Затем, порывшись в том же кармане, он извлёк какой-то сальный предмет, похожий на вытянутый в длину кусок мыла, и маленькую коробку, в которой были деревянные палочки с чёрными наконечниками. Чиркнув палочку о ребро коробка, Шеф поднёс её, магическим образом загоревшуюся, к сальной субстанции, и та тоже стала гореть. Кажется, в старину это называлось спичками и свечой. И откуда у него только взялись эти раритеты? Приказав Степу вытянуть вперёд руку, он поднёс пламя к его ладони, и так они стояли некоторое время, пока свеча не потухла. Парень вновь не подал никакого признака не то, что боли, но даже малейшего дискомфорта. Райз приказал ему показать толпе ладонь – на ней не только не было ожога, но она даже не покраснела.

Отшвырнув огарок свечи в сторону, Райз вытащил из кармана небольшой, остро отточенный стилет, напоминающий хирургический скальпель. Молча протянув его Степу, он отвернулся. И, как оказалось, правильно сделал – Степ тут же, без всякого промедления, воткнул стилет в то место, где у людей обычно бывает сердце. Через секунду он вернул оружие вновь повернувшемуся к нему Райзу.

– Он абсолютно не чувствует боли, – прокомментировал Райз.

Эта сцена повергла всех в шок. Некоторые падали в обморок на спины впереди стоящих, но те этого никак не замечали. Айс открыл рот, и я увидел, как на его толстой губе повисла слюна. Брод с жадностью уставился в то место, куда был воткнут стилет – там отчётливо виднелась порванная ткань туники, но крови не было. Клементина расжала кулаки, которые всё это время были сжаты. Райз устало выдохнул и открыл рот, чтобы снова начать говорить, но речь всегда давалась ему тяжело, через силу, и рот автоматически захлопнулся, как у рыбы.

И тут толпа снова грянула, будто бы залп тяжёлой артиллерии. Я прислонился к холодной металлической стене лаборатории. Мои барабанные перепонки готовы были лопнуть. Мне не хотелось ничего, кроме того, чтобы все заткнулись. Я был единственный, кому всё творящееся здесь было глубоко до лампочки. Но Райз упивался чувством собственного величия, Мао и Айс предвкушали громкие заголовки своих газет, Клементина тоже, наверно, что-то предвкушала, а Степ познавал этот новый дивный мир, с которым он впервые столкнулся. Впрочем, почему-то моё внимание было всё время приковано именно к нему. С одной стороны я понимал, что это всего лишь киборг. Рано или поздно их всё равно бы изобрели. Внутри у него провода, по которым бежит ток, ну и ещё там что-нибудь, раз у него, как говорит шеф, есть искусственное сознание.

Но для меня в этом ничего удивительного не было. Ведь мы в какой-то степени были родственные души. Пусть у меня вместо проводов нервы, по которым тоже бегают разные электрические импульсы, а природа наделила меня естественным, а не искусственным сознанием, но суть у нас с ним одна: даётся команда – ты должен выполнять.

Я смотрел на него и не мог понять, о чём он думает, если вообще думает, и что он чувствует, если вообще чувствует, глядя на эту толпу, на Айса и Брода, на своего создателя Райза, на Клементину. И вообще: может быть было бы лучше ни о чём не думать и ничего не чувствовать?

– Достаточно зрелищ, – сказал Райз, будто бы клинком по воздуху резанув. – Норт, уводите Степа.

Клементина двинулась внутрь здания, увлекая за собой киборга. Тот бросил на толпу последний взгляд и, не оборачиваясь, пошёл за ней.

– Стой! Стой! – кричали люди. – Не уходи! Дай ещё посмотреть!

Видимо, они не успели сделать снимки, и теперь паниковали. Но Клементине и Степу были безразличны их проблемы. Они их будто бы не слышали, и уходили с отрешённым видом.

– Ну, как он вам? Хорош? – От гордости Райз едва не завалился назад, и лишь своевременно дёрнув плечами, он этого избежал. – Теперь вы спросите меня, как это возможно? Как он работает, и правда у него есть всё то, что есть у нас? Вам интересно, живой ли он в том смысле этого слова, который мы в него вкладываем? Я отвечу: да! Самый что ни есть живой, живее многих живых. В своё время, заменив свою парализованную нервную систему на провода, я понял, что все процессы, происходящие в нашем сознании, все наши мысли и чувства – всего лишь электрические импульсы, проходящие по проводам-нервам. Я смог создать такие провода, которые максимально похожи на человеческие нервы, а также я создал мозг, который смог вырабатывать такие импульсы, то есть мысли и чувства. Для того, чтобы создать мозг, мне потребовалось вживить роботу нервную клетку живого человека. Её предоставила моя ассистентка Клементина Норт. Вы только что видели её, и убедились, что она нисколько от этого не пострадала.

