Мне сказали: твое увлечение нынче в моде.
Это правда: все обожали Берлин.
Все, кто меня окружал, хотели бы жить в Берлине.
Но я вовсе не чувствовал себя «модным», —
Скорее уж старым и устаревшим.
Толпы зрителей измывались над этой «еврейской мазней».
После сожженных книг – заплеванные картины.
Среди шедевров развесили и детские каракули,
И картины, написанные душевнобольными.
Так власти обставили казнь современного искусства.
Жить в своем мире – чем же это чревато?
Мечтами и, несомненно, поэзией,
Но притом еще необычной смесью отвращения и блаженства.
Шарлотта могла страдать и смеяться одновременно.