Глава 4

– Надь! На-а-адя! Надюша! – свистящий шепоток пощекотал ей уши, и Надя, поежившись, замотала головой. – Пора вставать, спящая ты моя красавица.

Глаза ни в какую не хотели разлепляться, будто кто-то промазал ресницы суперклеем.

– Не-надо-не-хочу-перестань… – пробормотала она одним слабо понятным словом и поморщилась.

Вот точно такое же ощущение было у Нади в губах после анестезии у зубного: собственная плоть казалась куском резины, и хотелось жевать ее, чтобы вернуть чувствительность.

– Уже три часа, – голос Платона настойчиво вклинивался в разомлевший со сна мозг.

– Ты так поздно притащился? – Надя попыталась накрыться одеялом с головой, но оно почему-то уползло вниз. – Имей совесть!

– Так три часа дня, не ночи.

Прохладный воздух окутал разгоряченное тело, и Надю прострелила ужасная догадка: никакой одежды! В смысле, вообще! Надя подскочила и села на кровати, беспомощно озираясь по сторонам.

Платон стоял у изголовья и, тактично прикрыв глаза ладонью, протягивал Наде халат.

– Боже… – она чуть не кубарем скатилась на пол, замоталась в халат и затянула пояс так, что на мгновение стало трудно дышать. – Ты… Я… Что…

– Если ты хочешь знать, что вчера было, – преспокойно начал он, – то ничего такого, за что мне стоило бы просить прощения.

– Твою же, Барабаш! – Надя схватилась за гудящие виски: комната пошатнулась, как корабль в шторм, и к горлу подкатила желчь. – Можно по-человечески?

– Вот, выпей пока, – убедившись, что позориться Наде больше нечем, Платон убрал от лица руку и взял с тумбочки стакан с водой.

– Что это?

– Травить я тебя не буду, хотя после вчерашнего у меня пару раз возникали такие мысли, – ухмыльнулся Платон. Потом, видно, осознал, что она не в состоянии воспринимать сарказм, и добавил: – Да пей же! Сгонял с утра за таблеткой от похмелья. Уже развел.

Надя с подозрением посмотрела на Платона, потом на стакан – и снова на Платона. Нет, жажда была сильнее страха, да и смерть ей сейчас казалась вполне гуманной. Жадно присосавшись к стакану, она опустошила его в несколько глотков. Платон не врал: привкус желчи исчез, а чугунный гонг в голове стих. Вместо похмелья на Надю обрушилась реальность.

– Погоди, – она убрала стакан и выпрямилась. – Три часа?! Дня?! У тебя же генеральная репетиция в половине пятого! И костюм… Господи!.. Почему ты меня раньше не разбудил?!

– Во-первых, я пытался. А во-вторых, – Платон кивком указал на вешалку в чехле. – Я подумал, что тебе надо отоспаться получше, а с костюмом я и сам разобрался. Ты в курсе, что в соседнем доме химчистка? Дерут, конечно, зверски, но все сделали быстро. Кстати, платье твое я заодно тоже сдал.

– Так. Репетиция через полтора часа, надо заказать такси… – Надя лихорадочно пригладила сноп соломы, в который превратились ее волосы, сделала пару шагов по номеру и остановилась перед зеркалом.

Такой она себя еще не видела, даже после школьного выпускного. С алкоголем они всегда были в добрых приятельских отношениях: пересекались иногда на праздниках и мероприятиях, а потом мирно расходились без взаимных претензий. Вчера же Надя позволила себе и шампанскому перейти все границы приличий. Настолько, что теперь из зеркала глядела, щурясь, незнакомая опухшая тетка. Из тех, кто обычно прячет лицо от камер в криминальных хрониках. И как Платон с его любовью к красивым женщинам смотрел сейчас на Надю без содрогания?

– Давай ты пойдешь в душ и почистишь зубы, – осторожно предложил он. – Не подумай, меня и так все устраивает, но, боюсь, в филармонии не поймут.

