– А еще приложение ориентировано на отдел кадров, – продолжала Кики. – Когда “ТвойГолос” слышит одно из “Б-слов”, он делает пометку. В конце каждой недели формируется итоговый показатель и отправляется в отдел кадров. Это не так уж важно, но может защитить тебя и всех, с кем ты общаешься, в том случае, если что-то из сказанного тобой будет сочтено проблематичным. Если ты думаешь, что ты был прав, это фиксируется. Если они думают, что ты ошибся, – то же самое, все записывается для дальнейшего изучения. И так ты получаешь первоначальный индекс “КомАнон”, их присылают каждый день. Все анонимно, индексы имеют значение, только если их много, но если нет, то тебе не о чем волноваться. Кроме того, если ты проверишь записи и окажется, что ты прав, их можно стереть.

– Очень удобно, – сказала Дилейни. – И это все потом входит в “ИнтеГра”?

Кики взглянула на нее почти обиженно.

– Нет, мы не пользуемся “ИнтеГра”! Его упразднили, типа, много месяцев назад. – Снова печальный звук тромбона. Кики поморщилась. – Многие думают, что ранжирование порождает слишком много противостояний и стресса на работе.

– То есть показатели никак не суммируются?

– Ну, их собирают, конечно. Чтобы ты сам мог проверить. Иначе какой от них толк! – Она хихикнула. – И они объединяются с другими. Например, с данными “СооПреда” и “АнонПреда”. Ты прочтешь об этом в своем соглашении о приеме на работу. “АнонПред” позволяет коллегам регистрировать жалобы – ну, не то чтобы жалобы, просто предложения по улучшению твоей деятельности. Анонимно. Все собирается в твоей папке, вместе с рабочими показателями, баллами участия, смайликами, “КомАнонами”, стыжами, количеством шагов, часами сна и так далее. Все эти цифры доступны тебе и любому другому “совместному”, и потом они суммируются в одну оценку, и из оценок всех “совместных” составляется общий список в порядке возрастания.

– Но это не ранжирование, – сказала Дилейни.

– Разумеется, нет, – рассмеялась Кики. – Поэтому эта система и называется “ВсеОК” – “Общая Компетентность”. Она очень сильно отличается от “ИнтеГра”, который куда более иерархичен.

– Точно, точно, – поспешила согласиться Дилейни.

– Число ОК, понимаешь? Оукей! – пропела Кики.

Дилейни вяло улыбнулась.

– ОК помогает при ежеквартальной зачистке. Ясно же, что люди не могут решать, кого зачистить, потому что они субъективны, и вычищают всегда последние десять процентов в каждом отделе. Так что все справедливо.

– В смысле, увольняют? – наконец смогла вставить Дилейни.

– Зачищают, ага. – Кики улыбнулась. – Но, конечно, учитывают не только показатель ОК.

– Но без человеческого фактора.

– Без него, да. Иначе была бы лазейка для дискриминации.

Мимо прошли двое мужчин в полупрозрачных комбинезонах, с фигурами танцоров. У одного был желтый рюкзачок, такой же, как у Кики, внутри болтался цилиндр с жидкостью. Дилейни чувствовала, как у нее кружится голова.

– Тут есть туалет? – спросила она.

Кики показала на низенький заборчик в траве, ограждавший ведущую вниз спиральную лестницу. Дилейни бросилась по покрытым резиной ступенькам и распахнула дверь.

* * *

– Привет, Дилейни! – произнес голос.

Она подняла голову и обнаружила на настенном экране мультяшного скунса. Имя Дилейни появилось в нарисованном пузыре, вылетающем из его пасти.

– Если что-то нужно, скажи мне!

Дилейни зашла в кабинку, заперла дверь и уселась, не снимая штанов, на унитаз. Ей отчаянно хотелось позвонить Уэсу, рассказать ему про все, что она тут услышала, и про то, что увидела, тоже, про лайкру и всю эту анатомию, но она не доверяла местным туалетам – в кампусе нигде нельзя терять бдительности. Сейчас ей просто требовалась минутка, чтобы собраться и продумать дальнейшие действия.

Она встала.

– Ты уже все? – заинтересовался скунс.

Теперь он пританцовывал прямо на двери, скромно потупив взгляд.

– Нет, – ответила она.

– Я тебя не тороплю! – Скунс скрылся за нарисованным деревом.

Дилейни снова села. Ей нужно было подумать, что говорить дальше. Она знала, что в кампусе все снимается, фиксируется. И пока она не понимала, как ей лавировать между всеми этими камерами и пенисами.

