Глава 5. Уми

С матерью они так и не встретились. Стоя у лестницы, Уми задержалась на миг и прислушалась, не донесётся ли из комнаты отзвук её голоса. Но всё было тихо. Лишь гулявший по коридору небольшой сквозняк стал немым подтверждением того, что хозяйка усадьбы наконец вернулась домой после стольких лет. Прежде комнату, которую занимала Миори Хаяси, проветривали лишь по необходимости.

Уми не хотела видеть мать и всячески противилась даже самой мысли о встрече с нею. Но девушка не могла взять в толк, почему та до сих пор не соизволила даже заглянуть к ней. Возможно, Миори Хаяси отдыхала с дороги: кто знает, где она была все эти годы и какой путь ей пришлось проделать, чтобы вернуться в Ганрю?

Но не увидеть родную дочь после четырнадцати лет разлуки…

И письма, ещё эти проклятые письма, с которыми Уми так и не нашла в себе сил расстаться. Перевязанные шёлковой лентой, они по-прежнему были спрятаны в рукаве. Какую страшную тайну они скрывали? Кто написал их?

От волнения Уми не могла найти себе места. Хотя отец и велел ей подготовиться к последним проводам дядюшки Окумуры, Уми не стала облачаться в траурные белые одежды, а прихватила из комнаты только револьвер. После того, что произошло в балагане, она не собиралась расставаться с оружием ни на минуту.

На негнущихся ногах она спустилась с лестницы. На кухне хозяйничала Томоко. Что-то шкворчало на жаровне – грибы, судя по запаху. Но чувство голода больше не давало о себе знать. И дело было вовсе не в онигири, которыми они с Тэцудзи перекусили недавно. Сейчас от переживаний она вряд ли смогла бы проглотить даже кусочек жареных данго.

Вспомнив об обезьяне, Уми поискала его взглядом, но того нигде не было. Похоже, убежал по своим делам – и правда, какое ему дело до чужих горестей?

Это и к лучшему. Разговор, который предстоял им с отцом, не предназначался для чужих ушей.

Итиро Хаяси уже ждал её у ворот, в экипаже. На коленях у него покоилась новёхонькая медная урна, при виде которой к горлу Уми подступил комок. Лишь теперь она осознала, что не зря тайком пробралась в особняк дядюшки Окумуры, чтобы проститься. Будто чувствовала, что другой возможности у неё попросту не будет.

Один из дежуривших у ворот братьев помог Уми забраться в экипаж, и она уселась рядом с отцом. Уми старалась смотреть куда угодно, лишь бы не на урну, которую отец с какой-то хрупкой бережностью продолжал сжимать в руках.

Даже когда они выехали из ворот усадьбы, отец молчал. Уми его не торопила, хотя внутренне просто разрывалась между жаждой узнать всё здесь и сейчас – и страхом, к чему этот разговор мог привести.

Чтобы отвлечься, она глазела по сторонам. Народу на улицах было гораздо меньше, чем можно ожидать в предпраздничный день. Но некоторые горожане всё равно вывешивали у дверей бумажные фонарики, ставили жаровни, подметали у ворот. Томоко часто любила повторять, что мёртвые не любят грязи. В Обон следовало пригласить предков в чисто убранные дома, чтобы должным образом почтить их память.

Многие горожане, по большей части мужчины, провожали проезжавший мимо экипаж тяжёлыми взглядами. Никто не кланялся, хотя все эти люди наверняка знали, кому он принадлежал. Уми понимала: после всего случившегося в балагане это было только начало. Одному Дракону ведомо, удастся ли клану Аосаки оправиться от этой трагедии или же расстановка сил в городе поменяется окончательно…

Отец нарушил повисшее между ними молчание только после того, как они проехали мост Нагамити.

– Знаешь ли ты, через что нашим предшественникам пришлось пройти, чтобы клан Аосаки стал таким, каким мы его знаем?

Вопреки обыкновению, отец говорил тихо, но голос его был твёрд. Уми чуть склонила голову в его сторону, чтобы не упустить ни слова.

– Глава Нагасава, да упокоится его душа в Стране Корней, начинал с обычной уличной банды, которая крышевала лапшичные в портовом квартале. Потом, когда в Тейсэн пришли глэндрийцы, Нагасава стал приторговывать оружием, и дела банды пошли в гору. Не всем это нравилось. В ту пору в Ганрю ещё заправлял синдикат Ямамото. Заправлял лишь номинально, руководство синдиката пыталось любыми способами удержать ускользающую власть в своих руках.

Ямамото сопротивлялись долго. Даже когда их вынудили примкнуть к Аосаки-кай – а к тому времени банда Нагасавы разрослась настолько, что ходить под старым именем стало попросту неприлично, – они пытались посеять в наших рядах смуту, развалить ещё не успевший окрепнуть синдикат изнутри.

