В отличие от отделения в приемном покое дедовщина соблюдалась свято: все выходные и праздники строго являлись участью молодняка. Исключение составляли оперирующие демоны, дежурившие всегда по трое. Из соображений безопасности для собственной задницы заведующие всегда ставили кого-нибудь опытного на каждое дежурство.

Отработав в приемнике уже три года, я хоть и была еще в списках репрессируемых, но дверь приемного покоя перед работой открывала гораздо более уверенно, чем поначалу. Первые дежурства убедили только в одном: шесть лет в институте не научили ничему, кроме теории. Прибавьте к этому мой совершенно неподходящий для врача больницы «Скорой помощи» тощий блондинистый фасад. Каждое дежурство отнимало у меня два совершенно не лишних килограмма и остатки самоуважения. Самый верный барометр – это медсестры. Если слышишь за спиной шипение: «Вот бестолковая, тормозит» – все, это твой приговор. Только отчаянное сожаление о годах студенческой жизни поддерживало меня в этой адской мясорубке: поток колотых и резаных ран, ДТП, инфарктов, инсультов, пневмоний и перитонитов не прекращался ни на секунду, и самым неприятным для окружающих братьев по оружию было твое промедление. Предвзятое отношение коллег подпитывалось как неподходящей для врача внешностью, так и простым отсутствием опыта, потому недовольные взгляды за моей спиной не прекращались. Старшие коллеги старались держаться учтиво, но терпения хватало ровно до двенадцати часов ночи – чем больше всем хотелось спать, тем резче звучали окрики в мой адрес. Переломил ситуацию случай, произошедший через несколько месяцев после начала моих мытарств.

Как-то поздно ночью, в момент редкой тишины, я собралась было хоть ненадолго присесть, но как только в ординаторской закрылась дверь (точнее, в крохотной комнатке для дежурных терапевтов прямо в приемном отделении), послышался визг тормозов. Я прислушалась.

Не «Скорая», только вот к добру или нет, непонятно. Не выйду, пусть сестры сами зовут.

Скрип тяжелых железных дверей, голоса сестер, еще через три минуты в дверном проеме моей каморки показалась голова большой Люсинды, старшей по смене медсестры, ненавидевшей меня больше всех (имела на то полное право: за десять лет в приемнике такие желторотики, как я, только мешали ей работать).

– Елена Андреевна! На выход. Тут, наверное, по вашей части.

Не обращая уже внимания на презрительный тон и открытую без стука дверь, я поплелась в смотровую. Родственники привезли мужчину лет пятидесяти, за окном стоял криво припаркованный джип. Больной скрючился, сидя на каталке, и придерживал руками живот. Лицо, сморщенное в гримасу страдания, серое, в поту. Рядом стояли женщина в белом кашемировом пальто, вероятно, жена, и молодая пара лет по двадцать пять. Часы показывали около двух ночи, помощи ждать неоткуда: все врачи, кроме меня, дежурного терапевта, сидели по отделениям, и вытащить кого-либо в приемник стоило больших усилий.

Вдох и шаг. Навстречу неизвестности.

– Добрый день, что случилось?

– Сестричка, мы уже попросили врача позвать.

Как это уже надоело все-таки.

– Доктор – это я. Елена Андреевна меня зовут. Так что случилось?

Семейство явно теряло надежду на спасение, окидывая меня испуганными взглядами с ног до головы. Мужчина с трудом поднял глаза.

– Да вот, ехали домой из гостей, а тут посреди дороги как сдавило: все внутри печет. Невозможно, дышать нечем.

– Покажите, где печет.

Больной держал руку на нижней половине грудины.

– Давно болит? Сколько времени уже прошло?

– Да с полчаса, резко так схватило.

– Алкоголь не употребляли?

– Нет, я же за рулем.

Каждое слово давалось ему невыносимо тяжело.

– А раньше чем-нибудь серьезным болели? Инфаркты, давление, инсульты, язвенная болезнь, панкреатит?

– Да, в общем, ничем. Вены вот на ногах замучили только, да сердце беспокоит иногда.

– А сейчас похоже на сердечные боли?

– Очень даже похоже, очень. Только я уже, пока ехал, нитроглицерина съел пять штук – ничего не помогает.

Говорил он все медленнее, превозмогая боль и ловя ртом воздух. Картинка сложилась в нетрудный пазл.

Ура, инфаркт! Девяносто девять и девять десятых процента, что инфаркт! Сейчас сниму кардиограммку, кардиолога к барьеру, и баиньки.

