– Хорошо, благодарю вас, – Сара склонила голову. Она решительно ничего не понимала. Почему тал Сворк представил ей мужа не совсем в том свете, в котором граф Даррен предстал сейчас перед ней? Вероятнее всего Сворк вёл какую-то свою игру, которую она пока не могла понять, но эта игра ей явно не нравилась.

Граф Даррен позвонил в колокольчик. Генрих принёс ему писчие принадлежности и листы бумаги. Когда слуга ушёл, граф с трудом встал с кресла и, опершись о трость, которую Сара только сейчас заметила, хромая, направился в другой конец гостиной, к письменному столу, приглашая её жестом следовать за собой.

– Садитесь. Я сейчас допишу договор, а вы прочтёте.

Сара села на стул, напротив графа за столом. Пока он писал, она украдкой посматривала на Язена. Брат обнимал и гладил Ветра, а пёс добродушно позволял делать с собой всё, что заблагорассудится. Счастье, которое отражалось на лице Язена, заставило её улыбнуться. Настроение поднялось.

– Возьмите договор, тали Бален, – Сара взглянула на графа с улыбкой. Наверное, получилось лукаво или он счёл её слишком дерзкой, потому что вдруг отвернулся.

– Всё правильно, – произнесла она, прочитав договор.

– Хорошо. Тогда я заберу его. Завтра в полдень приедет нотариус. Он заверит договор и напишет свидетельство о браке. Так что какой-то особой церемонии как таковой не будет, – в его голосе опять сквозила усталость. – У вас точно нет никаких просьб ко мне, тали Бален?

– Только та, которую не нужно отражать в договоре. Я хотела бы узнать, граф, сколько вам лет, – Сара улыбнулась и сама удивилась своей дерзости. Наверное, на неё подействовала атмосфера уюта и доброжелательности.

Впервые за полгода на них с Язеном никто не кричал, не обзывал и не унижал. И у неё даже в первый раз получилось после смерти матери улыбнуться легко и непринуждённо. А она ведь совсем забыла, как это – улыбаться. Наконец-то, Сара смогла расслабиться. Наверное, сыграло свою роль и то, что её отпустили тревоги и страхи, не оставлявшие её те два дня, что она ехала в экипаже, прочь от родного города. Хотелось смеяться и даже шутить. Она напоминала себе, что всё ещё впереди, что неизвестно, как поведёт себя граф после свадьбы, но… Она ведь ждала сумасшедшее чудовище в мрачном склепе, а граф Даррен показался ей скорее несчастным человеком, чем чудовищем.

– Сорок три, – в голосе графа послышалось удивление. Наверное, это не тот вопрос, который она должна была задавать, но Сара не могла остановиться. – Это всё, что вы хотели знать, тали Бален?

– Нет, граф. Прошу прощения, если вам покажется дерзостью, то что я сейчас скажу, но я не могу выходить замуж за человека в маске. Я хочу увидеть ваше лицо, – весёлый смех Язена, донёсшийся из другого угла гостиной, успокоил её. Ну не выгонит же он её вместе с братом за дерзость? А любопытство всегда было в числе её недостатков. Так, по крайней мере, говорил ей отец.

– Вы точно хотите это увидеть, тали? – Граф сидел напротив неё на стуле. Глаза в прорезях маски казались при свете свечей, горевших в углу гостиной, почти чёрными. Саре послышалась в его голосе горечь. – Ну что-ж, – продолжил он, не дождавшись от неё ответа. – Вы имеете на это право.

Он отвернулся. Сара услышала, как зашуршала ткань. Граф пытался снять маску. Наконец, ему это удалось.

– Смотрите, – услышала она.

Она ожидала чего угодно – чудовища под маской, скелет, обтянутый кожей, страшилище из старых легенд, но перед ней было лицо человека. Красивые некогда черты, обезображены шрамами, которые рассекали лоб и обе щеки. А над губой вздулась кожа, наверное, готовясь покрыться язвами. То самое действие Проклятья уже незадолго до смерти. Глаза на строгом лице смотрели печально и жёстко, даже сурово. Щёки были покрыты щетиной. Волосы прядями спадали на лоб. Чёрные пряди мешались с седыми.

