Читать книгу «Охота на лесную нимфу» онлайн полностью📖 — Дарьи Кожевниковой — MyBook.
image
cover




– Ужинаем – и по койкам, – сказала она собакам, разливая им в миски кашу. Потом и себе смастерила несколько бутербродов к горячему чаю, выложила их на блюдце. Женька любила домашний уют и старалась поддерживать его в своем маленьком кукольном домике. Золотисто-розовый абажур, скатерть и салфетки на столе и нарядные занавески – все это было дорого ей, потому что напоминало родной дом. Тот родной дом, который она знала в детстве. В детстве, которое, как утро перед звонком будильника, было «до». До смерти воспитавших ее стариков, с которыми она жила, не ведая о том, что ненастными могут быть не только те дни, когда на небе сгущаются тучи. До приезда в опустевший дом матери, почти что чужой женщины, с еще более чужим отчимом и двумя их совместными детьми. До того, как они стали наводить в доме свои собственные порядки. Женька передернулась, отмахиваясь от этих воспоминаний. Приезд в ее родной дом матери с семьей она воспринимала не иначе, как нашествие оккупантов. И то, что она впоследствии оказалась здесь, в этой глуши, было не чем иным, как результатом бегства от них, потому что смириться с новым образом жизни она так и не смогла. Люди, въехавшие в ее дом, в ее заповедный уголок, где все еще так живо напоминало о стариках, ушедших из жизни один за другим с интервалом всего в полтора месяца, были совершенно чужды Женьке, и весь их жизненный уклад вызывал у нее чувство острого неприятия. А началось все с того же обеденного стола. Сразу же с него исчезли скатерть и все салфетки. Но тринадцатилетняя, не по возрасту зрелая в своих мыслях Женька, тяжело вздохнув при виде «голого» стола, тут же нашла матери оправдание: у нее и без того много стирки, от одних только сыновей-погодков – ежедневно целая куча. Однако, как оказалось, это было только началом и меньшей из бед. Едва устроившись на новом месте, семья (Женька так и звала их всегда: «семья», никогда не добавляя при этом «моя» и никак иначе не отождествляя себя с ними) стала наводить в доме новые порядки. Энергичная мать, до этого не имевшая своего собственного угла, начала с перестановки. Все, что для Женьки было не то что дорого – свято как память, изменили, переставили, а то и просто выбросили из дома. Например, любимые бабушкины фарфоровые статуэтки, вручную связанные бабушкой покрывала, а также старинные кресла, бабушкино и дедушкино, которые Женька делила с ними по очереди, выслушивая там вечерами захватывающие рассказы. Умом Женька понимала, что они совершенно не сочетаются с привезенной матерью современной мебелью, но легче ей от этого не становилось, потому что вместе с этими вещами дом словно бы терял свою душу – ту, что всегда была у него при жизни стариков. Еще не оправившаяся после их потери, она воспринимала эти перемены до крайности тяжело. Но еще тяжелее оказалось то, что люди, въехавшие в ее дом, отличались от ее стариков ничуть не меньше, чем небо от земли. Порой Женька с каким-то беспомощным удивлением взирала на мать, спрашивая себя, может ли быть, что их обеих воспитывали одни и те же люди. И если да, то что же могло так изменить ее мать? Ведь изначально она не могла, не должна была быть такой. И Женька осознавала, что ответ находится прямо перед ней: отчим. Она упорно отказывалась понимать, как же мать могла полюбить такого человека, причем настолько, что сама изменилась под стать ему, превратившись в его подобие. Отчим был полной противоположностью Женькиному деду, бывшему военврачу, офицеру запаса, всегда подтянутому и аккуратному, тактичному и интеллигентному, мастеру – золотые руки. Невысокий, толстенький и очень ленивый, отчим гордился тем, что он – «человек простой». В Женькиных же глазах эта простота граничила со скотством, потому что означала вульгарные разговоры и полное неумение вести себя где бы то ни было, в том числе и за столом. Особенно ее выводило из себя то, что при еде он громко чавкал и жадно тащил к себе в тарелку все наиболее аппетитное, причем руками. Долго выдерживать такое зрелище она не смогла и вскоре стала садиться обедать отдельно от семьи. Отчим, как оказалось, был от этого не в восторге, и вовсе не потому, что жаждал видеть Женьку за столом вместе со всеми, а потому, что, помимо всего прочего, отличался патологической скупостью, а тут лишился возможности заглядывать Женьке в рот. Женьке же на его недовольство было глубоко наплевать, она так и ответила матери, когда та попыталась призвать дочь к установленному семьей порядку. Слово за слово – начались скандалы. Поначалу Женька сильно переживала из-за них, а потом ожесточилась, начав находить в этом какое-то мрачное удовлетворение. С каждым днем обстановка в стенах дома становилась все более враждебной, и все меньше Женьку туда тянуло. В конце концов в иные дни она вообще стала приходить домой только ночевать. Это служило поводом для новых скандалов, сопровождавшихся порой грязными оскорблениями, глубоко задевающими Женькину гордость, и обвинениями в том, что она совершенно не помогает семье. Но по этому поводу совесть Женьку совершено не мучила – отчим тоже, вернувшись с далеко не самой тяжелой работы, дни напролет пролеживал на диване, равнодушно позволяя выходить из строя и рушиться всему, что делал когда-то в доме Женькин дед. Только отчиму мать почему-то и слова никогда не говорила поперек, все свое накопившееся раздражение она полностью выплескивала на Женьку. Женька же в ответ просто разворачивалась и снова уходила, свистнув с собой Дианку – маленькую собачонку, последнее, что еще оставалось у нее от прошлой жизни. Уходила, чтобы как можно меньше видеть тех, с кем была вынуждена теперь жить. Вот только шла она вовсе не «шалавиться», как заявляла мать. У нее теперь даже и подруг-то не осталось, потому что она не хотела и не могла больше никого приглашать к себе домой, где царствовали раздражение и враждебность, где мать срывалась на крик по каждому пустяку и, даже не стесняясь посторонних, могла пустить в ход кулаки, и где никогда не бывали рады гостям по причине патологической скупости отчима. Нет, Женька уходила в лес. День за днем, по тем тропам, по которым гуляла когда-то с дедом. Только если раньше они ходили туда за грибами, ягодами да за материалами для своих нехитрых, но симпатичных поделок, то теперь Женька выбирала лес, чтобы что-то забыть, а что-то, наоборот, вспомнить. А со временем, когда накопилось немало проблем, которыми не с кем было поделиться, когда в школе случались неприятности и Дианка была выгнана во двор (где, возможно, ей было все же лучше, потому что отчим не мог ее пнуть), – одним словом, когда жизнь стала казаться совсем невыносимой, у Женьки вошло в привычку рассказывать о ней деревьям. Она доверяла им свои тайны и обиды, делилась своими мыслями и надеждами. Она не сходила с ума, ей просто больше некому было об этом рассказать. А деревья оказались внимательными слушателями, им можно было доверить все, что угодно. И все чаще Женьке начинало казаться, что они отвечают ей. А может, так оно и было на самом деле. Во всяком случае, ей ни разу не пришлось пожалеть о том, что она следовала их «советам» в той мере, в какой могла их истолковать. Истолковывать же ответы своих собеседников Женьке было несложно. Движение веток, скрип стволов, шум листвы – теперь все имело для нее значение. Она слышала, потому что хотела слышать. А иногда можно было и просто постоять, глядя на конкретное дерево, сосредоточившись на нем, соприкоснувшись своим сознанием с его живой энергией – и мир воцарялся в душе, и словно ниоткуда появлялись ответы на беспокоившие до этого вопросы. В течение трех лет деревья поддерживали Женьку, словно лучшие друзья. Лишь благодаря им она сумела остаться сама собой, не опуститься, не загрубеть душой, не пуститься во все тяжкие. Было ли так на самом деле? Кто знает. Но Женька до сих пор вспоминала Деревья Черных Лет с любовью и теплотой в душе.