Я вприпрыжку побежала за ЭКГ-аппаратом, от нетерпения сама сделала запись и не могла дождаться, когда уже пленка окончательно родится на свет. Однако выползающая из старенького аппарата тонкая бумажка разрушила всю мою стройную теорию. По спине пробежал холодок.

Люди, помогите!

Никакого инфаркта на пленке не было, даже малюсеньких намеков. Одна только застарелая мерцательная аритмия. Тем временем мужик то сворачивался калачиком, то пытался выпрямиться, подвывал и становился все серее и серее. Сестры уже стояли около каталки плечом к плечу и считывали с моего лица все непродуктивные мозготерзания.

– Девочки, давление и пульс, пожалуйста.

– Сто десять на шестьдесят, сто шестнадцать.

– Низковато.

Люсинда тут же не преминула вставить:

– Конечно, доктор, низковато. После пяти таблеток нитроглицерина и у вас не будет высоко.

Держись, Лена, держись.

– Люся, возьмите, пожалуйста, кровь на клинику и мочу на общий анализ и амилазу.

– Как скажете, доктор. Можно еще и на яйца глист на всякий случай.

Люся развернулась и, неспешно покачивая необъятной попой, пошла за всем необходимым на пост. Остальные действующие лица, включая трех родственников и двух медсестер, продолжали стоять, тесно окружив каталку. Наконец я вспомнила, что нужно заглянуть в только что заведенную на мужика амбулаторную карточку, чтобы выяснить, как его зовут.

– Сергей Иванович, покажите еще раз все-таки, где болит.

– Тут, тут, доктор, я же уже показывал.

Руки все безнадежнее придерживали нижнюю часть грудины и верх живота. Паника потихоньку застилала мне глаза.

Так, через три минуты начну звонить во все ординаторские подряд.

Сделав два глубоких вдоха, решила начать заново, как по учебнику: послушать, постучать, поглядеть горло (чему все вокруг были крайне удивлены). Слава богу, позабыла поискать вшей на волосистой части головы и осмотреть наружные слуховые ходы. Наконец добралась до живота. Но и он оказался предательски мягким, хотя, когда я проходила рукой в верхней части живота, прямо под грудиной, я отчетливо заметила, как мужик немного скривился.

– Что, больно, когда тут трогаю?

– Немного… доктор, скорее что-нибудь сделайте. Печет невозможно все внутри.

Все внутри. Вены какие на ногах, и правда варикозные…

Все внутри… Все внутри печет… Боже, как же страшно мне!..

И тут высшие силы, видимо, решили не хоронить еще вполне молодого дядьку с помощью бестолковой девицы, претендующей на почетное звание врача.

– Девочки, быстро хирурга и реанимацию, мезентериальный тромбоз.

– Мезентериальный что?

– Тромбоз! Тромбоз кишечных сосудов, твою мать! – рявкнула я, вполне достойно для неуверенной в себе соплюхи.

Началось движение. Но на мою беду, первым спустился с отделения явно до последних пяти минут сладко спавший реаниматолог. Вид у него был помятый, взгляд мутный, но ярко демонстрирующий: девочка, с таким цветом волос надо цветы на рынке продавать или в салоне красоты работать. Посмотрев мою запись с предварительным диагнозом, прошипел:

– Кхм… не выдумывайте. Вы хоть кардиограмму сняли? Это же типичный инфарктный больной. Что вы тут сочиняете! Извините, не помню, как ваше имя-отчество.

– Елена Андреевна я. И все-таки посмотрите еще раз, я прошу вас. ЭКГ снимала – инфаркта нет…

– Да вы сначала кардиологам пленку покажите, а потом уже реанимацию и хирургов зовите!

Он развернулся и ушел к лифту. Стало совсем тоскливо. Сердце стучало в ушах, как отбойный молоток.

А вдруг я ошиблась? Позор-то какой! Вот дура… А да и пусть, пусть завтра все обсуждают тупую блондинку. Наплевать… Ну и уволюсь…

– Люся, зовите все-таки хирурга, прошу вас. И еще надо больного на рентген живота отвезти.

По окончании моей фразы все окружающие отчетливо услышали звуки рвоты из смотровой: мужика выворачивало со страшной силой. Тут сомнений в самой себе стало гораздо меньше, но, если я права, счет шел на минуты. Слава богу, из старших хирургов дежурил заведующий вторым хирургическим отделением, страдавший бессонницей от постоянных влюбленностей. Он спустился почти сразу. Через пять минут после его осмотра я, торжествуя, давала последние указания перед переводом в операционную.

