Щипнуло копчик, и по пояснице, щекоча, скользнул мой «хвост». Высунулся из-за ворота рубахи и замер столбиком. Гибкий, пушистый, в чёрно-рыжую полоску, ни головы, ни мордашки, только искрящие огнём пуговки глаз. Мелкое существо-паразит, без поддержки чужой силы не выживающее, приползло ко мне две осени назад, когда я достигла первого порога… даже не зрелости, нет. Когда я вышла из детского возраста. И ещё сезонов через двадцать-тридцать, глядишь, смогу приманить «крылья»… если силу старой крови не перекроет окончательно сила знающего. Пока она в осенний сезон мешала работать с врождённым. Правда, и для сложных дел я не доросла… по мнению предков.

– Обыщи соседние города и окрестные деревушки, – попросила я, погладив тёплое тельце. – В долине должны быть другие знающие. Найди мне зимника. Сделаешь?

Вёртка кивнула и змеёй метнулась на пол. Нырнула в щель меж дверью и полом да была такова.

Долинные дороги сплетались в Центральный северный путь, и из общины загодя, чуть ли не с лета, сюда обязательно направляли пару-тройку зимников. Чтобы с началом снегопадов быстро помочь местным жителям с заметёнными дорогами и сразу же направить зимников на расчистку основного пути.

А я наведаюсь-ка в ледник и посмотрю, что за чудище испортило горожанам ярмарку и напугало их до запертых врат и погашенных огней.

Собравшись, застегнув куртку и перекинув через плечо сумку, я закрыла комнату и спустилась вниз. Хозяйка уже собрала харчи в узел и ждала меня.

– Не ходи, чали, – повторила она, теребя передник. – Сгинешь.

– Не сдавай мою комнату, – я сунула узел в сумку. – К утру вернусь.

Хозяйка проводила меня недоверчивым взглядом, и я услышала её сдержанно-испуганный вздох. Но объяснять ничего не стала. Если здесь об истинных знающих лишь что-то слышали, немудрено, что от меня ждут ещё большей беды. Словам не поверят. Только голове побеждённого чудовища.

На улице шёл снег. Натянув капюшон, я постояла на крыльце, изучая полупустую улицу. Низкие каменные дома с покатыми крышами, редкие прохожие, закутанные в старые полушубки и толстые шали. С первым снегом утренне-оживлённый город, встречающий торговые обозы, сник, притих и приготовился к долгой спячке. Солнечная долина, да, славилась солнечными днями и устойчивой погодой, но местные земли не отличались плодородием, и люди жили охотой, рыбалкой, каменоломнями да выращиванием укропа на подоконниках. Зимой, когда за сутки дома заваливает по крыши, здесь совершенно нечем заняться, кроме как чистить снег да поливать укроп.

Нет, не хочу тут зимовать, определённо…

Я отправилась узкими кривыми улочками ко второй городской стене и вратам острога, соображая, как попасть в нужную башню. Обычно пришлых за вторую стену, в город, не пускали. А общинный знак-пропуск я посеяла летом… или весной. Не помню. Спохватилась, когда надо было куда-то попасть, а амулета-«имени» не нашлось. Надо всё-таки написать наставителю, чтобы сделал. И если не с боем прорываться к башне лекаря, то…

– Куды? – подозрительно посмотрел на меня страж ворот – огромный мужик в засаленном полушубке и стоптанных сапогах. – Кто такая?

– Болезная, – я быстро показала ему руки и захлюпала носом. – Оснянка. К лекарю бы…

Осенняя лихорадка заразной не была, и цепляли её обычно дураки, забывающие, как тонка грань между осенью и зимой, как быстро меняется погода на изломе сезонов, когда вечером обманчиво греет солнце, а ночью мороз прихватывает до полусмерти.

– Вход в третью башню со двора, – важно, отточенно и явно заученно выговорил мужик и поправил съехавшую на лоб шапку. – Вдоль стены ступай, в караулку стукнешь. Там лекарь иль его ученик. Осмотрят. Авось и далече пустят, до башни.

– Благодарю, – я кивнула и побрела вдоль стены, спиной ощущая взгляд стражника, пошатываясь и шаркая, изображая болезную.