Разделив свой последний бутерброд между собаками, Женька поднялась, сполоснула свою и собачью посуду, потом по очереди расчесала собак. Ей не о ком было больше заботиться, кроме них, у нее больше никого не было, хотя и жила в городе, минутах в сорока езды от «Лесного озера», семья. За прошедшие годы Женька ни разу не побывала у них, и ее даже не тянуло туда. Даже к братьям, которых у нее не было причин ненавидеть, но и любить особых поводов не находилось. А мать, возможно, до сих пор так и не знала, где теперь живет ее дочь. Женька ушла из дома в последний раз так же, как и всегда, после очередного скандала, с той только разницей, что уже не вернулась обратно. Эта работа в «Лесном озере», о которой она узнала совершенно случайно, стала для нее словно подарком небес, сразу же разрешившим все ее проблемы. До этого, закончив девять классов, Женька проработала год в больнице санитаркой. Дед с бабушкой, наверное, перевернулись бы в гробу, если бы узнали, что она, в прошлом отличница и гордость школы, вначале скатилась на четверки, а потом и вообще одним махом отказалась от оставшихся и без того немногочисленных шансов поступить в институт. Но Женька просто не могла жить дальше, ежедневно слушая упреки в том, что висит у семьи на шее. Устроившись на работу, она обрела материальную независимость. Получала Женька немного, но им с Дианкой на двоих хватало. Вот только не было денег на то, чтобы снять хотя бы комнату и жить отдельно, а общежития при больнице не имелось. Между тем выяснилось, что, устроившись на работу, Женька вовсе не убавила поводов для скандалов. Напротив, отчима бесило, что она не отдает всю свою получку в «общий котел» и не живет, как прежде, а стала позволять себе всякие излишества и даже дошла до такого кощунства, что иногда угощает свою собаку колбасой. Но Женька сыта была по горло его жадным стремлением сожрать все самое лучшее самому и его дурной привычкой заниматься своей экономией за счет других, не исключая собственных детей. Поэтому, без спора отдавая матери свою долю квартплаты, она встретила в штыки любые попытки посягнуть на оставшуюся сумму. Это накалило ситуацию настолько, что однажды Женька, в очередной раз хлопнув за собой дверью, не вернулась домой даже ночевать. Лишь утром, когда семья ушла из дому, она появилась, чтобы собрать вещи. Несколько дней она хранила их на работе, в раздевалке, и сама ночевала на больничном топчане, в то время как Дианка уже привычно обосновалась на улице, недалеко от приемного покоя. Что делать дальше, Женька не знала и мучительно искала хоть какой-то выход. О том, чтобы вернуться обратно, к семье, она даже не помышляла. Вот тут-то судьба и сыграла ей на руку: к ним в отделение на несколько дней попал хозяин «Лесного озера», которому позарез нужен был дворник. Не теряя время даром, он начал искать подходящую кандидатуру среди санитарок. Делал он это без особой надежды, потому что мало кого могла прельстить жизнь за пределами города, в глуши огромного парка, сразу же за оградой переходящего в дикий лес. Но Женька, едва выслушав его предложение, даже не поинтересовалась размерами зарплаты. Через несколько дней она вместе с Дианкой уже переступила порог своего нового дома, показавшегося после всех ее мытарств лучшим в мире. Здесь она с тех пор и жила, ни разу больше не вернувшись даже на родную улицу. И, насколько ей было известно, никто не кинулся ее искать.