Дядька лишился половины тонкого кишечника, но остался жив.

На следующее дежурство я попала в ту же сестринскую смену. Через полчаса после начала смены две веселые мордочки (одна из которых принадлежала Люсинде) заглянули в мою каморку.

– Елена Андреевна, пошли чай пить.

Ура! Все-таки не зря шесть лет потрачено.

Теперь уже дежурства являлись не только школой выживания для малолетних, но и приносили маленькие радости в виде возможности погонять вновь прибывших: «Уй, бестолковые!» Какое удовольствие, просто непередаваемое! Особенно ценно обзавестись новыми друзьями, и теперь в минуты редкого расслабления имелась возможность похохотать в хирургической ординаторской. Веселья эти часто сопровождались небольшими возлияниями и, как я с самого начала заметила, неуставными отношениями, однако последний пункт как-то обходил меня стороной. Впрочем, оно и понятно: период первого знакомства с мужской половиной коллектива давно прошел, и только ленивый не пытался намекнуть мне на то, что место «боевой подруги на все дежурства до конца дней своих» даже если занято, то лично для меня всегда вакантно. Мои тяжкие раздумья о семье и морали были тут не на пользу, а хирурги, как известно, народ, бабами избалованный, и дважды одно и то же предложение не повторяют. Так я и заработала прозвище Принцессы на горошине. Даже когда я продежурила около полугода и вошла не только в работу, но и в коллектив, предложения еще сыпались как из ведра. Однако обладая не только смазливой внешностью, но еще и огромными тараканами в голове, я так и не решилась снизойти до кого-нибудь, так что теперь все телодвижения в мой адрес оставались на уровне приколов. Эх, почему-то становилось страшно грустно, особенно в такие Вовкины алкогольные обострения, как в последний раз.

Субботнее дежурство начиналось в восемь утра. Как всегда, три медсестры и я, утренний час, тихо и спокойно. Мы с Люсиндой уже два года представляли собой неразъемную боевую единицу. С нами любила дежурить Александра – высокая, сутулая, весьма циничная брюнетка лет двадцати пяти, недоучившаяся в медвузе из-за страшной любви. Последние два месяца третьей медсестрой была совсем молоденькая рыжая Катя, взятая Люсей на воспитание сразу после медучилища.

К десяти часам я прочитала новый журнал по диабету и начала вновь перелистывать мою платную историю болезни, которую специально приволокла с отделения для спокойного изучения. Сахара держались уже почти в норме, и я надеялась на лучшее с большими на то основаниями. Скорее всего, Полина Алексеевна имела шанс уйти от нас не привязанной к постоянным инъекциям инсулина. Каких-то серьезных осложнений, слава богу, в процессе отсидки с внучкой не произошло, и имелся повод в понедельник порадовать ее скорой выпиской. Совершенно незаметно Вербицкая заняла среди всех моих больных особое место.

Ну вот, и ты стала такой же, как все: раз платная палата, так сразу больная умная, хорошая, с ней можно поговорить, потратить на нее свое драгоценное время, и вообще она приятно пахнет. Деньгами.

Закончив текущие дела, я осторожно выглянула в коридор: тихо, время около двенадцати. За первую половину дня меня вызвали всего несколько раз по каким-то мелочам. В коридоре сидело несколько товарищей с переломами в ожидании травматолога, а мамаши пытались сдержать отпрысков с ошпаренными руками, порывавшихся удрать, не дожидаясь большого, страшного, пахнущего лекарствами дядьки в белом халате.

Я решила воспользоваться затишьем и пойти поболтать в хирургию, а заодно пообедать. За последние полтора года сформировался некий довольно молодой и почти неизменный костяк под названием «среда, суббота или воскресенье». Трое хирургов: Федор, Стас и Сергей Иванович, заведующий вторым хирургическим отделением, несколько травматологов, нейрохирург, пацаны из реанимации, терапевт (то бишь я) и кардиолог Светка Воронцова. Остальные отделения или не были представлены на дежурствах, или волею судеб не влились в нашу веселую компанию.

Основная сборная состояла из пяти человек: Федора, Стаса, меня, Пашки Зорина из реанимации и Светки Воронцовой, маленькой брюнетки, озабоченной судьбами больных гораздо больше нас, раздолбаев. Все над ней подтрунивали, но любили ее искренней братской любовью.