Надя невольно закрыла рот ладонью.

– А потом, – Платон протянул косметичку, – нам в номер принесут еду, мы перекусим и дружно со всем разберемся. Договорились?

– Но… Что вчера было? – пробубнила Надя, не убирая руки ото рта. – Ты поздно пришел? И эта альтистка… Она тоже меня видела?

– Сначала – душ, – бескомпромиссно отрезал Платон и подтолкнул ее в спину. – Потом – вопросы.

Когда Надя, смыв с себя позорное клеймо алкоголика, уложилась, подкрасилась и начала узнавать свое отражение в зеркале, в номере уже стоял передвижной столик с едой.

– Я позвонил маме, – Платон придвинул Наде стул. – Она говорит, что от похмелья лучше всего куриный бульон. Вот, я взял тебе порцию с гренками. Пахнет вроде ничего так.

– О, господи… Римма Ильинична… – простонала Надя. – Ты и ей рассказал?

– Не волнуйся, она думает, что это я здесь спиваюсь, – Платон ободряюще улыбнулся. – И даже жалеет тебя.

Надя прихлебывала горячий бульон, чувствуя, как к ней возвращаются силы. Римма Ильинична, как, впрочем, и всегда, оказалась права. И если бы не красочный рассказ Платона о том, что он увидел, вернувшись вчера с репетиции, Надя бы избавилась не только от головной боли, но и от стыда. Однако Платон в выражениях не стеснялся и чувств ничьих не жалел, возвращая Наде память со всеми деталями.

А дело было так. Едва заметив пропажу своего любимого агента, – так, по крайней мере, выразился новый Надин биограф, – Платон сразу же распрощался с Викторией и на первом же такси бросился в отель. Там его ожидала знаменитая картина про бурлаков: вода, переливаясь через края ванны, методично затопляла номер, а в центре этого потопа храпело тело.

Платон, конечно, перекрыл кран, выудил из пены свою Афродиту, которая бормотала что-то нечленораздельное, выскальзывала из рук спасителя и вообще вела себя довольно воинственно. Отбуксировав ее на кровать, Платон принялся собирать воду отельными полотенцами, а потом вернулся к Наде с ведерком из-под шампанского, потому как расстаться с выпитым она решила досрочно.

– И все это время я была голой? – Надя очень внимательно изучала кусочки петрушки в бульоне, потому что посмотреть Платону в глаза не позволял мучительный стыд. – В халат бы меня, что ли, одел…

– Вот как бы тебе объяснить попонятнее… – Платон отложил ложку и задумался. – Это как… Намылить тюленя и пытаться запихнуть его в пижаму.

– Чего?

– Когда-нибудь я тоже разденусь и напьюсь, чтобы ты на собственном опыте убедилась. – Он как ни в чем не бывало хрустнул стеблем сельдерея – ни на минуту не забывал про свою диету. – Короче, мне быстро надоело, и я смирился.

На этом история Надиного позора заканчивалась, и начиналось суровая действительность. До репетиции оставалось сорок минут, а потом концерт, автограф-сессия, фуршет – и с утра уже вылет. Надя хотела с утра пораньше встать, прогуляться по Вене, хоть чуть-чуть посмотреть новые места и насладиться красивым городом. Но нет, сама же лишила себя свободного времени, бездарно продрыхнув до обеда. И ладно бы еще Платон перетянул одеяло на себя и стал виновником ее потерянного дня, винить его Наде было проще и как-то даже привычно. Она давно смирилась с тем, что он подкидывал ей забот, это было так же неизбежно, как восход и закат, приливы и отливы, как Галя с ключом от кассы в любом российском супермаркете, в конце концов. Но испортить все самой… Это вызывало у Нади двойную досаду.

– А знаешь, – неожиданно произнес Платон, промокнув губы салфеткой, – тебе ведь не обязательно сейчас ехать со мной.

