Идя по длинной аллее, что вела в поселок, она вдруг подпрыгнула и припустилась бегом. Дома она раздвинула занавески, включила проигрыватель и начала пританцовывать еще прежде, чем зазвучала музыка. Мальчуган вошел в комнату, в пижаме, спросил:

– Что это ты делаешь?

Она:

– У меня так щемит сердце. – И после паузы: – Одевайся, Стефан. Пора ехать в школу. Я поджарю тебе гренки. – Она подошла к зеркалу в прихожей, пробормотала: – О боже-боже-боже.

Стояло светлое зимнее утро, туман рассеивался, и на землю, точно снег, падали его хлопья, только медленнее, реже.

У школы молодая женщина встретила свою подругу, учительницу Франциску, крепко сбитую, с короткими белокурыми волосами особу; голос ее можно было узнать в шуме любого сборища, даже если говорила она совсем негромко. Она почти всегда высказывала твердые суждения – не из убежденности, а из опасения, что иначе все разговоры покажутся пустой болтовней.

Как раз зазвонил школьный звонок. Франциска поздоровалась с мальчуганом, хлопнув его по плечу, и, когда тот исчез в воротах, сказала подруге:

– Я все знаю. Бруно мне тут же позвонил. А я ему сказала: наконец-то твоя Марианна проснулась… Ты и вправду этого хочешь? Ты вообще серьезно все решила?

Она:

– Я сейчас не могу говорить, Франциска.

Учительница, уже входя во двор школы, крикнула:

– Встретимся после уроков в кафе. Я ужасно взволнованна.

Молодая женщина вышла с пакетами из химчистки; постояла в очереди в мясной лавке; на стоянке – перед универсамом маленького городка – погрузила в багажник своего «фольксвагена» тяжелые пластиковые пакеты с покупками. У нее еще оставалось время, и она решила погулять в огромном холмистом парке, пройтись мимо замерзших прудов, где по льду скользили утки. Ей захотелось посидеть, но сиденья со всех скамей на зимнее время сняли. Поэтому она стояла, разглядывая затянутое тучами небо Какие-то пожилые люди остановились возле нее и тоже стали глядеть на небо.

Она встретилась с Франциской в кафе; мальчуган, сидя рядом с ней, читал комикс. Франциска показала на книжицу.

– Эта утка – единственный герой комиксов, которого я допускаю в класс. Я даже настаиваю на том, чтобы дети читали ее грустные приключения. На примере этого невезучего утенка они больше узнают о формах бытия, чем в реальной действительности, – они ведь живут в обеспеченных семьях, владеющих домами и участками, вся жизнь этих семей в том, чтобы подражать героям телефильмов.

Мальчуган поверх книжицы и молодая женщина обменялись взглядами.

Франциска спросила:

– Что же ты будешь теперь делать, оставшись одна?

Марианна:

– Сидеть дома и горько плакать.

Франциска:

– Нет, серьезно, у тебя кто-то есть?

Марианна покачала головой.

Франциска:

– А ты думала, на какие средства вы оба будете жить?

Марианна:

– Нет. Но я охотно опять занялась бы переводами. Когда я уходила из издательства, издатель сказал, что теперь я смогу наконец не только иностранные договора оформлять – это входило в мои обязанности, – а переводить настоящие книги. С тех пор он много раз предлагал мне работу.

Франциска:

– Романы. Стихи! И все за какие-нибудь двадцать марок страница, три марки в час.

Марианна:

– Кажется, пятнадцать марок страница.

Франциска долго-долго смотрела на нее.

– Мне бы хотелось, чтобы ты поскорее присоединилась к нашей группе. Вот увидишь: у нас такой кружок, где каждый в полной мере раскрывает свои возможности. И мы не обмениваемся кулинарными рецептами! Ты не представляешь себе, сколько благодатных часов могут подарить друг другу женщины.

Она:

– Ладно, зайду к вам при случае.

Франциска:

– Ты когда-нибудь жила одна?

Молодая женщина опять покачала головой, и Франциска сказала:

– А я жила. И я презираю одиночек. Я презираю себя, когда остаюсь одна. Бруно, кстати, будет на первых порах жить у меня – если ты, как я подозреваю, не захочешь еще сегодня вечером получить его обратно. Я пока во все это просто не в силах поверить. И все-таки я в восторге, Марианна, и, как это ни странно, я горжусь тобой.

Она привлекла к себе молодую женщину и обняла ее. А потом сказала мальчугану, укрывшемуся за книгой, похлопав его по коленке:

– Ну как, на этот раз прижал толстосум своего бедного родственничка?

Мальчуган, погруженный в чтение, не ответил, и какое-то время все молчали. Ответила в конце концов Марианна:

– Стефану всегда хочется быть на месте богача – богатый, говорит он, всегда важнее.

Франциска поднесла пустой стакан ко рту; сделала два-три глотательных движения. Поставила стакан и, переводя взгляд с женщины на мальчугана, принялась их разглядывать, при этом лицо ее постепенно смягчалось. (Иной раз Франциску внезапно что-то глубоко трогало, что-то неопределенное, чего не выразить словами; она успокаивалась, и лицо ее обретало сходство со многими и весьма разными лицами – словно она в этой неопределенной растроганности открывала самое себя.)