– Ну что, вы увидели, что я не чудовище? Довольны? – Голос вывел её из оцепенения. Она рассмотрела, как сжались губы у графа. Наверное, ему это было неприятно. И, правда. Это было совсем уж невежливо. Она заставила себя опустить глаза и сказала:

– Вполне. Благодарю вас, граф.

– Хорошо. Значит завтра в полдень. У меня почти нет женской прислуги, только кухарка и прачка, Мэри. Если хотите, я пошлю за горничной в ближайшее селение. Возможно, там найдётся подходящая вам девушка.

– Не надо. Спасибо. Мне не требуется каждодневная помощь. А в другие дни я вполне обойдусь и вашей прачкой. Думаю, она умеет всё, что мне нужно.

– Хорошо. Тогда я попрошу Генриха проводить вас в ваши комнаты, – в голосе графа послышалось удивление. Наверное, он ожидал, что Сара будет требовать горничную, но она за полгода привыкла одеваться сама. А ещё было ясно, что вряд ли даже за огромные деньги, кто-то посторонний согласиться работать на Проклятого, несмотря на то, что он вовсе не был чудовищем, как она себе это представляла. – Как отдохнёте – можете спуститься в столовую или попросите ужин к себе в комнаты. Кухарка принесёт.

И граф встал и, хромая, побрёл к любимому креслу у камина, показывая, что разговор закончен.

***

Когда его будущая жена ушла, Джозеф уселся в кресло поудобнее и вытянул ноги к огню. Погода, наверное, меняется. Возможно, завтра будет метель или мороз. Боли были почти нестерпимыми. Говорил же ему доктор, найденный Армином, что рано или поздно, но всё равно придётся начинать принимать обезболивающие микстуры. А он так не хотел. Но спасения нет. Никто не даст гарантий, что он не сойдёт с ума от боли перед смертью

– Ветер, ко мне! – Лабрадор послушно подошёл к хозяину и уселся у его ног, преданно заглядывая в лицо. Маску граф так и не одел. Она осталась на столе. – Ну что, друг мой, удивила тебя моя будущая жена? А?

Он ласково потрепал Ветра за ушами. Разговаривать с лабрадором давно вошло у Джозефа в привычку. Пёс понимал всё и слушал, разве что не отвечал. Армин приезжал редко, а с преданным Генрихом можно изредка было перекинуться в вист, да побеседовать о погоде. Он был славным малым, но не понимал и половины из того, что граф хотел бы сказать.

И вот теперь приехала его будущая жена, эта тали Сара Бален. Откровенно говоря, он, конечно, ожидал увидеть другую девушку. Всё-таки когда-то она была знатной леди, и эта аристократичность сквозила во всех её чертах. А от аристократок он вообще не ждал ничего хорошего.

Граф усмехнулся. Как будто он не аристократ. Хотя нет, он принадлежит к ним только по праву рождения, больше ничего. Так вот, эта девушка… Он правда ожидал от неё истерики или слёз, а может бледных щёк и обморока. Ведь Проклятыми пугали с детства. Страшные легенды, рассказанные на ночь. И мало кто мог похвастаться, что действительно встречался с ними. Но тали Бален оказалась совсем другой, или просто очень хорошо владела собой. Она почти не боялась его. Приятный сюрприз. Граф научился с нескольких шагов чувствовать страх. А ещё тяжелее было видеть, иной раз, как от его вида у людей подгибались колени. Ну да, он же Проклятый, что с них взять?