Я уже был в клане в то время. Моего отца жестоко покалечили за карточные долги, и работать он уже не мог, а мать, вынужденная кормить нас обоих, подцепила какую-то дрянь в квартале красных фонарей и скончалась, когда мне не было ещё и десяти. Отец ненадолго пережил её, и вскоре мне пришлось идти на поклон к якудза – умирать голодной смертью или побираться мне не хотелось. И я оказался не один такой: после трёх лет неурожая множество крестьян бежали в города, где ещё можно было хоть как-то свести концы с концами. Нищих и сирот на улицах стало больше, и все они хотели для себя лучшей жизни.

Прежде отец не говорил с ней о подобном, и потому Уми слушала с неослабевающим вниманием. Хотя прошло уже много лет, старожилы Ганрю до сих пор вспоминали те голодные годы с содроганием. Они полагали, что неурожай наслали разгневанные ками, которым не понравилось, что по их землям теперь ходят чужестранцы из Глэндри, Хьордланда и даже с Хамаадских островов – с кожей тёмною, как древесная кора.

– Несколько лет наравне с другими такими же полуголодными оборванцами я только и делал, что сбивал сандалии, исполняя поручения тех, кто был выше рангом, – продолжал Итиро Хаяси. – Но потом меня всё-таки приняли в ряды Аосаки-кай. Похоже, старый глава Нагасава что-то разглядел в глазах озлобленного на мир мальчишки, каким я был в ту пору. Мне дали старый меч и научили им пользоваться. Пустить его в ход пришлось совсем скоро: на нас напали недобитки Ямамото и устроили самую настоящую резню. Из всех мальчишек на посылках выжил только я, и меня повысили… Но не стану утомлять тебя воспоминаниями о своей жизни в клане. Тебе и без того известно, что я всегда добивался повышения своими силами.

И к тому времени, когда мы стали сотрудничать с кланом Мейга, я уже дослужился до вака-гасира, стал вторым по влиянию человеком в Аосаки-кай.

Услышав из уст отца имя мятежного клана, Уми вздрогнула. О том, что Аосаки-кай был повязан с Мейга, она слышала впервые. Даже несмотря на то, что со дня подавления восстания прошла уже почти четверть века, многие до сих пор опасались говорить о клане Мейга в открытую.

Но так было не всегда, и слова отца только подтверждали этот факт.

Похоже, её искреннее изумление не укрылось от отца, потому как он, криво усмехнувшись, продолжил:

– Об истинных целях клана Мейга никто не догадывался до тех пор, пока не пришлось взяться за оружие. Но поначалу они были очень щедры. С их помощью нам удалось окончательно взять Ганрю под свой контроль – и я слышал, что другим кланам якудза по всему востоку империи они оказали похожую услугу.

Хотя Мейга и ненавидели всё, что было «не нашим», глэндрийским оружием они пользовались охотно. Но, как выяснилось позднее, чужеземные корабли везли с собой не только ткани и диковинные приправы, о каких у нас отродясь не слыхивали. В потайных трюмах, которые капитаны кораблей оберегали пуще всего прочего груза, перевозили опиум, который вскоре научились выращивать и у нас. Аосаки-кай стали одними из тех, кто поднял на нём хорошие деньги.

Примерно в это же время из столицы стали расползаться первые слухи о том, что генерал Исао Сакума, правивший страной от имени принцессы Химико, засиделся на своём месте. Одни говорили, что старик подделал завещание покойного императора, чтобы прорваться к власти. Кто-то открыто заявлял, что именно Сакума повинен в скоропостижной кончине императора Вахэя. Концов и тогда-то было не сыскать, а теперь уж и подавно. Грязнее нашего ремесла только политика, это всякий знает, так что пускай те, кто действительно виноват в произошедшем, не найдут покоя даже после смерти.

Но кто бы что ни говорил, а в Дайсине тоже не дураки сидели. Сакума понял: что-то назревает, и потому в годовщину становления династии Дайго объявил смотр войск. И солдатики потянулись в столицу из всех близлежащих провинций. Ты же понимаешь, чем всё это пахло, не так ли?

Уми с трудом сглотнула: в горле стало так сухо, словно она ничего не пила с самого утра. Ей так и не удалось выдавить из себя ни слова, и потому она лишь кивнула.

– Мы тоже понимали, – скривился отец. – И сражаться не на своей войне никто не рвался. Но деваться было некуда: Мейга давно купили нас со всеми потрохами. Нас и, как выяснилось гораздо позже, наших товарищей по оружию из других крупных городов. Из Цуямы и Хикоси так точно. Не теряли времени даром эти Мейга. Их оружием мы купили свою мнимую свободу. Отсрочили неизбежное.

Знал ли старый глава Нагасава, чем всё кончится? Он был таким же человеком, как и мы с тобой, а не пророком, но, думаю, всё же и он догадывался, что просто ворваться в столицу и свергнуть династию Дайго у клана Мейга не получится. Мы ничего не знали об их планах. Думаю, в ту пору даже руководство клана не догадывалось об истинном положении вещей. О том, что за Мейга стояли куда более серьёзные силы, чем мы предполагали.