Вот же глушь, меченого от больного не всякий отличит… Но лекари-то должны опознать. А как опознают – так и поговорим.

На стук никто не ответил. Я осторожно подёргала деревянную дверную ручку – раз, другой, третий. И услышала скрипучий голос:

– От себя.

Точно. Особенность северных построек: все двери, как и окна, открывались внутрь. Завалит дом снегом по крышу, не то в шутку, не то всерьёз объясняла давеча хозяйка, – останется лазейка для подкопа. Взял лопату, открыл дверь или окно – и копай.

Дверные петли скрипели под стать голосу лекаря. Оный, невысокий и щуплый, с седыми патлами и усталостью в выцветших глазах, занимался скучнейшим делом – сматывал в рулоны чистые тряпицы. А больше в крохотной комнатке караулки никого и почти ничего не было – стол с горками рулонов и тряпиц, стул, тлеющий очаг и тоскливо зевающий человек. Зябкие сквозняки. И чистота. Ни пылинки, ни паутинки в углах и на потолочных балках. Даже запах какой-то… особый. Чистый. Да, к слову, о скуке и укропе…

Сбросив капюшон, я молча и приветственно склонила голову. Лекарь равнодушно посмотрел на родимое пятно и прищурился на «оснянку». И сразу всё понял. В бесцветных глазах вспыхнуло любопытство.

– Не повезло, да, чали? – он ловко перевязал очередной рулон и встал. – В дорогу бы, но застряла? А я давно жду кого-нибудь из вас. Из истинных знающих, – пояснил медленно и выразительно.

– А те, что до?.. – я снова натянула капюшон.

– Сразу не понравились, – доверительно сообщил лекарь, накидывая на плечи потёртый тулуп. – Я не первую зиму работаю, чали. И не в первом остроге. Жизнь побросала по миру. Многое повидал. И знающих встречал прежде. Разных. Но похожих.

Я молча внимала, топчась на пороге.

Лекарь сменил чуни на валенки, прихватил шапку и лишь тогда скрипуче договорил:

– Мёртвые вы, чали. Уж прости за прямоту, но – мёртвые. Мёртвая кровь. Мёртвые души. Пустые. Умные, внимательные, основательные. Знающие. Помогающие. И мёртвые. Вы живёте, не чтобы жить. А потому что… надо.

– А те две женщины, выходит, живыми были? – я прищурилась на своего собеседника. – Заинтересованными?

– Горящими, – он кивнул. – Искрящими.

Я внутренне вздрогнула.

«Искрящими»…

Когда-то именно так называли мой народ. А теперь в его существование мало кто верит, и говорят о нас как о помнящих. А искрят, по людским же замечаниям, другие – те, кто загорелся корыстным и опасным интересом. И нашёл новый, несовместимый с истинным путём знающего смысл жизни.

– Понимаю, чалир, – я тоже кивнула. – Показывай.

Лекарь открыл неприметную дверь и приглашающе махнул рукой: мол, вперёд. Я пересекла комнатку и оказалась во дворе. И на мгновение зажмурилась: снежный день ослеплял, а морозный воздух кружил голову.

– Рано зима нынче, – озабоченно проскрипел лекарь. – Не к добру это… Сюда прошу, чали.

Не открывая глаз, я пошла на голос и через десять шагов, поднявшись на три ступеньки, с облегчением нырнула в очередной дверной проём и спасительный сумрак.

Да. Рано. И осенняя магия утекает из меня, как вода из разбитого кувшина. И выходит из тени, просыпается от вынужденной спячки волшебство старой крови. И ещё несколько дней мир будет… меняться. Меняться – для меня, для себя оставаясь прежним. Резче свет и ярче тьма, чётче запахи и громче звуки, теплее холод и жарче огонь… И ближе память. И ближе дух мира – Шамир на просторечье – помогающий, подсказывающий и поддерживающий. Люди не слышат, а мы… А нас, его первых детей, осталось слишком мало.