Джозеф стянул с руки перчатку и задумчиво почесал шею. Там стояло это несчастное клеймо, от которого боль словно расходилась по всему телу. Ему недолго осталось. Он не лгал Армину. Года два от силы. И то, последний год, наверное, будет годом непрекращающейся агонии. Что-ж, он попытается подготовиться. В конце концов, он будет чувствовать себя удовлетворённым. После его смерти его состоянием не завладеют приставы. А как распорядится всем этим молодая вдова – это уже не его дело. Она любит брата и заботится о нём, попросила назначить ему содержание. Это хорошо. Значит, ей хватит ума не растратить всё состояние попусту. Когда он прочитал о деле тала Балена в газете, сразу решил помочь им и написал Сворку. Несправедливость с давних пор ему претила.

Граф натянул перчатку обратно. Руки с недавних пор мёрзли. Да и не нравились они ему. Он пугался своего тела, которые выглядело как тело семидесятилетнего старика. И как только тали Бален не испугалась его, когда он снял маску? Он от неё этого совсем не ожидал. Хотя, что она, уродов что ли не видела? Небось, за то время, что умер отец, всякого навидалась.

Он вздохнул. Будущую графиню Даррен всё-таки надо ещё будет обучить управлению имением. Собственно, для этого он и написал об обязательном часе в библиотеке. Он ожидал немного другую девушку. Хотя тали Бален, наверное, согласилась бы и без пометки в договоре. Но он не мог рисковать. Да нет! Что он лжёт себе? Он хотел общества. Хоть час в день беседовать с кем-нибудь кроме Ветра и Генриха. Одиночество наравне с клеймом постепенно сводит его с ума. Читать газеты в библиотеке, это, конечно, замечательно, но не сравнится никогда с живым общением. Граф даже Армину не рассказывал об этой приписке в договоре. Виконт не понял бы его. Он слишком молод и не понимает ещё, (и дай Господь никогда не поймёт!) как может давить одиночество.

Джозеф позвонил в колокольчик. Пришёл Генрих.

– Да, господин граф.

– Принеси мне сегодня сюда ужин. И потуши огни, пожалуйста. На половине тали Бален можете зажигать свет, если она попросит, и в столовой. А в моей комнате пусть всё останется, как было.

Генрих кивнул и подошёл к светильником, туша их один за другим. Скоро в комнате воцарился привычный полумрак. Из-за клейма зрение слабело. Глазам больно было смотреть на свет. Да и видел он в темноте почему то лучше.

Через полчаса принесли ужин. Джозеф едва слышно вздохнул. Он уже видеть не мог кашу. Эти каши каждый завтрак и ужин, а иногда и на обед. Но его желудок последний год отказывался принимать что-то другое. Только каши, лёгкие бульоны и пюре. Но его кухарка была старой закалки и готовила только те блюда, которым выучилась у своих родителей, считая, что новшества до добра не доводят. Нет, она конечно преданная и добрая женщина, но кроме пудинга, холодца, мясных подливок и бифштексов в разных вариациях, готовить умела лишь кашу.

Поужинав, Джозеф с трудом поднялся и, опершись на трость, направился к двери. Ветер преданно следовал за ним. След в след. Хороший пёс, настоящий друг. Жаль только, что почти такой же старый, как и он. Ничего. Они умрут вместе.

Спальня находилась на втором этаже. Взбираться по лестнице в последние несколько месяцев стало невыносимо тяжелым делом. Он несколько раз останавливался, устало опираясь на трость. Генрих много раз предлагал ему помочь, но Джозеф отказывался. Он сам не мог сказать, что им двигало – фамильная гордость, или, может упрямство, но никто не должен видеть его беспомощным стариком. Вот когда он будет валяться в беспамятстве, сходя с ума от боли, тогда уже ничего нельзя будет поделать. А пока он в состоянии ходить, он будет ходить, даже если для этого ему придётся останавливаться на каждом шагу. А ведь год назад он ещё свободно ездил верхом… Джозеф вздохнул. Нет смысла думать о будущем, раз ничего изменить нельзя. Хотя иногда врывались сожаления. Ему ведь едва исполнилось сорок три. Это ещё даже не рубеж, скорее расцвет. А выходит вот так… Нет. Жалость к себе самое последнее из того, что он позволял себе чувствовать. Граф сжал губы, опёрся о трость, и, преодолев, последние ступени, очутился на втором этаже.