Эпистолярная специфика

В автобиографии Гроссман счел нужным объяснить, на какие средства жил, пока учился. Мизерной вузовской стипендии едва хватало на полуголодное существование. Дополнительные источники финансирования подразумевались, вот и указал, что «пользовался материальной поддержкой родителей и частично зарабатывал сам: работал воспитателем в коммуне беспризорных детей, давал уроки».

Гроссман не только предупредил вопрос. Еще и акцентировал, что в университетские годы по-прежнему стремился жить своим трудом. Это уже социальная характеристика. Кстати, всем, кто получал стипендии, полагалось справки о любой оплачиваемой работе сдавать в деканат факультета. Хранились подобного рода материалы в так называемом личном деле «вузовца». Формировалось оно с момента поступления и закрывалось после выпуска или отчисления по каким-либо причинам. В общем, «трудовая деятельность» Гроссмана была документирована.

Что до «материальной поддержки», то помогал главным образом отец. С ним сын постоянно вел переписку. Материалы ее в значительной мере сохранились. Но прежде, чем перейти к анализу этих материалов, следует характеризовать особенности источниковедческого характера. Они главным образом относятся к семейной истории Гроссмана.

Еще будучи «вузовцем», Гроссман женился. Первый брак вскоре распался, и Бочаров о том упомянул, а в подробности вдаваться не стал. Вероятно, из деликатности. Отметил только, что уже после университета произошел «разрыв с женой, уехавшей с маленькой дочкой Катей в Киев».

С необходимостью отсюда только и следует, что Гроссман был женат. Однако не уяснить, где он познакомился с будущей женой, почему они затем разошлись и сколько лет исполнилось «маленькой дочке», когда мать увезла ее в Киев. Опять же лишь догадаться можно, почему именно туда.

В книге Гаррардов семейная история анализируется обстоятельно. Рассказывала о том и дочь писателя в цитированном выше интервью. По ее словам, родители в Киеве и познакомились. Мать – Анна Петровна Мацук – тогда жила там постоянно, отец приехал учиться в 1921 году. Уже заканчивая университетский курс в Москве, очередной раз навестил старых друзей-киевлян, опять встретил повзрослевшую знакомую, тоже «вузовку». И вскоре женился.

Поселиться вместе «вузовцы» еще не могли. Гроссман жил в Москве, куда жена время от времени приезжала из Киева. В 1930 году родилась дочь. По ее воспоминаниям, брак распался в силу вполне обыденных причин – «молодые муж и жена обижались друг на друга из-за недостатка внимания».

Оба, значит, не виноваты. Так получилось. Развелись в 1933 году.

Вскоре бывшая жена Гроссмана опять замуж вышла. Дочь осталась у матери, с отцом виделась не часто, приезжала, главным образом, на каникулы – сначала школьные, затем вузовские. Разумеется, была и отцовская финансовая помощь.

Бочаров, в отличие от дочери писателя, обошелся минимумом сведений, необходимых для биографии Гроссмана. Что вполне объяснимо: эта семейная история весьма сложна, и анализировать ее вряд ли удалось бы, не задев самолюбие кого-либо из родственников или знакомых.

Отметим, что бывший донецкий инженер вновь женился три года спустя, когда переехал в Москву, и литературная карьера его стремительно развивалась. Но второй брак тоже распался, хотя и не так скоро. О чем и сообщила дочь писателя в интервью. Согласно ее мнению, вторая жена отца, при всех положительных чертах характера, «была властной и ревнивой. Да и характер вспыльчивый. Это делало ее несправедливой и жесткой в отношении с родней мужа. Все это накапливалось…».

По словам дочери, после войны отец ушел и от второй жены. Она несколько раз пыталась восстановить семью, но в итоге не сумела. Правда, официально не развелись. Да и разъезд не был оформлен: муж снимал комнату. Уже в 1950-е годы – с помощью руководства ССП – удалось Гроссману получить еще одну квартиру, так называемый кабинет, где и жил. Можно сказать, что в этот период его жена – Екатерина Васильевна Заболоцкая. Она тогда ушла от мужа, поэта Николая Алексеевича Заболоцкого.

Гаррарды утверждают, что ее стараниями и сохранена многолетняя переписка Гроссмана с родителями. Оба берегли письма, но из адресованных матери лишь те уцелели, что она, в свою очередь, бывшему мужу отослала. У отца же осталось гораздо больше, и после смерти адресата их получил от родственников сын. В 1963 году он передал эти документы Заболоцкой.

В свою очередь Заболоцкая передала документы в ЦГАЛИ СССР, ныне – Российский государственный архив литературы и искусства. Там они и хранятся.

К перечню сбереженных документов Заболоцкая в феврале 1991 года подготовила предисловие. Не касаясь истории своих отношений с Гроссманом, она, прежде всего, отметила: «В 1963 году, подготавливаясь в Боткинской больнице на операцию по удалению почки, Василий Семенович передал мне пакет, завернутый в серую оберточную бумагу, перевязанную белым шнуром. Объяснил, что в пакете письма его мамы, Екатерины Савельевны, к его отцу, Семену Осиповичу. Просил хранить, а после его смерти уничтожить»^[56].

Причина вроде бы ясна. Опасался, что умрет на операционном столе или вскоре, потому о документах и позаботился. Далее же Заболоцкая сообщила: «Прошли годы, как не стало Василия Семеновича. Мои годы тоже достаточно преклонны – пришло время выполнить обещанное. Но не легко поднять руку со спичкой, чтобы огонь уничтожил рукопись. За советом я обратилась к Семену Израилевичу Липкину. Он посоветовал, прежде, чем сжечь, прочитать письма и выписать из них строки, касающиеся литературной работы В. С. Гроссмана».

Вот тут ясности нет. Не исполнена последняя воля умершего, а причина не указана, словно дело обычное. И непонятно, какой именно срок подразумевает оборот «прошли годы». Аналогично не уяснить, почему Гроссман был так уверен, что ему переданы письма матери к отцу. Пусть и от родственников получил сведения, крайне мала вероятность, чтоб не взглянул сам.

Не более вероятно, чтобы и Заболоцкая не решилась за «годы» посмотреть на содержимое свертка. Если вообще не собиралась, то и хранить не имело смысла, уничтожила бы сразу.

Загадочен и совет Липкина. Допустим, «строки, касающиеся литературной работы» выписаны. Но мемуаристу либо исследователю ссылаться на выписки, объясняя, что намеренно уничтожены оригиналы, значит провоцировать сомнения в достоверности цитат.

Слишком много загадок. Но к их разгадкам уместно перейти позже. Заболоцкая же далее отметила, что вскрыла сверток и, «увидя знакомый почерк, была потрясена: это письма Василия Семеновича к Семену Осиповичу! Любовно собраны, без конвертов, все письма и незначительные записки. Сжечь их я не смогла».

Таким образом, по словам Заболоцкой, материалы семейного архива были сохранены. Далее она пояснила: «Оправдываюсь перед Василием Семеновичем тем, что обещала сжечь письма Екатерины Савельевны, а оказались письма его».

Аргумент опять не убедительный. Но, вне зависимости от всех несуразностей, бесспорна аутентичность писем. Это ценнейший источник.

Согласно предисловию, сотрудниками ЦГАЛИ СССР изготовлены копии переданных документов – четыре комплекта. Для Заболоцкой, Коротковой-Гроссман, Липкина и Губера. Указано, что некоторые письма копировать не удалось, но желающие могут ознакомиться с оригиналами.

В действительности Заболоцкая передала ЦГАЛИ СССР не все письма Гроссмана. Некоторые себе оставила, сняла дополнительно копии, а позже предоставила комплект Гаррардам. В свою очередь они подарили копии библиотеке Гарвардского университета. Насколько полным можно считать это собрание – другой вопрос.

Стоит подчеркнуть: в ЦГАЛИ СССР доступ к письмам был надолго ограничен. Дело не в произволе администрации – таковы установленные на государственном уровне правила хранения. Сначала полагалось завершить научное описание новых поступлений, а проводилось оно согласно плану, и очередь доходила, как минимум, через год. Лишь после этого исследователи могли ознакомиться с документами в читальном зале.

Правда, возникли новые ограничения. С 1992 года эти уже прошедшие научное описание документы оказались недоступными для историков литературы. Материалы личной переписки Гроссмана десять лет не выдавали в читальный зал. Они считались «закрытыми» – таково было требование Губера. Он воспользовался правом, которое руководство архива обычно предоставляет наследникам.

Губер с 1988 года публиковал в периодике материалы гроссмановского семейного архива, включая и документы, сохраненные Заболоцкой. На этой основе подготовлена в 2007 году вышедшая книга «Память и письма. Книга о Василии Гроссмане»^[57].