Но почему же зима поторопилась?.. В случайности я никогда не верила. Где-то что-то стряслось, отчего зимние чары выплеснулись в мир, хороня осеннее волшебство под ледяными сугробами, выстужая последнее солнечное тепло, отрезая кудесников от силы. И сколько таких, как я, оказалось в западне – без магии, в бездорожном захолустье?.. И сплетённые заранее чары потеряют половину силы, и новые взять негде…

Нет, не верю я в случайности. И, может, ночью на озере найду если не ответ, то зацепки.

Сырым сумрачным коридором мы прошли вглубь башни и спустились по узкой витой лестнице в подвал. Привыкая к изменениям, я насторожённо принюхивалась, прислушивалась и присматривалась. Влажные касания сквозняков. Эхо шаркающих шагов лекаря. Подвижные тени редких желтоглазых факелов. Кровь. И меня потянуло к ней, как замёрзшего к солнечному теплу.

Я напряглась. В подвалах ощущалась старая кровь. Старая – давно пролившаяся. И старая – волшебная. Говорящие, пишущие – кто-то из них. Но, скорее всего, пишущий – их горячая кровь сильнее, чем тёплая говорящих.

Однако не просто так напало на город неизвестное чудовище. Солнечная осень, столичная ярмарка – и, конечно, съехалась вся округа: и из соседних долин, и из ближайших городов Серединной равнины. Даже люди старой крови. Обычно мы держимся подальше от хладнокровных, но – ярмарка. Раз в сезон рискнуть, чтобы вести послушать, запасы на зиму сделать…

Их ждали.

– Мышами несёт, чали, – виновато вздохнул лекарь, по-своему растолковав моё взволнованное дыхание. – Вишь, на огонь-то осветительный чаровнику силы хватило, а вот мыши… Неистребимы.

– Кота завести не пробовали? – беззлобно полюбопытствовала я, предполагая ответ.

– Бегут, стервецы, – буркнул провожатый и распахнул очередную скрипучую дверь.

Бегут… Значит, ощущают насильственную смерть и боятся. Старая кровь умеет «рассказывать» и предупреждать даже спустя долгое время. Животные чуяли это инстинктивно – там, где кровь кричит об убийстве, безопасной жизни нет и не будет.

За дверью находился узкий извилистый коридор с редкими жёлтыми огоньками на стенах и многочисленными дверьми. Что за ними, меня не интересовало. И неодолимо тянуло ниже – на следующий этаж. И когда мы начали спускаться по второй лестнице, я услышала шёпот – тихий, робкий, невнятный. И убедилась в своей правоте – точно кровь пишущего. Говорящий оставил бы более внятное послание. Собственно, лишь ради них говорящий и открывал рот, всё остальное время – бывало, всю жизнь, – он молчал.

Ледник оказался маленьким и явно рукотворным – и чаротворным. Очередной коридор – повтор верхнего: сырой полумрак, безликие двери, скудные огни. Лекарь без остановки дошёл до пятой слева двери, открыл её и посторонился, приглашающе махнув рукой. И шёпот стал громче. Слов не разобрать, только интонации – просительные, предупреждающие и отчего-то виноватые.

Я шагнула на зов крови и сразу же увидела то, что толстяк с постоялого двора многозначительно назвал «останками». Ледяные стены, наросты на полу, сосульки на потолке. И мерцающие капли крови в прозрачном ледяном выступе на стене.

– Вот так всё и было, чали, – проскрипел позади меня лекарь. – На двери дома. С ней и забрали. Видишь рисунок?

Я промолчала. Капли напоминали… тень. Я чуть сместилась в сторону, закрыв спиной огонёк, и моя тень легла на «рисунок», повторяя его очертания. Голова, плечи, руки… И голос стал громче, настойчивее.

– Выйди, чалир, – попросила я тихо. – Прошу.

Лекарь молча удалился, прикрыв дверь.

А я протянула руку к чужой тени, и на моей ладони заплясали белые искры. Не для того она сотворена – не для разговоров… И сделана неправильно. И откуда только узнали – это ведь наши чары, искрящих… И совершенно точно это дело рук разумного существа, кудесника, а не чудовища с озера.

Мы творим посмертные тени, чтобы они указали путь – к тайникам, семье, дому. Вероятно, и эту тень сделали, чтобы добраться до других пишущих и тайн старой крови. Но что-то в ритуале пошло не так.

