Оклемавшийся после недельной простуды Севка вздумал объявить бунт.
– Что значит – сама подложила?!
– Майка, кто в здравом уме заплатит пять тысяч за это?
– Ты видел его! – она наставила укоризненный указательный с трудовыми мозолями от флажолетов[4] на друга детства. – Он стоял там и слушал! И заплатил пять тысяч рублей!
– Мне было не видно! – упорствовал упрямый Контрабас. – Он загородил своей спиной!
– Мог бы подойти поближе!
– Да я что-то… это… – Сева неожиданно смутился. – Он был такой важный.
– Важный, да! Бизнесмен! Что ему пять тысяч рублей? Так что я выиграла! – девушка уперла руки в талию.
– Ты смухлевала.
Майя захлебнулась возмущением. И несколько секунд просто разглядывала это воплощение контрабасного упрямства.
– Ты… ты… ты – ослица, Всеволод!
– Почему – ослица? – опешил Сева. – А не осел?
– Потому что ослица – упрямее осла. А ты… ты именно ослица! Он дал мне пять тысяч!
– Нет, – непреклонно сложил руки на груди парень. – Не верю. Нужны доказательства.
Спор прекратил звонок. И во время следующего урока Майю осенило. Доказательства? Будут тебе доказательства, чертов Контрабас.
Илья дал Лёне денег. Официально. Перевел на счет, подписал договор ссуды. Правда, проценты обозначил чисто символические – одна десятая. Лёня после этого напился за их пятничным обедом. Ужины стали большой редкостью. После того, как дела друга пошатнулись, его верная жена подала на развод, получила маленькую фирму, ежемесячное содержание и сделала ручкой.
– Все они суки, – резюмировал Лёня, узнав, что его бывшая отдыхает на Мальдивах с каким-то нефтяником, а потом возвратился к теме денег.
– Отдам до копейки, – обещал он. – Вот сейчас дыру закрою, оклемаюсь и отдам.
Илья согласно кивал головой, а сам думал о том, что Дуня, должно быть, уже вышла замуж. И, может, даже улетела в свадебное путешествие. Или не улетела. Наверное, он все же плохо понимал, плохо чувствовал ее, если отношения закончились ее уходом.
– Я вызову тебе такси, – сказал вслух, глядя на друга, – садиться за руль в таком состоянии нельзя. А служба доставки пригонит твою машину прямо к дому.
Лёня согласно кивнул.
– Илья Юльевич, – это уже позвонила секретарь. – Билеты на Сочи подтвердили, гостиницу я забронировала.
– Хорошо. В офисе буду через час. Подготовьте документы на подпись. И приказ о временном исполнении обязанностей на период моего отсутствия.
По дороге Сева начал ныть. Что они не успели пообедать, что он хочет есть, что это гнилая затея. Но нытье носило больше ритуальный характер – он уже точно знал: будет так, как решила Майя. А она решила добыть доказательства.
Препятствия начались сразу на входе. От них потребовали паспорта, и – это счастье – документы имелись с собой и у нее, и у Севы. Потом внесли данные в компьютер и выдали какие-то дурацкие жетоны. И это было только начало.
На нужном этаже обнаружилось помещение – стерильное, как операционная. По крайней мере, в воображении Майи операционные выглядели похоже. Только вместо хирургического стола был стол компьютерный. И женщина за ним – похожая на всех педагогов в ССМШ[5] и консерватории разом. Она оторвалась от экрана монитора, смерила их с Севой ничего не выражающим взглядом и произнесла совершенно бесцветным голосом:
– Добрый день. Чем могу помочь?
Она могла бы помочь, да. Но явно не собиралась это делать.
– Здравствуйте, мы к Илье Юльевичу.
Взгляд поверх очков был истинно педагогическим.
– Илья Юльевич на совещании.
– А долго он будет… совещаться? – на педагогические взгляды у двух четверокурсников Московской консерватории уже выработался иммунитет. У одной студентки – точно.
– Это знает только Илья Юльевич, – последовал невозмутимый ответ.
– Ну, хорошо, что хоть он знает. Мы подождем, – Майя плюхнулась в объятья роскошного кожаного дивана и расстегнула пальто. Жарко, и в ногах правды нет. Тем более что в метро ехали стоя. Севка пока не торопился присоединиться к ней – с круглыми глазами топтался рядом.
– Простите, а вы кто? – строгая тетенька-секретарь в стильных очках не думала сдавать позиции. – И по какому вопросу? У Ильи Юльевича сегодня приема нет.
У него еще и приемы бывают, надо же. Интересно, среди приемов арпеджио[6] есть? А вслух Майя беззаботно ответила:
– Мы студенты Московской консерватории. Я – скрипка, – тут она подняла футляр – а вдруг не заметили. – Это, – ткнула футляром же в Севку, – контрабас. Он сегодня, к сожалению, без инструмента. Илья Юльевич собирается делать именную стипендию у нас в консерватории, меня из деканата прислали. Он мне визитку дал.
Тут очень кстати пришелся автограф Ильи Юльевича – впрочем, визитную карточку Майя продемонстрировала лицевой стороной. Однако на даму за столом это не произвело никакого эффекта. Она поправила очки и тем же скучным ровным голосом произнесла:
– То есть отправили именно вас, а не сотрудника консерватории, ответственного за стипендии? Из деканата предварительного звонка не было.
Этот обмен никому не нужными фразами уже начал утомлять Майю. И стало совсем жарко. Она сдернула шапку, кинула на колени Севке, который все же решился присесть на краешек дивана. И продолжила врать, но без особого вдохновения:
– Да, так получилось. Я очень ответственная, вы не подумайте. И с Ильей Юльевичем мы уже встречались. Он остался под большим впечатлением.
Ответный равнодушный, почти рыбий взгляд почему-то вдруг взбесил. И на ноги она встала легко. И скрипка оказалась в руке сама собой.
– Не верите? Сейчас докажу!
За спиной сдавленно охнул Контрабас – не басом, как положено, а пятой октавой. А потом все заглушили громкие и надрывные, если не сказать пронзительные звуки, которые подала скрипка.
Цыганочка. С выходом.
Выходи, Илья Юльевич. Выходи, подлый… А, не тот текст. Просто выходи.
Он не вышел. Вместо этого тоже пронзительно и совершенно немузыкально зазвонил телефон.
– Тут пришла студентка из консерватории, но уже уходит, – раздался безупречный голос секретаря, говорящей в снятую трубку. – Утверждает, что вы готовите именную стипендию, но я же знаю, что никакой стипендии нет, у нас не записано.
– Илья Юльевич! – Майя на пару секунд прекратила терзать скрипку и подала голос – громко, так, чтобы ее услышали на другом конце телефона, находящегося в секретарских руках. – Вы про пять тысяч за Вивальди помните?!
Женщина смерила Майю уже откровенно неприязненным взглядом, а та в ответ заиграла с удвоенным воодушевлением.
– Хорошо, Илья Юльевич, – голос секретарши звучал громче – она пыталась перекричать цыганские наигрыши. – Балагана через секунду тут не будет.
Майя злорадно усмехнулась и поддала жару. Балаган только начинается, потому что исполнитель едва вошел во вкус.
– Прекратите немедленно срывать совещание, если не хотите, чтобы я вызвала охрану! – в голосе так отчетливо прозвучал металл, что девушка все-таки отпустила смычок.
– Вы не любите цыганскую музыку? Так сразу бы и сказали, – кажется, она и в самом деле слегка переборщила с громкостью, да и вообще – со всем. Обернулась. Севка на диване был белее снега.
– Ладно, мы посидим тихо.
– Нет, здесь вы сидеть не будете, – секретарь встала с места. – Илья Юльевич распорядился провести вас в переговорную. Собирайте свои вещи и идите за мной.
О, у них будут переговоры? Любопытно. Майя кивнула Севе и пропела:
– Чудненько. Мы идем. Илье Юльевичу, конечно, виднее.
Переговорная оказалась не слишком большой комнатой, все пространство которой занимал круговой стол и стулья. Помимо этого там еще находился только кулер для воды.
– Что вам предложить – чай, кофе? – к ним обратились так, будто они и в самом деле какие-то… в общем, по делу тут.
Майя и Всеволод переглянулись. И ответили хором, но вразнобой:
– Чай! Кофе! – а потом все-таки уже дружно, слаженно и примирительно: – Спасибо!
Когда спустя пять минут вместе с двумя чашками на стол поставили вазочку, Майя пискнула от восторга. Именно то, что ей сейчас просто жизненно необходимо, – конфеты!
От которых осталась лишь гора фантиков, когда дверь переговорной снова открылась. И на пороге показался собственной персоной… господин без сердца.
Он снова в темном – лишь рубашка белая. Темный, невозмутимый и равнодушный. И Майя вдруг поняла, кого он ей напоминает. Актера, который снимался в рекламе любимых духов от Шанель. Тех самых, что на прошлый Новый год ей подарила мама.