– Вы гений! – крикнул кто-то в толпе, и сотни голосов подхватили: «Да здравствует гений!»

Приложив руку к сердцу, Райз сдержанно поклонился.

– Благодарю вас. Но я делал это не ради признания и славы. Это просто моя миссия…

– Слушайте, – нервно перебил его Мао, почувствовав, что про него начали забывать, – хватит пудрить народу мозги! Всё это пышные фразы и только! Ну изобрели вы этого робота – очередную игрушку для буржуев, орудие эксплуатации рабочего класса и порабощения простых тружеников. Какая нам, трудовым пчёлкам, польза с того, что трутни будут пожинать плоды прогресса? Да и вообще: прогресс, регресс – всё это туман, который напускают приспешники Синдиката, чтобы проще было грабить народ, отвлекая его от мысли о революции и торжестве анархии.

Лицо Райза брезгливо передёрнулось, но всё-таки его самообладанию можно было только дивиться. Брод тем временем вошёл во вкус:

– К тому же, товарищ Райз, когда ваших роботов станет больше, капиталисты воспользуются вашим открытием и уволят всех рабочих с заводов и фабрик. Роботы, как известно, не могут устраивать забастовок и стачек. Они работают круглосуточно и без выходных, и им вообще платить не надо. Пролетариат тогда останется без работы.

– Вы закончили, то-ва-рищ? – спросил Райз, когда Брод остановился, чтобы перевести дух. Привычным ледяным, не терпящим возражений тоном, в котором слышалось реальное, а не напускное превосходство, он ответил:

– Вы не правы, кам-рад. Моё изобретение – реальная возможность позабыть о любой эксплуатации. Одно верно – скоро, очень скоро, биороботов будет намного больше. Они будут воспроизводить себя сами, так что их число каждый день будет расти в геометрической прогрессии. Это позволит каждому – я подчёркиваю! – каждому жителю Мегаполиса, независимо от его материального состояния, приобрести себе робота, а то и сразу нескольких. Так что пролетарии смогут отправлять вместо себя на работу своих роботов, а самим им не придётся гробить жизнь у станка. Я давно всё предусмотрел, и я не взялся бы за свою работу, если бы не был уверен в том, что она не сделает мир более справедливым.

Очевидно, что трудящимся в лице Мао Брода эта перспектива понравилась, и главный бунтарь, едва ли не в первый раз в жизни, не нашёл возражений.

– То есть вы хотите сказать, что ваша цель – это каждому человеку по роботу? – переспросил Айс.

– Нет. Моя цель – каждому человеку столько роботов, сколько он посчитает нужным. Господа, в ваших головах осталось что-то, что вам ещё не ясно?

Лицо у Айса было всё ещё озабоченное, и по нему я догадался: в его голове шевельнулась какая-то мысль, что с ним случалось не так уж и часто.

– Слушайте, доктор, – начал он. – А это по-вашему хорошо, что их будет так много? Ну один, два, ещё куда ни шло. Можно вот так прийти и поглазеть на него, людям это интересно. А если их будет много, и они будут такие умные, то они могут взбунтоваться и нас, людей, подчинить и поработить.

Не успел Айс договорить, как тело Райза будто бы молния пронзила. Он вытянул шею и резко припал к ограждению балкона, отчего казалось, что он навис над толпой, как гигантский, расправивший свои крылья кондор. Сходство с этой птицей дополняла лысая голова, клювообразный нос и хищный взгляд блестящих тёмных глаз из-под нахмуренных бровей. Не знаю, какие звуки издают кондоры, но мне казалось, что и голос его зазвучал как крик преследующего добычу кондора.

– Ничего вы не поняли! Биороботы напрочь лишены чувств, эмоций и переживаний. Они ничего не хотят, им не нужно ничего, кроме электроэнергии. У них нет ни самолюбия, ни чувства собственного достоинства, ни чего-либо в этом духе. У них есть только программа, программа и ничего кроме программы! А на что, вы думаете, нацелены все их алгоритмы? На служение человеку, конечно же! Служение безоговорочное, безропотное исполнение любого каприза владельца, невзирая на личные интересы. У них просто не может быть личных интересов! Разве не таких роботах вы видели в своих радужных снах?