– Спеть тебе песенку? – спросил скунс.

– Нет, спасибо, – ответила Дилейни.

Она попыталась успокоить дыхание. Закрыла глаза, но пенисы, сдавленные сверкающей эластичной тканью, никуда не делись.

– Тебе нужно еще время? – опять встрял скунс.

– Да, если можно, – ответила Дилейни.

Она встала и нажала на кнопку смыва. Ничего не произошло, но скунс появился на экране на задней стенке кабинки.

– Поступлений нет! Смывать не нужно! – пропел он.

На его белоснежных зубах вспыхнула искра.

Дилейни вышла из кабинки, потянула за ручку входной двери, но обнаружила, что она заперта.

– Подожди, партнер! – пропел скунс, и те же самые слова появились в нарисованном пузыре. – Сначала вымой руки! Не забудь, минимум двадцать секунд! Распоряжение доктора! – Скунс на экране принялся намыливать лапы, напевая “С днем рожденья тебя”.

Дилейни подошла к минималистичной обсидиановой раковине. Диспенсер выплюнул капельку мыла ей в ладонь, и ненадолго включилась вода. В зеркале появился цифровой таймер и начал обратный отчет от 20. Скунс продолжал тереть лапы, переключившись на песенку на итальянском.

Дилейни смотрела на цифры. Песенка про день рождения зазвучала снова. А у нее еще 14 секунд. Да это невыносимо. Восемь. Дилейни думала, что сейчас сотрет всю кожу с рук.

– Кажется, почти закончили! – объявил скунс и сделал сальто назад. Приземлившись, он потряс ладошками, чтобы обсушить их. – Вперед – и будь человеком! – пожелал он на прощанье.

Дилейни толкнула дверь, и на этот раз та выпустила ее к солнечному свету. Телефон одобрительно тренькнул.

– Все в порядке? – спросила Кики.

Мимо них прошел мужчина в борцовском трико. Оно закрывало нижнюю часть торса и заканчивалось на середине бедер. Мужское достоинство было упрятано под какой-то купол, чашечку или бандаж – Дилейни не знала, как эта штука называется. Ракушка? Она отвела взгляд, но он уперся в пару, мужчину и женщину, стоявших лицом к лицу в одинаковых черных комбинезонах без единого шва. У женщины выпирала грудь, у мужчины – мышцы, изгибы его бедер словно тянулись к изгибам ее.

– Пора подписать соглашение, – сказала Кики. – Пойдем.

Она повела Дилейни к небольшому, увитому плющом строению – близнецу того, в котором проходила встреча с Шийрин и Карло.

Внутри было пусто, и Дилейни шумно выдохнула.

– Последний штрих. – Кики протянула ей планшет: – Этот документ ты должна прочитать внимательно. Конечно, глазной трекер знает, что ты читаешь, так что… – Кики направилась к двери. – Инициалы на каждой странице и подпись в конце. Я вернусь через полчаса.

Дилейни разбудила планшет, и весь экран заполнило лицо Мэй Холланд.

– Ты это сделала, – произнесла она, и ее глаза распахнулись, как будто она испытывала одновременно и гордость, и изумление. Мэй сама до сих пор выглядела как новичок – поблескивающие темные глаза, оливковая кожа, гладкая, как речная галька. – Ты теперь с нами, и мы невероятно счастливы! – Это была запись, но Дилейни все равно ощутила, что поддается обаянию Мэй. – Мы благодарны тебе за то, что ты выбрала нас, и ждем не дождемся тебя в кампусе. Если встретишь меня, останови и поздоровайся!

Мэй улыбнулась, и Дилейни еще пристальней вгляделась в ее лицо. Высокие, почти суровые скулы, тонкие губы. Освещение было выверенным, кожа приглушенно сияла, глаза искрились. Внезапно она пропала, а на месте лица возник документ.