Дома, стоя в коридоре перед открытыми стенными шкафами, молодая женщина укладывала чемоданы Бруно. Подняв крышку одного из приготовленных чемоданов, она увидела там калачиком свернувшегося мальчугана; он тут же вскочил, убежал. Из второго чемодана вылез приятель Стефана, довольно толстый мальчишка, и выбежал вслед за ним на площадку, там они прижались носами к стеклу и высунули языки, что обоим, когда языки касались замерзшего стекла, причиняло одинаково сильную боль. Mолодая женщина, стоя в коридоре на коленях, аккуратно сложила рубашки, затем втащила чемоданы в большую комнату и поставила там, чтобы они были наготове. Когда в дверь позвонили, она быстро ушла на кухню. Бруно сам отпер дверь и вошел, озираясь, точно непрошеный гость. Увидел чемоданы и позвал жену; показав на них, усмехнулся:

– Ты уже и мою фотографию с ночного столика убрала?

Прощаясь, они подали друг другу руки.

Он спросил ее о Стефане; она показала на стеклянную стену, за которой мальчишки молча корчили гримасы.

После небольшой паузы Бруно сказал:

– Странная с нами случилась утром история, не правда ли? И пьяными мы вроде не были. Я сам себе кажусь сейчас смешным. А ты себе?

Она:

– Да, и я тоже. Нет, собственно говоря, нет.

Бруно взял чемоданы.

– Хорошо, что завтра мне опять на работу… Тебе ведь еще не приходилось жить одной.

Она:

– Ты, значит, сейчас от Франциски? – И добавила после паузы: – Не прися- дешь ли?

Уже выходя, Бруно сказал, покачав головой:

– До чего ж ты беспечна… Ты вообще хоть помнишь, что нас соединяло настоящее чувство, и вовсе не потому, что мы были мужем и женой, и все-таки потому, что мы ими были.

Она заперла за ним дверь, постояла. Услышала шум отъезжающей машины, подошла к шкафу рядом с дверью и уткнулась головой в висевшую там одежду.

В сумерках молодая женщина, не зажигая света, сидела перед телевизором с дополнительным каналом для наблюдения за детской игровой площадкой. Она смотрела на немой черно-белый экран, на котором как раз ее сын уверенно шел по бревну, а его приятель-толстяк то и дело срывался. Кроме них, на пустынной площадке никого не было. Глаза ее мерцали от слез.

Вечером молодая женщина с мальчуганом ужинали одни в большой комнате. Она уже все съела и теперь наблюдала за сыном, который прихлебывал и причмокивал. В доме было очень тихо. Только время от времени доносилось жужжание холодильника из кухни, соединенной с комнатой окошечком для подачи блюд. У ее ног стоял телефон.

Не хочет ли он, спросила она Стефана, чтобы она уложила его спать.

Мальчуган ответил:

– Но я же всегда сам ложусь.

Она:

– Так давай я хоть провожу тебя.

В детской она надела на удивленного мальчугана пижаму, хотела было поднять его и положить в постель. Но уж этому он воспротивился – сам лег в постель, а она накрыла его. В руке он держал книгу и теперь показал ей фотографию, на которой сняты были горы в сиянии яркого дня; на переднем плане летали галки. Он громко прочел подпись под фотографией:

– «Поздняя осень у подножия гор: при благоприятной погоде вершины манят нас и в это время года».

Он спросил, что это значит, и она объяснила ему подпись: при хорошей погоде можно и поздней осенью подниматься в горы. Она наклонилась к нему, но он сказал:

– От тебя пахнет луком.

В кухне молодая женщина, держа в руках тарелку сына с остатками еды, нагнулась к открытой дверце шкафчика, где стояло мусорное ведро, и нажала ногой на педаль так, что крышка поднялась. Все еще согнувшись, она вилкой подцепила и отправила в рот два-три кусочка, все так же, согнувшись, пожевала, сбросила остатки в ведро. И надолго застыла в этой позе.

Ночью, лежа в постели на спине, она в какой-то миг широко открыла глаза. Кругом царила полная тишина; она подбежала к окну, распахнула его, и тишина нарушилась какими-то легкими шумами. Она пошла в комнату мальчугана, прихватив с собой одеяло, и легла рядом с его кроватью на полу.

В один из ближайших дней молодая женщина сидела в большой комнате, печатая что-то на машинке. Кончив, она вполголоса прочла напечатанное: «Наконец-то я могу принять Ваше неоднократно повторенное предложение – переводить с французского. Сообщите Ваши условия. Сейчас я охотнее занялась бы специальной литературой. Я часто вспоминаю времена, когда работала в Вашем издательстве – (про себя она добавила: „Хотя от машинки постоянно страдала тендовагинитом запястья”), – и жду Вашего звонка».

Рядом с телефонной будкой на окраине поселка висел почтовый ящик, куда она бросила письмо. А когда повернулась, к ней шагнул Бруно. Он грубо схватил ее за руку, огляделся, проверил, не наблюдают ли за ними; далеко, в конце улицы, обернулись пожилые туристы – муж и жена, с рюкзаком, альпенштоком, в брюках гольф. Бруно подтолкнул ее в будку и тут неожиданно извинился. Потом долго смотрел на нее.

– Ну как, Марианна, сколько еще будет продолжаться эта игра? Я, во всяком случае, не желаю больше принимать в ней участие.

Она ответила:

– Только не вздумай говорить о ребенке.

Тогда он ударил ее, но в тесной будке сильно не ударишь. А потом поднял руки, словно хотел закрыть лицо, и тут же опустил их.

– Франциска считает, что ты сама не понимаешь, что творишь. Она говорит, ты не осознаешь исторических предпосылок своих поступков. – Он рассмеялся. – Знаешь, как она тебя называет? Доморощенный мистик. Да, ты мистик. Мистик! Тьфу, черт! Ты просто больна. Я сказал Франциске, что два-три сеанса электрошока привели бы тебя в чувство.

Они долго молчали. Наконец она сказала: