Сперва Алёна не знала, куда уехать, где спрятаться – не от мужа и его мерзких дел, а от той пустоты, которая не хотела покидать душу после того, как тело покинул так и не родившийся ребёнок. Вариант с отъездом за границу Алёна отмела сразу, так как не знала иностранных языков, кроме нескольких фраз на английском, которые выучила, когда они с Григорием ещё отдыхали вместе и ездили то на Маврикий, то в Тунис. Разглядывая случайно попавшую на глаза политическую карту, она вдруг заметила крохотный кусочек суши того же цвета, что и вся огромная Российская Федерация, кусочек, затерявшийся между Балтийским морем и несколькими маленькими странами вроде Литвы или Польши. Такой крохотный, такой одинокий. Спасительно отделённый от остального мира.
Алёна решила переехать в Калининград.
Глава третья,
в начале которой маленький мальчик задаёт слишком много вопросов
В Калининграде оказалось спокойно и на удивление привычно: так, словно Алёна родилась и выросла в этом странном городе, не похожем ни на один другой. Она сразу же полюбила его многообразие: зелёные бульвары, тёмную воду реки, которую горожане называли разными именами – то Прегелем, то Преголей, однотипные ветхие девятиэтажки советских времён и новенькие домики немецкого образца, выстроившиеся вокруг Кнайпхофа, и даже привыкла говорить о городе так, как его жители, употребляя вместо громоздкого слова «Калининград» лёгкое на слух «Кёниг». Никите на новом месте тоже очень понравилось, главным образом потому, что он в силу возраста вообще обожал перемены и открытия. И всё‑таки через несколько месяцев после приезда Алёна решила перебраться в пригород Кёнига – Зеленоградск, тихое местечко на побережье Балтийского моря.
Пяти тысяч им вполне хватило на то, чтобы приехать и обустроиться. Алёна устроилась в туристическое агентство – сперва прошла стажировку, потом её приняли в штат и отрядили заниматься горящими путёвками. Конечно, ей бы больше хотелось заниматься неспешным планированием отдыха клиентов, предлагать им несколько вариантов на несколько недель вперёд, но ничего не попишешь. Со временем дела у агентства «Солнечный полёт» стали идти всё хуже, и через полгода после того, как Алёна нашла работу, оно разорилось. Тогда‑то они с Никитой и переехали в Зеленоградск. Сына легко приняли в детский сад на окраине, а саму Алёну – в редакцию местной еженедельной газеты, теперь она работала в отделе бесплатных объявлений. Платили немного, так что пришлось задуматься и о подработке, и три вечера в неделю Алёна оккупировала домашний телефон и занималась социологическими опросами граждан на самые актуальные и волнующие общественность темы. Работа «на телефоне» приносила дополнительные три сотни долларов в месяц, и это позволяло маленькой семье ни в чём особенно не нуждаться.
Алёна как раз собирала сына в садик – это было на следующий день после встречи с Фрейманом, – когда Никита вдруг спросил:
– Мам, а тот дядя тебя напугал?
– Какой ещё дядя? – рассеянно переспросила Алёна, наклоняясь, чтобы покрепче завязать ему шнурки. Сын нетерпеливо пояснил:
– Который к тебе вчера подошёл. Ты испугалась, я видел. Это твой… враг?
– Ну что ты, котик. Какие у меня могут быть враги. Я разве похожа на того, кто обижает других людей? А только у таких враги и бывают, ты это, пожалуйста, запомни. А теперь будь добр, бери рюкзак – и пойдём, а то опоздаешь к завтраку.
Никитка послушно потянулся за своим ярким рюкзачком, набитым игрушками, запасной обувью и сменой чистой одежды – на всякий случай. Алёна запирала входную дверь, когда сын, нетерпеливо переминающийся с ноги на ногу на лестнице, вновь вспомнил о таинственном, с его точки зрения, незнакомце.
– Что он от тебя хотел, ма?
Алёна уже хотела было ответить что‑нибудь незначительное, как вдруг поняла, что и сама не знает, чего от неё хотел этот Дмитрий… или как там его… Фрейман. То есть, разумеется, она помнила, что этот кретин бормотал что‑то про извинения… но стал бы он ради этого их разыскивать! Алёна ни секунды не верила, что встреча на пляже действительно была случайной. Случайно можно встретить бывшего одноклассника, или дворового товарища, или коллегу по предыдущей работе, или сослуживца… Но такие люди, как Фрейман, как все, кто имеет какое‑то отношение к её мужу, случайно на пути не попадаются. От этой мысли становилось ещё страшнее. Неужели Григорий решил её найти? С чего бы вдруг, ведь прошло два года с тех пор, как она ушла – и всё это время о нём не было ни слуху ни духу.