Надя насторожилась: где-то явно крылся подвох. Быть может, Платон вчера спалил Музикферайн и теперь не хотел, чтобы Надя увидела обгоревший остов? Или из-за него жестоко передралась вся женская половина оркестра, и теперь перед слушателями предстанет почти паралимпийская сборная по музыке?!

– Да я просто предложил! – Платон отшатнулся, захлестнутый волной недоверия. – Хочешь – сиди и слушай, как мы разыгрываемся. Или побеседуй с этим… Шмидтом, Шмерцем… Как его…

– Шульц, – машинально подсказала Надя.

– Неважно. Я подумал, ты захочешь посмотреть Вену, у тебя в запасе часа три. А потом просто придешь на концерт, как гость. Но если ты хочешь…

– То есть в филармонии все нормально? – Надя озадаченно склонила голову набок. – И я тебе не нужна? Ну, на случай, если ты забудешь канифоль или ноты, или расческу…

– Я же не маленький, – Платон явно верил в то, что говорил.

И в кои-то веки Надя решила ему довериться. На крайний случай у него был ее номер, и она почти не сомневалась, что не пройдет и получаса, как Платон начнет атаковать ее звонками и сообщениями с глупыми вопросами из разряда «Где мои концертные ботинки! Срочно!». И все же рискнуть стоило. Так Надя решила отметить грядущее освобождение от проблемного клиента.

Платон, впрочем, не позвонил. Ни через полчаса, ни позже. И Надя поймала себя на мысли, что вместо того, чтобы любоваться архитектурными красотами Вены, то и дело заглядывает в телефон, проверяя, нет ли пропущенных вызовов, положительный ли баланс и не пропал ли сигнал сети. Все было в норме, Платон молчал, а вот Надя вдруг почувствовала себя никому не нужной.

Быть может, она преувеличивала собственную незаменимость? Или сама была виновата в эгоцентризме Платона? Она все делала за него, как мамаша-наседка, просто приняла эстафетную палочку у Риммы Ильиничны. Так не в этом ли крылась главная Надина ошибка? И стоило раньше предоставить Платону свободу, чтобы он мог и себе, и людям продемонстрировать полную автономность?

Чем дольше Надя гуляла по городу, тем сильнее терзали ее сомнения. Она уже начала думать, что зря затеяла поход к руководству, и Платон, возможно, не так плох, как она привыкла о нем думать. Ведь осталось в нем что-то человеческое! Не бросил же он ее тонуть в ванне, не усвистал навстречу приключениям, а остался, как настоящий друг.

Ноги сами вывели Надю на Карлсплатц, к красному зданию Музикферайн. До концерта оставалась еще уйма времени, но отчего-то ни достопримечательности не радовали, ни музеи не манили к своим сокровищницам. Так всегда бывает: как только решишь перестать думать о ком-то, как все мысли только вокруг него и вертятся.

Осознав, что сопротивление бесполезно, Надя вызвала такси, и за полчаса до начала концерта уже стояла в вечернем платье у входа в филармонию. Она ждала настоящего ажиотажа: все концерты с участием Платона в России проходили в битком набитых залах. И потому Наде казалось, что и сегодня вся светская публика ломанется слушать нового русского гения.

Однако очереди к Музикферайн отчего-то не выстроились. Надя сверилась с часами, внимательно перечитала афишу: время и дата концерта были указаны правильно. Понадеявшись на то, что в Австрии принято приходить заранее, и все зрители уже на местах, в предвкушении изучают программки, Надя направилась внутрь. И что же ее ожидало внутри? Полупустые гардеробы и несколько нарядных старушек в фойе.

Надя никогда не любила раздувать из мухи слона, но здесь уже давно не пахло насекомыми, а над залом витал призрак с большими ушами и хоботом. Потому что насчитать Наде удалось от силы человек сто в партере и чуть меньше – на балконах.

Призвав себя не паниковать, Надя отыскала Шульца.

– Надия! – по обыкновению просиял он. – Вы чудесно выглядите!

– Томас, где все? – В светских реверансах уже не было нужды. – Сколько билетов продано?