– Говори, – я шевельнула пальцами. – Скажи.

И тень тоже шевельнулась. Дёрнувшись, она потемнела, вытянулась и обрела явные женские очертания – изящная шея, хрупкие плечи, кружевная шаль, стянутая на высокой груди, длинная юбка. Мелкие волнистые прядки, выбившиеся из строгой прически, качнулись, и женщина хрипло выдохнула:

– Сын. Дорог. Ушёл писать. Всегда… отпускала. Двенадцать по людским меркам. По нашим – мужчина. Сам по себе. В городе ждала. Но Уводящая… успела раньше. Утянула на свою Тропу.

– Кто? – настойчиво уточнила я, и моя ладонь заискрила ярче. – Кто тебя убил? Помнишь?

На тёмном лице на мгновение проступили глаза – большие, болотно-зелёные, как у всех пишущих. Разочарованные.

– Нет. Ушла со двора. Ярмарка – и в ночь торговля. Закрыла дверь. И сразу Тропа. Я – не ты, искорка… Мирна. Так меня звали.

И всё. Тень начала расползаться ветхой тряпицей. До смерти она думала лишь об одном – о сыне, и кровь впитала эти мысли. И только эти.

– Я писала, – Мирна сердито тряхнула головой. – Я много писала, искорка. Что-то – Дорогу, когда учила. Что-то – себе. Спроси обо мне. Найди мой дом. Найди. Читай. Поймёшь. И Дорога… поищи. Прошу. На Гиблой тропе его нет. Он где-то здесь. Живой.

Я молча кивнула, про себя с досадой понимая, что нет. Не найду. Кровь выдохлась, рассказав последние воспоминания, и её так мало… Надо поискать ещё – в доме, рядом с ним. Пишущие работают кровью и всегда оставляют много следов. Найду их – найду и парнишку.

– Будь осторожна, – тень потускнела. – И уходи. Прочь из города. Не то ночью придут за тобой. Как пришли за мной. Нарочно. Не рискуй людьми. Прощай, искорка. Хвала Шамиру… вы уцелели. Нам будет куда… вернуться. Прощай.

«Нарочно»…

– Где точно это случилось? – спросила я у лекаря, выйдя из ледника. – Сколько в ту ночь погибло?

– В том-то и заноза, – нахмурился он. – Не назову места. Где-то у первой городской стены, среди постоялых дворов. Ярмарка. Гостей много было. И смертей.

– А отпечатки из крови сколько погибших оставило? – я пристально смотрела на лекаря. – Вспоминай, чалир. Это важно.

– Домов горело семь, – сказал мой провожатый просто. – Думаю, так избавлялись… от возможного проклятья. Стирали следы крови. Но не знаю, откуда дверь. Её после где-то в стороне нашли. Моё дело – живые, чали. А мертвецов поутру не было, как и пропавших. Никого. Обгоревшие, покалеченные в панике… Ярмарка. Много приезжих. Всех не учесть.

Никаких зацепок… Кроме, пожалуй, обережных знаков. На старых домах они старые – потрескавшиеся, выцветшие. А на новых, понятно, новые. Но что мне это даст, если прежние хозяева ушли Гиблой тропой?.. Лишь одно: если беглянки остались в городе, то, вероятно, в заново отстроенных домах, под обличьями погибших. Тел не осталось – и почему бы этим не воспользоваться, притворившись одним из своих? В таком случае они добавят домам оберегов, вплетут в обычную вязь что-то для себя. И я это замечу.

Поблагодарив лекаря, я побрела обратно. Да, не в озере дело. Там всего лишь провели ритуал. Нашли источник, выпили силу, затаились до ярмарки – и пришли. Гостями. Убивать старую кровь. Мы ведь тоже источник. Шамир – источник силы, а мы – источник жизни. И некоторые безумцы через нас хотят навсегда избежать Гиблой тропы. Мёртвая кровь… это мёртвая кровь. Да только знания эти, об использовании нашей силы, сгинули вместе с Забытыми.

Должны были сгинуть.

