Мне сказали: твое увлечение нынче в моде.
Это правда: все обожали Берлин.
Все, кто меня окружал, хотели бы жить в Берлине.
Но я вовсе не чувствовал себя «модным», —
Скорее уж старым и устаревшим.
Толпы зрителей измывались над этой «еврейской мазней».
После сожженных книг – заплеванные картины.
Среди шедевров развесили и детские каракули,
И картины, написанные душевнобольными.
Так власти обставили казнь современного искусства.
Только ей теперь казалось, что она всю жизнь грезила мужчиной, который был всего лишь мифом, аномалией, просто телом. Испортила себе жизнь во имя мимолетного счастья. Была неважной матерью и неважной женой.