Глава 7
День второй

14 мая

В отличие от первого дня, второй день в качестве вампира не принес Фиби восторженных, похожих на сон ощущений. Пока тело училось находиться в покое, разум не мог и не желал успокаиваться. Воспоминания, сцены ее студенческих лет, когда она изучала историю искусства, слова любимых песен – все это и множество другого неслось через ее мозг, сливаясь в подобие будоражащего фильма, где она одновременно играла главную роль и была зрительным залом. С тех пор как она стала вампиром, ее воспоминания сбились в причудливый комок, приобретя необычную остроту.

Мой первый велосипед был темно-синего цвета, с белыми полосами на колесных щитках.

Где-то он теперь? Фиби задумалась. Кажется, в последний раз она ездила на нем, когда они жили в Хэмпстеде.

В Хэмпстеде был паб. Идеальное место, чтобы зайти на ланч во время воскресных прогулок.

Больше у нее никогда не будет воскресных ланчей. Свыкнувшись с этой мыслью, Фиби задалась вопросом: а что теперь она станет делать по воскресеньям? Как принимать и развлекать друзей? В церковь ни она, ни Маркус не ходили. Когда они поженятся, им придется создать иные воскресные ритуалы, которые не сосредоточены вокруг обильного угощения.

В девонской церкви, где венчалась ее лучшая подруга, был удивительный витраж, составленный из голубых и розовых фрагментов. Всю службу Фиби любовалась его затейливыми узорами и восхищалась красотой.

Сколько лет этому витражу? Фиби не была экспертом по витражам, но что-то подсказывало ей про Викторианскую эпоху. Не такой уж и старинный.

А вот стеклянный кувшин с селадоновой глазурью, который стоит на первом этаже, гораздо древнее.

Наверное, римский, примерно третий век? В таком случае он имеет бешеную ценность. Зря Фрейя держит его там, где этот шедевр легко могут разбить.

Целое лето Фиби провела в Риме на раскопках, изучая разноцветные кубики древней мозаики. Лето выдалось жарким и сухим. У нее сгорели все волоски в ноздрях, и потому каждый вдох обжигал легкие.

Интересно, изменился ли ее нос? Фиби встала и посмотрелась в помутневшее от времени зеркало. В нем отражалась комната за ее спиной: элегатные очертания кровати эпохи Второй империи, балдахин, свисавший с потолка и делавший кровать уютным уголком. Там же отражался изящный гардероб и глубокое кресло, где можно устроиться с ногами и читать.

На покрывале опять появилась складка.

Фиби нахмурилась. Она помнила, как тщательно разглаживала эту складку.

Раньше чем в ее голову залетела новая мысль, Фиби уже стояла на коленях на кровати, а ее пальцы снова и снова давили на ткань покрывала. Она ощущала каждое волокно на простынях. Какая грубятина!

– Теперь понятно, почему я не могу спать. Попробуй усни на такой мешковине.

Фиби впилась в простыни, чтобы содрать их и заменить на более мягкие, которые не будут царапать ей кожу и мешать спать.

Но простыни превратились в груду лоскутов. Ногти Фиби по остроте не уступали орлиным когтям.

– Как вижу, мы добрались до жуткого второго дня. – Войдя в комнату, Фрейя скользнула холодными голубыми глазами по растерзанному постельному белью.

Фиби предупреждали насчет ее второго дня, во многом повторяющего беды и несчастья второго года человеческой жизни. Но она не вняла предупреждениям, поскольку не была и теперь уже не будет матерью. Свой второй год она, естественно, не помнила, и никто из ее друзей пока не обзавелся детьми.

– Гнездо решила свить? – спросила Франсуаза, оглядывая учиненный Фиби беспорядок.

Если раньше Фиби восхищалась сверхъестественной вездесущностью Франсуазы, нынче это начало ее раздражать.

– Простыни царапали мне кожу. Я из-за них спать не могу, – ответила Фиби, не в силах скрыть раздражение.

– Фиби, дорогуша, мы ведь уже говорили об этом. – Голос Фрейи звучал рассудительно, с сочувствием; настоящий бальзам для обнаженных нервов Фиби. – Пройдет не один месяц, прежде чем ты сумеешь вздремнуть. А глубокий сон вернется только через годы.

– Но я устала, – пожаловалась Фиби, поймав себя на том, что хнычет, как капризный ребенок.