Расчесав собак, Женька чмокнула каждую в морду, а потом пошла умываться сама. И вскоре они, все трое, устроились на ночлег. Женька – в расстеленной на диване постели, Тяпа – в кресле, доставшемся ему по наследству от Дианки, чьим щенком он был, а Туман – на своем собственном роскошном диване, переданном Женьке хозяином из особняка после того, как очередная «орда» во время своих забав вспорола обивку и обломила ему ножки.

Однако вскоре выяснилось, что уснуть в эту ночь им вряд ли удастся: ночная тьма за окном вдруг расцвела разноцветными огнями, а стекла зазвенели от грохота – гостям вздумалось устроить фейерверк. Туман зарычал, а Тяпа, поджав хвост, соскользнул с кресла и заполз под него – маленький трусишка боялся резких звуков.

– Тише, – попыталась успокоить Тумана Женька, забирая из-под кресла Тяпу к себе в постель. – Это ненадолго. Сейчас у них кончатся ракеты, и снова будет спокойно.

Но не тут-то было. Стихийный салют продолжался около часа. А когда он все-таки закончился, Женька поняла, что сон у нее пропал без следа. Тем более что наступившая вслед за грохотом тишина была весьма относительной, ведь гости приехали сюда для того, чтобы веселиться, и было их в этот раз что-то уж слишком много. Дома же ворчали собаки, в том числе и осмелевший после окончания салюта Тяпа. Поворочавшись с боку на бок и чувствуя, как от бесплодных попыток заснуть лишь тяжелеет голова, Женька встала. Собаки словно этого и ждали: тоже вскочили, призывно глядя на дверь и виляя хвостами.