Его фразы, странно цветистые и щедрые на заглавные буквы, буквально гипнотизировали. “Мы хотим каждый день видеть в кампусе твою самую Радостную Сущность”. “Наша цель – твоя полная Самореализация”. “Здесь тебя Видят”. “Здесь тебя Ценят”. “Прикосновения, в том числе рукопожатия или объятья, одобряются исключительно между людьми, подписавшими «Взаимное Соглашение о Контактах»”. “В этом кампусе нет пластика”. “В этом кампусе нет ароматизаторов”. “В этом кампусе не едят миндаль”. “Бумага Категорически не рекомендована”. “Улыбки приветствуются, но не являются обязательными”. “Эмпатия является обязательной”. “О прибытии гостей необходимо сообщать за 48 часов”. “Транспортные средства на ископаемом топливе требуют Особого Разрешения”. “Это зона Сотрудничества”. “Это Священное место”. “Устройства, не произведенные в компании, антиодобряются”. “Загрузка непроверенного Программного Обеспечения не одобряется”. “Вся переписка на устройствах, произведенных компанией, подлежит просмотру”. “Присутствие на Мечтательных Пятницах обязательно, Потому Что Они Великолепны”. “Присутствие на Энергичных Танцах По Четвергам не обязательно, но рекомендуется, потому что это следующий уровень”. “В этом кампусе не едят говядину”. “В этом кампусе не едят свинину”. “До новых уведомлений в этом кампусе не едят лосося”.

***

Как только Дилейни закончила, в дверь заглянула Кики.

– Твой первичный медосмотр! – задыхаясь, проговорила она. – Он уже должен был закончиться! Сколько времени? Надо срочно бежать!

Она потащила Дилейни на улицу.

– Мы идем в Высотку? – спросила Дилейни.

Она читала о Высотке – белом спиральном экзоскелете, взмывающем над холмами Трежер-Айленда. У нее создалось впечатление, что Высотка – обитель покоя, где “совместные” могут получить непревзойденное медобслуживание в обстановке спа-салона с потрясающими панорамными видами на океан.

– Нет-нет, – ответила Кики, бросив взгляд на скопление белых зданий вдалеке, – Высотка для… Она не для обычных осмотров, она для… Подожди. Сколько времени? Привет, милый!

Она опять была на связи с Нино.

– Прости, мой хороший, мама работает. А у тебя сегодня аттестация, так что ты останешься в школе до четырех. – Ее глаза наполнились слезами. – Так Джолин сможет узнать, как ты справляешься. И мама тоже. Нино? – Она коснулась наушника и с виноватым видом повернулась к Дилейни: – Пожалуйста, одну секундочку! О, привет, Габриэль! Я и не поняла, что ты подключился. Как дела? – Кики сверлила взглядом бетон под ногами. – Да. Ясно. Конечно.

Она еще раз коснулась наушника и улыбнулась Дилейни:

– Я полагаю, тебе делали секвенирование генома?

– Да, для колледжа, – ответила Дилейни. Это стали требовать в большинстве учебных заведений – сначала в государственных, потом и в частных – по настоянию страховых компаний.

– Отлично! Значит, нужно только измерить основные показатели, сдать кровь, сделать рентген и все такое.

Они быстро шли в сторону клиники. Кики на своих гуттаперчевых ногах то и дело убегала вперед, а заметив, что Дилейни снова отстала, протягивала назад руку, по-детски растопырив пальцы. Ее кольца посверкивали в солнечных лучах.

В клинике не было ни души. Ни регистратуры, ни врачей. Медицинские профессии были фактически уничтожены судебными исками, и большинство пациентов теперь предпочитали, чтобы диагноз им ставил ИИ, а не человек с его преступной субъективностью.

– Ладно, тут сказано, что тебе назначено в палату 11. – Кики заозиралась, сверяя карту на наручном экране с реальностью.

Дилейни посмотрела вглубь коридора.

– Мне кажется, сюда, – сказала она.

Кики подняла взгляд и после мучительно долгого изучения коридора облегченно улыбнулась:

– Прекрасно. Иди, а я вернусь, когда ты закончишь.

Дилейни двинулась мимо полутемных палат. Во многих на кушетках лежали люди, на экранах светились человеческие внутренности.

В палате 11 было пусто, но на одном из экранов переливались неоном трехмерные визуализации плода в матке. Детали были потрясающе четкими, ничего подобного Дилейни не видела. Наверное, какой-то передовой софт, который тестируют в кампусе, подумала она. Плод был больше натуральной величины, размером фута в три, с огромными глазами, покрытый розовой пленочкой, его крошечное прозрачное сердце трепетало, как воздушный змей на сильном ветру. Изображения остались от того, вернее, от той, кто был в палате до этого, и Дилейни, не успев себя одернуть, стала искать на экране имя. За долю секунды до того, как экран почернел, она прочитала. Мэйбеллин Холланд.