– Добрый день. Вы хотели меня видеть?
Он ее не узнал. Совершенно точно не узнал. Именно потому, что он взрослый человек, крутой бизнесмен и пять тысяч рублей для него – все равно что для нее пять копеек. Ничто. Пшик. Он забыл о ней, деньгах и музыке, как только отвернулся и сделал первый шаг.
Господи, какая она дура. Сегодня – особенно. Дура и ослица.
Когда встала, почему-то вытерла руки о джинсы на бедрах. Ладони были влажные.
– Добрый день, Илья… Юльевич. Не знаю, помните ли вы меня… Неделю назад мы с вами встречались. Я играла на скрипке, а вы дали мне пять тысяч.
– Я помню.
Ответ оглушил и выбил пол из-под ног. Помнит? Все-таки – помнит?! Только тихий Севкин вздох дал толчок быстро сообразить с ответом. И сосредоточиться на том, зачем она здесь.
– И меня, и то, что дали мне деньги?
– И вас, и то, что купил билет в первом ряду. И даже название кресла.
Наверное, где-то людей специально учат говорить таким образом – ровно и без намека на эмоции. Майю так не учили. Наоборот, ее учили давать эмоцию. А от осознания, что этот важный мужчина на самом деле помнит ВСЕ, – стало настолько тепло, что улыбка растянула губы сама собой. Как все складывается удачно. Он ее помнит. Она выиграла спор.
Майя повернулась к пытающемуся мимикрировать под стул Севке.
– Ну что, убедился?! Я выиграла!
Сева едва заметно и предобморочно кивнул. Глаза у него были почему-то как блюдца. Наверное, это стало причиной. Или что-то еще. Но уже через пару мгновений Майя трясла руку человеку в черном. Со словами:
– Спасибо вам огромное, вы меня очень выручили!
Он ладонь не отнимал. И не отвечал на пожатие. И смотрел куда-то поверх плеча Майи.
– Это все?
До нее не сразу дошло, что вопрос адресован не ей. Лишь по Севиному бормотанию поняла, куда смотрел Илья Юльевич. И вдруг пришло острое осознание нелепости их появления здесь, в обители бумаг, сухих фраз, больших дел и выдержанных людей. Один из которых стоял перед ней и смотрел на них как на… шутов, клоунов, заезжих циркачей, волею случая попавших в царство хрома, стекла и пластика. Вопят что-то, руками машут, мешают работать, но… любопытно? Немножко отвлечься и снисходительно поглазеть.
Краска смущения была уже где-то на подходе. И, кажется, стало по-настоящему стыдно. Как в тот раз, когда на втором курсе вызывали к ректору. Жвачка на портрете Гольденвейзера[7] – стыд-то какой. И снова ведь на спор. И когда научится себя сдерживать?! А потом вдруг всплыли в памяти лица родителей – когда Майя заявила, что ненавидит фортепиано. Она, дочь двух пианистов, не желает иметь ничего общего с этим проклятым инструментом?! Про скрипку сказала потом, конечно, но разочарование на лицах родителей помнила до сих пор.
Все это пронеслось перед глазами – отповедь ректора, портрет Гольденвейзера, растерянность отца и матери. И если ректору и родителям Майя потом доказала, что это был просто… просто… ну, что, в общем, не такой уж она и пропащий человек, то тому, кто сейчас стоял перед ней с невозмутимым и равнодушным видом, доказать уже ничего не получится. Они видятся во второй и последний раз в жизни. Поэтому… – Майя, ты идешь?
Оказывается, Сева уже стоял в дверях. Оказывается, она все еще держала за руку мужчину, находящегося рядом.
Майя резко разжала пальцы и отступила назад.
– Нет, иди один. Я останусь на кофе с конфетами.
Прозвучало это возмутительно нагло. Ну да что теперь? Все равно извиняться собралась. И не факт, кстати, что ее сейчас не выпнут за компанию с Севкой.
А за Севой закрылась дверь. Они остались вдвоем. И тишина еще с ними. Давящая и неловкая тишина. И его внимательный взгляд, под которым, кажется, все уменьшалось – как от зелья в сказке Кэрролла. Нет, молчать дальше невозможно.
– Если вам интересно, я вам объясню все это… – Майя скованно повела плечом, – представление. А вы мне расскажете про название кресла. – Он молчал. И это ужасно угнетало. Поэтому дальше она уже просто пошла ва-банк. – Только это лучше делать под кофе. А у вас в офисе такие вкусные конфеты.