– Нет, тебе просто скучно и ты голодна. Драугр должен быть предельно точным относительно своих эмоций и состояния ума, иначе ты нафантазируешь себе уйму чувств. Твоя кровь слишком сильна и неуемна, чтобы ты нуждалась во сне.

Взгляд Фрейи переместился к окну, где она заметила крошечное нарушение гармонии. На стекле появилась трещина.

– Как это случилось?

– Птица. – Фиби опустила глаза.

Что там? Трещинка в полу? Или это фактура древесины? Она могла бы целую вечность разматывать этот клубок…

– Трещина начинается изнутри, – сказала Фрейя, приглядывась к стеклу. – Фиби, я тебя еще раз спрашиваю: как это случилось?

– А я тебе уже ответила. Птица. – Фиби заняла оборону. – Она сидела на дереве. Мне захотелось привлечь ее внимание, и я постучала по стеклу. Я не собиралась ничего ломать. Просто хотела, чтобы птица посмотрела на меня.

Эта птаха заливалась не переставая. Поначалу Фиби даже заслушалась. Ее вампирские уши улавливали тончайшие переходы в птичьих трелях. Однако когда новизна исчезла, а птица и не думала замолкать, Фиби захотелось свернуть пичуге шею.

Если бы я попробовала птичьей крови, то сумела бы понять, отчего птицы поют без умолку?

Живот Фиби заурчал.

– Я чертовски стара, чтобы опять становиться мамашей. Напрочь забыла, какой занозой в заднице бывают детки, – сказала вошедшая Мириам.

Она уперла руки в свои изящные бедра и встала в любимую позу, слегка расставив ноги в замшевых сапогах на высоком каблуке (Мириам обожала сапоги). Боевая стойка говорила: «А ну-ка, попробуйте меня отмести как досадную мелочь!»

Создательница Фиби явно гордилась собой, и эта гордость передалась Фиби, ведь в ее жилах текла сильная, могущественная кровь Мириам. Пусть сейчас в вампирском мире она маленькая, ничтожная букашка, но со временем станет вампиром, с которым будут считаться.

Следом за гордостью Фиби охватило жгучее недовольство собой, сжавшее ей горло.

– В чем дело? – забеспокоилась Фрейя. – Свет слишком яркий? Франсуаза, немедленно задерни шторы!

– Солнце тут ни при чем. Я подросла всего на какой-то дюйм.

Фиби чуть ли не каждые десять минут проверяла свой рост, делая отметки на косяке двери, которая вела в ванную. Вот уже восемь часов подряд все ее отметины оставались на прежнем уровне, зато борозды, прочерченные ногтем, облупили краску.

– Если ты стремилась всего лишь увеличить рост, нужно было выбирать в создательницы Фрейю, – язвительно заметила Мириам, прошла мимо датчанки ростом почти шесть футов, быстро оглядела учиненный Фиби беспорядок, удостоверилась, что в оконном стекле действительно есть трещина, после чего вперилась темными глазами в свою дочь. – Что скажешь? – Судя по тону, создательница требовала объяснений.

– Мне скучно, – почти шепотом ответила Фиби, ошеломленная столь детским признанием.

– Прекрасно! Ценю твою искренность, – одобрительно кивнула Фрейя. – Это, Фиби, громадный скачок вперед.

Мириам прищурилась.

– И еще, – продолжила Фиби, голос которой звучал все жалобнее, – я проголодалась.

– Потому-то и нельзя превращать людей в вампиров ранее тридцати лет, – сказала Мириам, обращаясь к Фрейе. – Недостаточность внутренних ресурсов.

– Тебе самой было двадцать пять! – запальчиво выкрикнула Фиби.

Обида подхлестнула в ней потребность обороняться.

– В те времена двадцатипятилетняя женщина была уже практически старухой, – покачала головой Мириам. – Фиби, мы не можем прибегать на каждую вспышку твоего беспокойства. Изволь сама продумать, чем заполнить время.

– Ты играешь в шахматы? Вышиваешь? Любишь готовить? Составлять духи? – Фрейя принялась перечислять занятия средневековой датской принцессы. – А стихи ты пишешь?

– Готовить?

Такая перспектива повергла Фиби в ужас. Ее пустой желудок протестующе заурчал. Даже будучи теплокровной, она не любила готовить. А теперь, когда она стала вампиром, это было начисто исключено.