Эдиционные принципы Губер сам и определил. Так, в книге оговорено: «О жизни Василия Гроссмана в Москве во время его учебы в Университете многое можно узнать из его переписки с отцом Семеном Осиповичем. Давая многочисленные цитаты из этих писем (также из других писем к отцу вплоть до 1940 г.), я не буду указывать адресата письма, а только указывать дату его отправления. Никаких орфографических исправлений в текст писем я не вносил, письма писались быстро, на одном дыхании, не рассматривались их автором как будущее эпистолярное наследие».

Правда, не всё напечатанное можно признать аутентичным. Да и проверить было сложно, как отметили Гаррарды, которые познакомились с публикатором, когда готовили монографию: «В работе над этой книгой нам помогали всем, чем могли все друзья и родственники Гроссмана, исключая лишь пасынка Гроссмана, Федора Губера, сына второй жены писателя».

Таково мнение исследователей. Гаррарды подчеркнули: уже в первую встречу, демонстрируя хранившиеся у него документы, «Губер настаивал, чтобы мы согласовывали с ним те части нашей работы, где мы бы использовали другие материалы, которые он еще мог бы нам демонстрировать. Он также наотрез отказался предоставить нам доступ ко всем гроссмановским материалам, у него хранящимся. Поэтому мы так и не смогли прочитать письма Гроссмана Ольге Михайловне и даже письма, отправленные Гроссману его матерью, Екатериной Савельевной. Нам не позволено было ознакомиться и с книгами из личной библиотеки Гроссмана, что находится в квартире Губера».

Согласно Гаррардам, они тогда отвергли условия тотального контроля. Решили не пользоваться губеровскими материалами. Как сказано в книге, принято решение «после длительного и тягостного раздумья».

Характеристика, сформулированная Гаррардами, весьма резка. Но, подчеркнем, таково их мнение: «Губер издал часть материалов, находящихся у него. Однако эти публикации обрывочны, главная цель – изобразить мать, Ольгу Михайловну, в качестве героини всей жизни Гроссмана. Факты же свидетельствуют, что ситуация была гораздо более сложна».

Далее – подведение итогов. Гаррарды отметили, что сожалеют, если приведенные ими сведения из писем, сохраненных Заболоцкой, а также «интервью с друзьями и родными Гроссмана огорчат Федора Губера».

Какие именно сведения – оговорено. Гаррарды подчеркнули: «В первую очередь, относящиеся к натянутым отношениям Гроссмана и Ольги Михайловны. Гроссман свои проблемы описывал с предельной откровенностью. Создавать ложный образ его жизни и его эпохи теперь, когда факты известны, было бы нечестно и непростительно. Особенно если учесть, как пострадал Гроссман от советской власти и своего окружения, неустанно стараясь показать правду».

Если эмоциональные личные характеристики оставить за рамками анализа, можно признать: легенда о Гроссмане, точнее, гроссмановской биографии, создана к началу 1990-х годов стараниями ряда мемуаристов, и Губера в том числе. Именно легенда – совокупность признаваемых общеизвестными сведений, чья достоверность, вопреки очевидным противоречиям, не подвергается сомнениям.

Эта легенда в целом завершена. Она тиражируется в работах некоторых литературоведов. И Гаррарды, восстанавливая истину, вынуждены были и фиксировать противоречия, и объяснять причины их возникновения.

Вопрос о целях Губера – за рамками нашей работы. Публикации же его действительно «обрывочны».

Речь идет не о фрагментарности воспроизведения документов. Такой прием обычен. А вот зачем многократно нарушена хронологическая последовательность – не ясно. Равным образом не угадать критерий отбора самих фрагментов. Многие из них – с необозначенными купюрами. Публикатор словно бы и не заметил, что удалил слова или фразы. И остается лишь гадать, по какой причине он цитирует гроссмановские письма матери или второй отцовской жене – в качестве адресованных отцу.

Наконец, Губер не только цитировал с ошибками и сокращал без видимой причины. В ряде случаев еще и, скажем так, дополнял. К примеру, цитируя гроссмановскую автобиографию 1952 года, добавил туда несколько строк.

По указанным причинам мы не считаем аутентичными фрагменты, опубликованные Губером. Это относится, прежде всего, к материалам переписки Гроссмана со второй женой и ее сыновьями. Письма, конечно, позволили бы заполнить многие лакуны, однако доступа к оригиналам нет, а публикации не вызывают доверия. Сомнительно все – с авторства начиная.

Письма Гроссмана родственникам цитируются по материалам фонда, хранящегося в РГАЛИ. К этим документам сейчас есть доступ^[58].

Орфография и пунктуация приведены к современным нормам. Разночтения, выявленные при сравнении материалов РГАЛИ с публикациями Губера, не оговариваются – кроме случаев, указанных в тексте.