Майя очень старалась не покраснеть под его пристальным взглядом. И очень обрадовалась скупому ответу:
– Я освобожусь через полчаса.
Это была пощечина. Нет, оплеуха. Подзатыльник. От взрослого, умного, зрелого – ей, вздорной малолетке. Первое желание – сбежать вслед за Севкой. Но приходит второе. Поднимается вверх подбородок.
– Отлично. Я пока партитуру к «Метели» освежу в памяти.
– Я прекрасно помню, что вы играли. Лучше распоряжусь насчет кофе, – ничего не выражающий взгляд на стол, на гору фантиков. – А конфет, я думаю, достаточно.
И уже почему-то не стыдно и не обидно.
У него ровная спина и широкие плечи под темным пиджаком. Чтобы придать себе толику уверенности, она задирает желтые ботинки на матово поблескивающий стол.
Когда проходит полчаса и снова открывается дверь комнаты, вошедший мужчина застает девушку действительно погруженной в изучение нот. И она едва не падает со стула, услышав звук открывшейся двери.
– Пойдемте.
А может, это не результат обучения, а природный дар – изъясняться исключительно односложными предложениями? Майя аккуратно спустила ноги на пол, подровняла нотные листы.
– Куда?
– Ну, вы же хотели мне что-то рассказать и объяснить.
– И для этого надо куда-то идти? – кажется, она заразилась его лаконичной манерой.
– Это – переговорная. Через пятнадцать минут сюда придет клиент, с которым будет работать группа людей. Комнату к этому моменту желательно подготовить, – взгляд на гору фантиков посредине стола был более чем красноречив. Теперь ее щелкнули по носу. Надоело!
– Ладно, – Майя вздохнула и потянулась за пальто и шапкой. – Как скажете. – А потом, после паузы, все-таки добавила, преодолев внутренний барьер: – Наверное, я должна извиниться. Но подожду до места назначения.
Ее благородство не оценили. Илья Юльевич просто развернулся, давая таким образом понять, что надо следовать за ним.
Оказались они в итоге в кафе на три этажа ниже. Заведение было под стать самому зданию – претенциозное и наверняка дорогое, но Майя предпочла даже не заглядывать в меню, чтобы не травмировать психику. А может, и следовало это сделать, потому что следующая фраза поставила в тупик.
– Что вы будете, Майя?
На этот вопрос, заданный тоном безукоризненно воспитанного человека, ей захотелось ответить что-нибудь про тушки летучих мышей или сушеных жаб. А на самом деле она бы не отказалась от тарелки борща и котлеты с гречкой. Но вместо этого инфантильно спросила:
– Конфет нельзя?
Разумеется, ей ответили, что нельзя. После чего тоном томным и загадочным Майя заявила, что хочет чизкейк. Он и был заказан.
Пауза в этот раз отсутствовала. И едва официант отошел от столика, бездушный робот в человеческом обличии подал голос:
– Я вас внимательно слушаю.
– Внимательно – это хорошо. Музыканты ценят внимательных слушателей, – язвить получалось плохо. Само место давило на Майю. Не говоря уж о персоне напротив. Ну и не стоит тогда продолжать мучения. Как говорится, раньше сядешь – раньше конечная. – Во-первых, извините.
– За что именно?
Ух, какой противный! Невероятно просто! Ошибок не прощает, руки не протягивает. Потому что они у него все время как будто в карманах пиджака, застегнутого на все пуговицы. И галстук завязан так туго, что удивительно – как он дышит. А и не дышит, наверное. Роботы не дышат. И с чего она решила, что он похож на актера из рекламы ее любимых духов?! Ничего общего.
– А вы любите ставить людей на место, да? У вас к этому явный талант.
– У меня много талантов, – он каким-то удивительно точным жестом поправил рукава пиджака. Вряд ли специально, но блеснуло золото часов и запонки. – Так за что именно вы извиняетесь?
Танк. Тяжелый непрошибаемый танк, который прет напролом, наплевав на чувства окружающих. Майя вздохнула и с видом пай-девочки произнесла:
– За то, что нарушила ваши планы и покой вашего офиса.
Вышло на удивление искренне. И даже Илья Юльевич изволил милостиво кивнуть.
– Хорошо, принято. Я слушаю дальше. Вы обещали что-то объяснить.
Похоже, он все делает по какому-то ему одному известному списку. И сейчас допрашивал Майю согласно этого списка. Она вдруг почувствовала, что очень устала. А ей еще к завтрашним занятиям готовиться… Надо заканчивать это аутодафе. Главное, покаяться поубедительнее.
О проекте
О подписке