Уми предчувствовала, к чему клонит отец, но всё же до последнего надеялась, что ошибается. Его слова постепенно помогали заполнять пробелы в том, что ей уже было известно. Но ни малейшей радости от приближения к столь желанной правде Уми не испытывала.

– Но кто именно? Предатели из круга приближенных ко двору? Наверняка. У Мейга всегда были хорошие связи, в этом им не откажешь, и за время правления Вахэя вряд ли они лишились всего, что успели прибрать к рукам задолго до его восшествия на престол. Такие же якудза, которых они купили за деньги и оружие, как Аосаки-кай? Да, да, и ещё раз да. Мы добрались до столицы, когда она уже была охвачена огнём. Я своими глазами видел обезображенные тела с иредзуми на руках и обнажённых спинах.

Но мы даже вообразить не могли, что среди Мейга затесались колдуны. Я вообще в них никогда не верил – как и большинство из нас. Владевшие колдовством могущественные монахи и ёкаи, которые помогли прийти к власти первому императору Дайго, – всё это казалось старыми сказками, которыми впору тешить детей да тех слабоумных, которые верят в избранность правителей и трепещут перед ними.

Перед внутренним взором Уми снова отчётливо возникла белая маска ведьмы из балагана, и по спине пробежала холодная дрожь. Могла ли госпожа Тё быть среди тех колдунов, что выступали на стороне мятежного клана?

Чутьё подсказывало, что определённо могла. И от этого осознания липкий страх ещё сильнее сдавил грудь.

– Колдуны не были обвешаны костями животных, – словно и не заметив смятения Уми, продолжал отец. – Они не провожали алчным взглядом людей, чьей плотью, по слухам, питались, чтобы усилить своё колдовство. С виду они казались совсем обычными. Да будь я проклят, среди них были даже дети и священники: они постоянно молились и жгли благовония, отчего мне казалось, будто я попал на какую-то затянувшуюся храмовую службу. Никогда не любил храмы, демоны бы их побрали!

Окумура тоже был там. К тому времени он только занял пост градоправителя Ганрю – и тут тоже наверняка не обошлось без помощи Мейга. Во всяком случае, это объясняло бы, почему он ничуть не меньше нашего оказался втянут во всё это дерьмо. И почему именно ему пришлось возглавить отряд наёмников и вооружить их на свои кровные.

Стоило отцу назвать имя дядюшки, как его пальцы ещё крепче впились в медный бок урны.

«Он ещё не смирился», – догадалась Уми. Сама она испытывала похожие чувства и потому понимала, как отцу сейчас нелегко.

– Окумуре не хотелось умирать, как и любому из нас. Мы не приносили клятвы ни императорской семье, ни клану Мейга, будь они все трижды прокляты! И потому прямо перед второй волной штурма столицы приняли решение бежать.

Отступали мы быстро и слаженно. Отряд Окумуры и часть наших ушли вперёд. Я же с десятком своих ребят тронулся уже ближе к утру, когда замёл все следы бегства. Тогда-то я и встретился с твоей матерью.

Уми навострила уши. Прежде отец не рассказывал о том, как они с матерью познакомились. Это было к лучшему – вряд ли Уми запомнила бы эту историю. До недавнего времени всё, что касалось матери, причиняло лишь глухую боль, чем-то напоминавшую ломоту в костях. Но если боль в теле ещё можно было хоть как-то унять согревающей мазью, то заледеневшую душу ничем отогреть не получится, как ни старайся…

Невольно мысли вернулись к недавнему разговору с Тэцудзи и его словам про род Фукуи. У Уми не было веских оснований доверять обезьяну, какими бы правдоподобными ни казались его речи. Но всё же она не могла отрицать, что личность матери окружало слишком много тайн.

– Они с отцом бежали из столицы, спасаясь из разорённого войной города, – уверенно продолжал отец. – Фукуи Рэимо́н, престарелый самурай, который уже не мог сражаться, и его младшая дочь Миори – единственные из всей большой семьи, кому удалось пережить первую волну нападения на Дайсин. Старик Фукуи сразу смекнул, кто мы такие. Он щедро заплатил нам за защиту и пообещал дать ещё столько же, если мы проводим их обоих целыми и невредимыми как можно дальше от столицы.

Подзаработать мы были только рады, да и эти двое не доставляли нам хлопот. Мы их ни о чём не расспрашивали, да и они к нам не лезли: просто ехали, не отставая, до самого Ганрю. На красавицу дочку мы заглядывались всю дорогу, но никто её не посмел и пальцем тронуть – как и старика, который крепко сидел в седле, даже несмотря на свою застарелую рану в бедре. Хромал он страшно, но ни разу не проронил и слова жалобы. Старой закалки воин, таких сейчас уже не сыщешь…

Фукуи благополучно обосновались в Ганрю. Старый самурай занялся торговлей, а Миори устроилась учителем в семью зажиточного фабриканта. О возвращении в столицу они и не помышляли, даже когда восстание было подавлено. Должно быть, деваться им было некуда – говорят, после пожара от старого Дайсина мало что осталось.