– Ну что, отоспимся завтра днем? – спросила их Женька, одеваясь.

Собаки были согласны. Это читалось на их мордах так же ясно, как если бы там висели плакаты с крупными буквами. Туман еще поджидал Женьку в комнате, а Тяпа был уже у входной двери. Одевшись, Женька пристегнула к ошейнику Тумана поводок – когда приезжала «орда», она не рисковала выводить его из дома без привязи. Трусишка Тяпа, знала она, и так не убежит от нее далеко, а вот Туману неизвестно, что может взбрести в голову, если в поле его зрения попадется кто-нибудь из гостей.

Выпорхнув из дома, Женька сразу же свернула к воротам. Хозяин требовал, чтобы во время приездов «зимних» гостей они оставались открытыми, и Женьке такое требование было только на руку, потому что уже не в первый раз она предпочитала ночную прогулку вынужденной бессоннице. На рассвете она приведет собак домой, потом одна, без них, сбегает и уберет во дворе и парке, после чего спокойно отоспится за всю беспокойную ночь. А пока что… Перебежав однополосную, ведущую от основной магистрали к дому отдыха дорогу, Женька стала спускаться по скользкой осенней траве к озеру. Слева непролазными дебрями высились кусты, и добраться до лесной тропинки можно было лишь так, спустившись вначале почти к самой кромке воды. К ночи ветер успокоился, но не стих совсем, и невысокие волны с легким шелестом накатывали на берег, временами мерцая, когда на небе в тучах открывался просвет, сквозь который проглядывала луна. Когда кусты были пройдены, под ногами заскрипела галька, влажный и бодрящий ветер ударил Женьке в лицо. Задержавшись у озера, она глубоко вдохнула этот ветер, глядя вперед, в темноту, где угадывалась огромная и беспокойная масса воды, потом пошла дальше. Несколько шагов вдоль берега, потом поворот – и тропинка плавно изогнулась вверх, на один из окружающих озеро холмов. Скрипящая под ногами галька сменилась мелким золотистым песком, потом дерном да слежавшейся за многие годы опавшей хвоей, а плеску воды внизу стал вторить высоко над головой шум сосновых вершин.

– Здравствуйте, мои хорошие, – тихо сказала соснам Женька, отвязывая Тумана. – Вот и опять я к вам.

Налетел новый порыв ветра, и высокие корабельные сосны зашелестели сильнее, словно отвечая на приветствие. Женька почти не видела их в темноте, но легко угадывала каким-то шестым чувством. Стройные, мерно раскачивающиеся под ветром стволы и кряжистые ветки, словно оперенные большими лапами из длинных игл, заканчивающиеся ближе к небу, нежели к земле. У сосен был какой-то особый, с присвистом звук, не такой, какой издавали под ветром лиственные деревья. И аура была другой, более вольной, светлой и воздушной. Женька не то чтобы любила сосны больше других деревьев, но просто всегда чувствовала себя среди них иначе, и даже хмурый дождливый день начинал казаться ей в их окружении светлее. Она различала деревья между собой так, как хороший художник различает оттенки, а музыкант – звуки. У елей, например, хоть они тоже хвойные деревья, характер иной, более замкнутый, загадочный. Березы виделись ей нежными и немного робкими, дубы – гордыми и мудрыми патриархами, вязы – стойкими и суровыми, как спартанцы, осины – ранимыми, обидчивыми. Но это в общем, а помимо этого, каждое знакомое Женькино дерево, почему-либо выделенное ею среди других, имело свой собственный характер.

Легко угадывая в почти полной темноте стволы и выступающие корни сосен, чувствуя их живое дружеское присутствие вокруг, Женька поднималась на вершину холма. Шла она не спеша, отдыхая и душой, и мыслями, словно бы растворяясь сознанием в спокойной атмосфере ночного леса. Ни темнота, ни одиночество совершенно не пугали ее. Единственное, чего она по-настоящему боялась, – это встречи с людьми. Но, к счастью, никому, кроме нее, даже и в голову не могло прийти пуститься гулять по холмам среди ночи.

...
8