У хирургической ординаторской я поняла, что пришла вовремя – в коридоре пахло жареным мясом. Стас дремал на диване перед теликом, Федор помешивал еду на маленькой электрической плитке.

– Ленка, а мы тебе звонили в приемник секунду назад. Там че, тихо?

Я замахала руками в ответ.

– Ой, ну только не сглазьте.

– Сейчас Воронцова придет, это по ее части сглаживать. Уж больно любит поработать, блин. Че там у тебя есть?

– Мамины пироги с черникой и сосиски.

– Зачет, зачет. Доставай. Еще Зорин щас притащится.

– А где заведующий-то?

– Он в печали – от еды отказался. У себя закрылся. Вчера они с Залиной с гинекологии расстались. Она замуж выходит за канадского анестезиолога.

– Блин, где она его взяла?

– Где-где, в Интернете, вестимо.

– Так ему и надо. Нечего тут у молодых и незамужних драгоценное время отнимать. Пусть дома сидит, с женой.

– Ох ты черт! А у замужних можно наконец хоть на дежурстве немного времени украсть?

– Федя, уже неинтересно. По десятому разу одно и то же.

Стас и Федор были классными, особенно Федор. Каждый раз, когда я заходила в ординаторскую, он напрыгивал с намерением пропальпировать все, что имелось под моим халатом. Я, конечно же, вяло сопротивлялась и делала грозное лицо, но втайне ждала этого момента. И даже немного расстраивалась, если он по каким-то причинам (например, новая медсестра в реанимации, не удержавшая свои позиции на первом же дежурстве) забывал про свой ритуал. Прибежала Светка.

– Ой, ребята, вы тут уже согрели! Ой, простите! Я, как всегда… Такая тяжесть на отделении! Как зашла в интенсивку в восемь утра, так вот и вышла пять минут назад. Историй с пятницы неписаных просто гора! Наверное, вообще поспать сегодня не получится. Слава богу, в нашем приемнике тоже никого пока.

Услышав Светкино щебетание, Стас тут же проснулся, скривил недовольную рожу и перешел из горизонтального положения в вертикальное.

– Так, Света, теперь выйди и зайди заново, только уже не говори, что в приемнике никого нет.

Светка была еще совсем ребенок, обидные слова каждый раз задевали ее наивную душу.

– Блин, никуда я не пойду! Сволочи, что вот вы все время… Я больше вообще не приду.

Наблюдать этот фашизм было невозможно, так что я всегда выступала на стороне потерпевшей.

– Светка, да не слушай ты их, придурков. У них же вместо мозгов сплошная эрогенная зона, больше ничего там нет.

Стас тут же подобрал подачу:

– Да лучше бы у некоторых тоже хоть какая-то одна малю-ю-юсенькая эрогенная зона была, а то, блин, вся красота пропадает без использования.

Один – один. Я с грохотом вытащила из микроволновки тарелку с сосисками.

– Все, Станислав Викторович, заткнитесь и жрите.

Из-под стола материализовалась маленькая бутылочка коньяка. Через десять минут нам всем стало очень тепло и весело.

К двум часам потихоньку начиналось движение: пневмонии, переломы, холециститы, а также ноги, головы, уши и хвосты. Хаос усиливался, напряжение нарастало. Травматологи, хирурги, кардиологи и все остальные летали по коридору, пересекали смотровые, лабораторию, рентген-кабинет и УЗИ. От нехватки пространства почти перепрыгивали через каталки и родственников. К ночи стало ясно: возможность поспать или хотя бы просто присесть на двадцать минут никому не представится. Приемное отделение оказалось набито до отказа, заняты все смотровые, в коридоре не было ни одного пустого кресла, и вся поверхность стен подпиралась телами сопровождающих. Во время таких дежурств примерно к часу ночи потихоньку начинала кружиться голова, сознание постепенно затуманивалось, а в два-три часа включался полный автопилот.

В три тридцать случилась вполне предсказуемая для субботы маленькая шутка. Соседний «трезвиватель» исправно служил трудовому народу, но только если у последнего имелись в карманах хотя бы остатки наличности. Если же попавшийся клиент оставил все до последней копейки в кабаке, то такой бедолага обычно отправлялся на личном сантранспорте вытрезвителя к нам с неизменным диагнозом – «алкогольная кома». И вот в дверь приемника на каталке торжественно ввезли такое явление, причем коматозный больной не стеснялся орать песни и активно дрыгать конечностями. Правда, слова музыкального произведения разобрать не представлялось возможным.