– Кстати, очень благодатное хобби. Я знала вампиршу, которая десять лет совершенствовала рецепт суфле. По ее словам, это прекрасно успокаивало, – ответила Фрейя. – Я говорю про Веронику. Разумеется, ее занятие имело причину. У нее тогда муж был простым человеком, обожавшим все эти кондитерские эксперименты. Кстати, они же его и доконали. Сахар и яйца забили все сердечные сосуды, и он умер в пятьдесят три года.

– Ты говоришь про Веронику, которая работает в Лондоне?

Фиби не предполагала, что Фрейя и бывшая возлюбленная Маркуса знакомы.

Маркус.

При мысли о нем Фиби пронзило электрическим током.

Когда она еще была теплокровной, от прикосновений Маркуса ее вены горели огнем, а хрупкие руки и ноги превращались в жидкость. Теперь, после ее преображения, беспокойный ум Фиби тут же переключился на мысли об открывающихся возможностях. Губы сложились в соблазнительную улыбку.

– Боже мой! – пробормотала Фрейя, сразу уловившая, куда устремилось неприкаянное внимание Фиби. – А как насчет музыки? Ты на чем-нибудь играешь? Любишь петь?

– Никакой музыки! – отрезала Мириам, и ее мелодичное сопрано зазвучало столь громоподобно, что только вампирские уши могли это выдерживать. – Когда Джейсон взялся за барабан, мы с его отцом чуть не рехнулись.

Фиби еще не успела познакомиться с Джейсоном – единственным уцелевшим сыном давным-давно погибшего мужа Мириам.

Предвкушая знакомство с ним, Фиби забарабанила пальцами по столу. Братьев у нее не было. Только Стелла. Сестры – это совсем другое, особенно младшие. Как бы строились ее отношения со старшим братом? Мысли Фиби хлынули в этом направлении.

Мириам больно придавила ей руку своей изящной маленькой ладонью:

– Прекрати барабанить!

Скучающая, голодная, беспокойная, по сути, пленница Фрейи и Мириам… Как она это выдержит? Фиби захотелось убежать отсюда и вдохнуть свежего воздуха.

– Я хочу охотиться.

Собственное признание изумило Фиби. Раздумья об охоте тревожили ее и раньше, в довампирской жизни. Она думала об этом недели напролет. Нынче Фиби решительно гнала эти мысли, ведь охота закончится тем, что ей придется пить кровь живого человека. Она сомневалась в своей готовности к такому шагу.

Однако…

Фиби инстинктивно понимала: охота уймет поток ее беспокойных мыслей. Насытит не только тело, но и ту часть личности, где сейчас царила тоскливая пустота. Охота принесет покой ее душе.

– Вполне понятное желание, – сказала Фрейя. – Мириам, ты согласна, что Фиби делает потрясающие успехи?

– Она еще не готова, – изрекла Мириам, остудив пыл Фиби.

– Но я голодна.

Фиби ерзала на стуле, пожирая глазами запястье Мириам. Вкушать кровь создательницы было все равно что ужинать и слушать сказку. С каждой каплей проглатываемой крови разум и воображение Фиби наполнялись воспоминаниями Мириам. За эти два дня она узнала о Мириам намного больше, чем за пятнадцать месяцев их знакомства.

Во время последующих кормлений Фиби уже не отвлекалась на неясные, разрозненные воспоминания Мириам, а сосредоточилась на самых сильных впечатлениях.

Фиби узнала, что высокий мужчина с резкими чертами лица, умными, настороженными глазами и постоянной улыбкой на губах и был мужем Мириам. Только она звала его Ори, тогда как другие называли его Бертраном, Вендаленом, Людо и Рэндольфом. Мать Ори вообще звала его Гундом.

В прошлом Мириам создавала преимущественно сыновей. Делалось это ради собственного выживания. Мужское окружение в те времена оберегало от опасности быть изнасилованной и ограбленной. В случае необходимости Мириам выдавала сыновей за своих братьев и даже мужей. Сыновья ограждали ее от алчных людей с их нескончаемой потребностью стяжать побольше богатства, а также от вампиров, стремившихся расширить свои территории. Сыновья Мириам, как и ее муж Ори, погибли в жестоких войнах, которые черной траурной лентой тянулись сквозь ее воспоминания.

Затем Мириам начала создавать дочерей. Первой была Тадерфит, убитая своим мужем-вампиром в припадке ревности. Лалла, вторая дочь Мириам, погибла от рук собственных детей. Ее буквально растерзали на куски, после чего клан продолжил борьбу за главенство. Мириам истребила всех соперничающих внуков и внучек, после чего закаялась создавать дочерей.