Я неспешно поднялась по лестнице. Прав лекарь. У нас нет иной цели, кроме как отрабатывать сомнительное счастье снова дышать. Иначе – Гиблая тропа. Снова. И очень быстро. Или честно отрабатываешь хотя бы в свой сезон – или уходишь туда, откуда обычно не возвращаются. Но кто-то умудряется набраться сырой силы так, чтобы противостоять Тропе. А потом, следуя старым сказкам о Забытых, вырваться из её плена и снова стать частью живого мира. Ненадолго, но всё же. На постоянной подпитке – но всё же.

– Дверь, чали.

Я тряхнула головой, обнаружив, что стою, упёршись лбом в закрытую дверь. Да, конечно… Я взялась за ручку и услышала улыбчивое:

– На себя.

Даже здесь, в подземельях, по традициям…

– Спасибо, чалир. Кровь из ледника… сожги. Вместе с дверью. И поскорее. Тогда и коты вернутся, – я поколебалась и добавила: – Но прежде изучи. Дверь. Когда оттает. Вдруг на ней что-то осталось.

– Да нет там ничего, – проворчал лекарь. – Осматривал. Ни знаков, ни царапин, ни…

– Ни? – я обернулась.

Он хлопнул себя по лбу и хмыкнул:

– Вспомнил. Чужаки постоялый двор строили, чали. Привыкшие, как ты, от себя открывать, выходя. Мы дверные петли иначе располагаем. В точности наоборот.

– А чужаки здесь?.. – я снова оглянулась.

– Три дома. Из тех, что горели. Я все обходил, проверял покалеченных.

И, пока мы поднимались по лестнице, я выслушала короткие, но подробные рассказы: кто владеет, где находится. В списке, по странному стечению обстоятельств, оказался и мой постоялый двор.

В коридоре я тепло распрощалась со старым лекарем и вышла из башни, окунувшись в густую снежную пелену. Снег валил, как одержимый. Словно задался целью научить меня наконец пользоваться северными дверьми без ошибок, на практике.

Я постояла на крыльце, подняв голову к седому небу, и пробормотала:

– Знаешь, Шамир… Если это всё из-за меня, чтобы задержать здесь… То это слишком жестоко по отношению к другим людям.

Ветер хлёстко ударил наотмашь.

Я потёрла щёку и ухмыльнулась:

– Знаю-знаю… Мы слишком высокого мнения о себе. Но ведь ты зачем-то создал нас именно такими. Зачем?

Ветер стих, осев на моей непокрытой голове пушистым снежным облаком. Я тряхнула волосами, натянула капюшон и отправилась в обратный путь – через караулку, к первой городской стене, к воротам. И чует нутро, что нечего у озера делать… Но права Мирна – на ночь надо уйти. Людьми рисковать не стоит. То есть всё-таки до утра – озеро.

Нарочно…

Они не с озера пришли, нет. Они пришли из города. Из одного постоялого двора. Из второго. Или из третьего. Они ждали, прячась под новыми обличьями среди людей. Старую кровь вычислить сложно, но можно. Удивительные глаза. Невысокий рост. Странное поведение. Обособленность. Неприязнь к людям. Слабые отголоски силы. Умеющий искать отыщет.

Низкие снежные тучи погрузили острог в тяжёлый сумрак. Я брела по узким улочкам, ёжась, и прятала лицо. Привычно и зря. Пока я добиралась до ворот, мне повстречалось всего-то человека три, и они скрывались за капюшонами от холодного ветра.

…так кто же вы?.. Остались здесь или, когда люди испугались и начали закрываться на ночь, перебрались в другой город?.. Днём по окрестностям в поисках сырой магии не порыщешь – весь острог на промысле, слишком людно. А ночью не выйти. С вечера же уйдёшь и воротишься утром живым – заметят, здесь все друг друга знают. Заметят и заподозрят. А народ с окраинных земель на расправу скорый.

Остались или ушли?..

Я обернулась на заснеженные постоялые дворы.

Узкие проулки между, грубая кладка, два этажа, покатые крыши, похожие окна – не отличить старый от нового, один от второго. Только по вывескам и понимаешь, где нужный. Приезжие останавливались здесь на ночлег, а ближе к зиме сюда стекались жители окрестных деревень, прячась от свирепых вьюг и голодных хищников за защитой стен, и дворов было много.

Очень много.