Толпа одобрительно загудела. Тогда Райз неторопливо выпрямился, окинув их немигающим взором, скрестил руки и поставил ногу на парапет, чем напомнил Наполеона под Аустерлицем.

– Если кто-то ещё не понял, мои роботы несут человечеству абсолютную свободу, – продолжил он самоуверенным тоном спокойного превосходства. – Роботы избавят человечество от тяжких повинностей, от которых в былое время мы никуда не могли деться. Во-первых, они снимут с вас бремя труда. Если в прежние времена существовало рабство – не важно, в чистом виде или же в виде якобы свободного найма, то отныне никто не сможет принудить других делать то, что они не хотят. Напротив, каждый будет делать только то, что он хочет. И его биоробот будет делать для него только то, что он хочет. Робот станет для вас идеальным другом, идеальным собеседником, идеальным партнёром, исполнит все ваши мечты, то есть будет тем, кем никогда не сможет стать для вас человек. А главное, он живой, и с ним вы никогда не почувствуете себя одиноким.

– То есть, роботы и статьи писать смогут? – не унимался Айс.

– Да, и статьи. Что вы хотите, то он для вас и сделает.

– Тогда я лишусь работы.

– Да, но оно того стоит. Представьте, что у вас тоже будет робот, который будет сочинять лично для вас свежие сплетни, и никто не подаст на вас в суд за клевету.

– Это аргумент, – почесав затылок, согласился Айс. – Да, вы, кажется, и в самом деле гений.

– Да здравствует гений! – грянула толпа. – Гип—гип, ура!

– Слава доктору!

– Ура спасителю человечества!

– Да здравствует гений!

Громче всех горланили, конечно же, Айс и Мао.

– Слава победителю эксплуатации! – драл глотку Брод. – Доктор, будьте вождём мирового пролетариата!

– Гуманизм восторжествовал, – вторил Айс. – Да здравствует абсолютная свобода!

– Роботов – рабочим, киборгов – крестьянам!

А новоявленный спаситель человечества и вождь мирового пролетариата стоял, уставившись в одну точку где-то над их головами, едва заметно раскачивался взад-вперёд, а затем, не отрывая глаз от этой излюбленной точки, спокойно сказал:

– А теперь позвольте откланяться. Очистите территорию и не мешайте нам работать.

И после этого он развернулся и ушёл. Вот так вот взял и ушёл.

Айс и Мао вылупились на то место, где он стоял ещё пару секунд назад, будто бы надеясь, что он снова появится и они смогут ещё немножко на него поглазеть. Потом они посмотрели на меня полными надеждой, преданными глазами. Я пожал плечами.

– Ну, ничего не поделаешь. Приходите завтра.

Сказав это, я последовал за шефом.

– Здорово! – сказал я, не удержавшись.

Райз резко обернулся, но, впрочем, не остановился.

– Что здорово?

– Я имею в виду, как вы их мастерски заболтали.

– Заболтал? Гм… – Он задумался. – Ничего особенного. Разве могло быть иначе?

Да уж, шеф не тот человек, которому можно польстить. Впрочем, в этот раз я был вполне искренен.

С балкончика мы попали в кают-компанию, где нас ждали Клементина и Степ. Я заметил, что он уже сменил порванную одежду на новую, точно такую же. При появлении шефа робот оживился, если так можно сказать о роботе, и приветливо повернул своё лицо к нему, заглядывая в его ничего не выражающие глаза. После такого оглушительного триумфа Шеф тоже был на редкость благодушно настроен. Я привык, что здесь никто никогда не улыбается, но сейчас мне показалось, что все улыбнулись бы, если бы смогли.

– Ну что скажешь, Степ? Как тебе понравились люди? – спросил Райз голосом, чуть менее ледяным, чем обычно, в чём, видимо, выражалось нечто вроде отеческого отношения к своему творению.

– Не могу сказать, доктор. Просто возникло столько новых вопросов, которые пока не вписались в знакомые алгоритмы, – ответил Степ.

– Ничего страшного. Спрашивай, – разрешил шеф.

– Доктор, разве все эти люди так несчастливы?

Этот вопрос прозвучал до того неожиданно, что лицо шефа, дёрнувшееся в судороге, превратилось в подобие потрескавшейся фрески на стене древнего храма, с которой вместе со штукатуркой обваливается и нарисованное на нём благодушие.