От шока Дилейни перестала дышать. Она прислушалась, не идет ли кто. Никого. Вышла в коридор, будто рассчитывая увидеть там саму Мэй Холланд. Коридор был пуст, и Дилейни вернулась в палату. Ей хотелось уйти. Она была уверена, что после того, как она это увидела, ситуация стала еще опаснее. Должна ли она рассказать кому-то? И разве многочисленные камеры в комнате уже не зафиксировали все? Рассказать – значит нарушить правила конфиденциальности, медицинская информация такого рода по-прежнему вне публичного доступа; не рассказать – не будет ли это сомнительным умалчиванием?

Экран снова ожил. На нем появилась женщина в белом халате, со стетоскопом на шее и папкой, прижатой к груди.

– Привет, Дилейни! – сказала она. – Я доктор Вильялобос.

***

Дальше все было совершенно рутинно. Так как у Дилейни уже имелась цифровая медкарта, “Вместе” просто было нужно перенести ее данные в собственную базу и обновить кое-какие показатели. Пока кушетка сканировала ее, Дилейни прокручивала в голове возможности. Маловероятно, что здесь, в кампусе, есть еще одна Мэйбеллин Холланд. Но также маловероятно, что генеральный директор “Вместе” лежала на этой ничем не примечательной кушетке, не говоря уже о том, чтобы оставить столь личную информацию на экране на обозрение следующего пациента. Но самым невероятным было то, что Мэй Холланд беременна. Она вела жизнь, полностью открытую для чужих взглядов, долгие годы оставаясь Прозрачной. Чтобы не предавать принципы Прозрачности, она должна была транслировать свой первый визит к любому врачу, в том числе и по поводу беременности, другое поведение породило бы подозрения, стало бы возвратом к пагубной скрытности. Кроме того, оставалась проблема углеродного следа. Активисты, выступающие против роста населения, в последнее время высказывались все громче, и их вопросы “Надо ли тебе?”, “Имеешь ли ты право?” звучали все настойчивей. Если кто-то и стал бы открыто обсуждать с публикой собственную беременность, то именно Мэй Холланд, лицо “Вместе”.

Поэтому она не может быть беременна. Существование плода внутри Мэй Холланд попросту невозможно. Но как это доказать? Эта часть медицинских данных до сих пор не подпадала под “Право Знать”. Во время второй пандемии по всему миру стали поспешно продвигаться законы, дающие всем гражданам право знать, у кого обнаружен вирус и как человек мог его подхватить. Это казалось разумным и помогало сдерживать распространение болезни. А вши и мононуклеоз? ВИЧ и герпес? Никто не имеет права распространять эти заболевания – но все имеют право знать, кто является их носителями. Публичные списки превратились в норму, и выступать за конфиденциальность медицинских данных стало невозможно. Это же угроза окружающим и препятствие для научного прогресса.

Однако сведения о беременности продолжали оставаться закрытыми – по крайней мере, так гласил закон. Дилейни не могла даже ввести в поиск “беременность Мэй Холланд”, потому что все сразу узнали бы об этом. Вторая волна законов “Права Знать” гарантировала человеку право узнавать в реальном времени, кто ищет информацию о нем в интернете и какую именно. Ищущий, со своей стороны, тоже имел право знать, кто следит за его поиском, так что возникал двусторонний зеркальный эффект, который повторялся миллиард раз в день: ищущий искал, пока искомый наблюдал за поиском ищущего.

Может, Уэс сумеет обойти эту проблему? Но если это правда, если Мэй действительно вынашивает ребенка, значит, она это скрывает. И если глава “Вместе” намеренно утаивает информацию, то как Уэс сумеет получить к ней доступ? Но уж если кто и способен найти способ, то лишь он. Уэс обладает всем хакерским инструментарием, а главное – нестандартным мышлением, он умеет протискиваться через черные двери, боковые входы, через трещины и проломы, которые не заметит никто.

– Хорошо, мы закончили, – сказала доктор Вильялобос.

Застегивая пуговицы, Дилейни перебирала гипотезы, одна нелепее другой. Возможно, все подстроено, ее просто проверяют. Но если так, то правильной реакции просто не существует. Приватные вещи в первую очередь должны быть приватными. Мэй Холланд ведь и пытается искоренить вот такие скользкие ситуации, все эти секреты, ведущие к недоверию, подпитывающие теории заговоров. Ладно, у нее есть только один путь – ждать. Возможно, Мэй просто выжидает подходящий момент, чтобы объявить миру о том, что хочет подарить ему нового гражданина.