, если ты пропустил хотя бы день.

Популярность Попаев затянулась и намного перегнала предшественников – селфи в планкинге^[5], с обливанием ледяной водой, в цилиндре, с высунутым языком. Каждый день вот уже больше полугода Дилейни рассылала друзьям и родным, а также своим подписчикам по паре десятков Попай-селфи и получала от каждого из них столько же в ответ. Этот флешмоб запустили люди из “Вместе”, чтобы использовать его для сбора геолокационных данных и изучения поведенческих особенностей, а миллионы людей были только рады участвовать в нем – ну кто же устоит перед искушением сфотографироваться с трубочкой в зубах и ощутить себя частью единого мира.

– Ты все? – спросил Уэс.

Когда клиенты давали понять, что готовы расплатиться, Стивер просто называл сумму. Ни фиксированных цен, ни калькуляторов он не признавал, как и бухгалтерской отчетности. Они заплатили наличными – Стивер брал только наличные – и ушли.

– Прогуляемся? – предложил Уэс. – Выключи телефон.

Они отключили телефоны, вытащили из них аккумуляторы, и Уэс достал самодельную магнитную сумку, которая блокировала все входящие и исходящие сигналы. Телефоны они сунули в нее.

– Темным путем? – спросила Дилейни.

– Ага, – ответил Уэс, и они свернули под большой знак.

ВЫ ВХОДИТЕ НА ТЕРРИТОРИЮ БЕЗ КАМЕР ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЯ.

ГРАЖДАНЕ, ВЫБРАВШИЕ ЭТУ ДОРОЖКУ, ПРИНИМАЮТ НА СЕБЯ СООТВЕТСТВУЮЩИЕ РИСКИ.

ДЕПАРТАМЕНТ ПОЛИЦИИ САН-ФРАНЦИСКО

В городе была целая сеть таких дорог, дорожек и тропинок, так что можно было пересечь практически весь Сан-Франциско, не попадая под прицел камер. Но таких городов осталось немного, так как “безнадзорные” зоны привлекали преступников и вызывали подозрение.

Они шагали молча, пока не дошли до заросшей части парка, где пахло сыростью и соснами.

– Я понимаю, что все это для тебя странно и непросто, – заговорил Уэс и подпрыгнул, чтобы дернуть за нависающие над дорожкой ветви. Ему были свойственны такие детские выходки. На головы им хлынул настоящий ливень из росы и сосновых иголок. – Но ты из тех, кто не поддается стадным инстинктам, – он отряхнулся, как собака, – и самое плохое, что может случиться, – они тебя уволят. Ведь так?

Дорожка заканчивалась у Грейт-Хайвэй, где они достали и включили телефоны. Теперь они шли вдоль океана, над которым серебрилось звездное ожерелье.

– Эти звезды… – сказал Уэс. – Классно было бы знать, как они называются. – Он выжидательно помолчал. – Ладно, ты тоже не знаешь.

– Не знаю, – согласилась Дилейни.

– Но кто-то должен узнать. Верно?

* * *

Ночью Дилейни лежала в постели, глядя через маленькое окошко на облако в форме половинки сердечка. Уэс спал в соседней комнате, их кровати разделяла лишь тоненькая перегородка. Она слышала, как он там укладывается вместе с Ураганом – шелест простыни, вздох одеяла, опускающегося на человека и собаку.

– Спокойной ночи, – проговорил он с другой стороны стены.

– Спокойной ночи, – отозвалась Дилейни, уже зная, что услышит дальше.

– Люблю тебя, – сказал Уэс.

Когда он в первый раз произнес эти слова полтора года назад, они показались странными и нелогичными. На тот момент они с Дилейни знали друг друга всего полгода. Она понимала, что это братская любовь, – он никогда не намекал на большее, – но зачем вообще ее любить? Тогда она пришла в недоумение и рефлекторно ответила:

– Спасибо.

А потом лежала полночи, пытаясь понять, что это значит.

На следующее утро он сам все объяснил. У него очень любящая и заботливая мама, сказал он, но она никогда не говорит таких слов. А ему эти слова нравятся, особенно если произнести их вот так, на ночь, перед сном. Ему нравится и произносить их, и слышать, а потому в детстве он завел привычку говорить: “Люблю тебя”, а затем поворачивать голову и отзываться: “И я тебя”.

– И тебя я правда люблю, – сказал он Дилейни, – вот и говорю.

Он заверил, что она вовсе не обязана что-то отвечать, тем более что в ее мире (она была из Айдахо) говорить такое друзьям и соседям не принято. Но Дилейни понравилось. И с тех пор она ждала этих непозволительных слов, а днем думала, как услышит их через тоненькую стенку.

– Я люблю тебя, – сказал он в ту ночь полгода назад.

– Спасибо, – ответила она тогда и теперь отвечала так каждый раз.