Но кровь Мириам хранила воспоминания не только о седой древности. Там запечатлелись и более поздние события. Во многих воспоминаниях присутствовал Мэтью де Клермон, создатель Маркуса. На людных улицах Иерусалима Мэтью и Ори неизменно обращали на себя внимание. Толпа расступалась, пропуская рослых рыцарей. Волосы одного были цвета воронова крыла, другого – золотистыми. Мэтью и Ори, закадычные друзья.

Так продолжалось, пока не появилась Элеонора. Воспоминания Мириам показали Фиби, что эта англичанка была очень красива. Кожа фарфоровой белизны, льняные волосы, свидетельствующие о саксонском происхождении. Неиссякаемая жизнерадостность Элеоноры, без преувеличения, привлекала к ней целые стада вампиров. Вампирская кровь отточила черты ее лица и фигуру, доведя то и другое до совершенства, а потому недостатка в привлекательных мужчинах у нее не было. Однако это жизнелюбие имело иную природу.

Мириам тянулась к веселой и общительной Элеоноре, привлекавшей всех: демонов, людей, вампиров и ведьм. Она подружилась с Элеонорой Сент-Леджер, когда та прибыла на Святую землю вместе с семьей и очередной волной крестоносцев. И не кто иная, как Мириам, познакомила англичанку с Мэтью де Клермоном. Делая это, она и не подозревала, что собственными руками посеяла семена событий, закончившихся казнью ее мужа.

Бертран пожертвовал жизнью ради спасения жизни Мэтью. Дружеские узы, связывавшие их, были настолько глубокими, что граничили с братскими. Однако большинство вампиров сочли гибель рыцаря трагическим следствием возвышения семьи де Клермон.

Обещай, что будешь присматривать за ним. То была последняя просьба, высказанная Ори во время его последнего свидания с Мириам накануне утра казни. Через несколько часов Ори в последний раз надел яркую котту и повесил на пояс рыцарский меч.

Мириам согласилась. Просьба Ори и ее обещание запечатлелись у нее в крови. Даже сейчас это связывало Мириам и Мэтью. Присматривающих за Мэтью и так хватало: Диана, Изабо, Маркус и все другие члены ветви Бишоп-Клермон, к которой вскоре примкнет и Фиби. Но Мириам твердо выполняла обещание, данное мужу накануне казни, и будет выполнять всегда.

Фиби настолько поглотили воспоминания Мириам, что она едва заметила, как за Фрейей и Франсуазой закрылась дверь, но почувствовала запах приближающейся создательницы и схватила Мириам за запястье.

– Не смей! – ледяным тоном произнесла Мириам.

Фиби отпустила ее руку.

Они стояли вплотную друг к другу. Их сердца медленно бились, словно у них было одно общее сердце. Дождавшись, когда голод Фиби еще возрастет, Мириам предложила своему ребенку кровь.

– Завтра покормишься еще, – сообщила Мириам, – но уже не от меня. Моей крови ты больше не получишь.

Фиби рассеянно кивнула. Ее губы припали к руке Мириам. Вместе с вкушаемой кровью замелькали лица: одно за одним. Перед Фиби разворачивалась история, которую кровь Мириам рассказывала с искусностью Шехерезады.

Лалла.

Ори.

Лалла.

Тадерфит.

Ори.

Элеонора.

Ори.

Мэтью.

Маркус.

Имена всплывали на поверхность вместе с лицами, пробиваясь через толщу воспоминаний Мириам.

Фиби.

В этой цепи была и она. Фиби увидела себя глазами Мириам: голова, склоненная набок, вопрос, застывший на лице. Маркус что-то рассказывал ей, а она слушала.

Подобно тому как Мириам была частью Фиби, теперь и она стала частью Мириам.

После ухода Мириам Фиби сосредоточилась на этой сверхъестественной связи и вдруг обнаружила, что больше не испытывает ни скуки, ни беспокойства. Она упорядочила свои мысли вокруг центральной истины – ее взаимосвязи с Мириам – и удерживала это понимание, словно оно было фокусной точкой только что открытой Солнечной системы.

Будь она теплокровной, а не вампиром, успокаивающее чувство принадлежности к новой семье погрузило бы Фиби в спокойный сон. Но вместо этого Фиби сидела неподвижно, позволяя мыслям наполнять и успокаивать ее разум.

Пусть ее состояние и не было сном, но оно вполне заменяло ей сон.