– Да так… просто увидел – и решил подойти, поздороваться. Выбрось его из головы, Никита.
Однако выполнить это оказалось не так просто, потому что стоило им выйти из подъезда на улицу, как Алёна увидела сидящего на низеньком заборчике, отделявшем заросший палисадник от остального двора, Фреймана. Руки в карманы, брови выразительно сведены над переносицей, упрямое выражение на худощавом лице – Алёна подумала, что за прошедшие годы он ничуть не изменился, даже не повзрослел ни капельки. Сколько ему сейчас? Тридцати, конечно, ещё нет… мальчишка. Бесполезно было делать вид, что они его не заметили: опережая её мысли, Фрейман поднялся со своего места и шагнул к Алёне, протягивая ей забытые вчера на пляже туфли. Сейчас они показались ей ещё более потёртыми, чем обычно, – даже стыдно стало и неловко из‑за того, что ему приходится держать в руке эту рухлядь. Алёна быстро протянула руку за туфлями и торопливо запихнула их прямо в пакет с рабочими документами.
– Спасибо, – пробормотала она, намереваясь как можно скорее добраться к выходу со двора.
– Подождите… Алёна… послушайте, ну можем мы поговорить?
– О чём нам говорить, – прошипела она, стараясь, чтобы не услышал Никита, – если каждый раз, когда я на вас смотрю, мне хочется вас ударить?
– Вы меня боитесь, да? – продолжал Фрейман, словно не слыша. – Алёна, слово даю, я вас случайно вчера увидел. Сначала даже не узнал – ну мало ли тут блондиночек ходит с детьми.
Ого, так она, оказывается, блондиночка. Очень приятно, господин Фрейман. Вроде бы и не поспоришь: волосы‑то у Алёны действительно светлые, но когда тебе идёт тридцать третий год, ты воспитываешь ребёнка и время от времени чувствуешь себя рано состарившейся, такое обращение ничего, кроме справедливого раздражения, вызвать не может.
– Я вас не боюсь, – твёрдо сказала она. – Я вас просто ненавижу. Так же, как мужа. Так же, как всех тех, кто, как и вы, связан с ним одними и теми же грязными делишками. И я не желаю больше вас видеть, слышать и…
Что – «и», Алёна придумать не смогла. Что вообще подразумевает контакт с другими людьми? Прикосновения? О, ну тут всё было с точностью до наоборот. Видеть‑слышать Фреймана она пусть и не хотела, но его довольную физиономию разукрасила бы с большим удовольствием. Чем больше Алёна смотрела на его лицо, тем сильнее сердилась. Эта его кривая усмешка, выражение полного непонимания в светлых карих глазах… весь он! Весь он выглядел, как старшеклассник‑переросток, глупым и упрямым. И всё равно один его вид заставлял Алёну дрожать. И как только Фрейман догадался, что она его боится…
– И?.. – пропищал тонкий голосок, и тогда Алёна разом вспомнила, где находится – и с кем. Ухватилась покрепче за руку сына – совсем как накануне, как утопающий цепляется за протянутый канат, и зашагала к выходу со двора, оставив Фреймана наедине со своим самодовольством и никому не нужными извинениями.
Зеленоградск был таким маленьким, что им с Никитой не нужно было даже на автобус садиться, чтобы попасть из дома в детский сад или на противоположный конец города. Однако этим утром, когда они опаздывали, знакомые короткие улочки казались Алёне бесконечными. С каждым шагом она ощущала, как тает её уверенность в том, что жизнь наконец‑то наладилась теперь, спустя два года после всего. Одно только появление этого негодяя – и рухнул ненадёжно отстроенный мирок, в котором не было места прошлому, Григорию и всему, с ним связанному.
Она отвела сына в садик, выслушала ворчание старенькой воспитательницы, недовольной опозданием Никиты на завтрак, и поспешила на работу, надеясь хотя бы там отвлечься ненадолго от тяжёлых размышлений о том, как выяснить, что задумал Фрейман, для чего он их преследует. Может быть, отыскать в записной книжке телефон Григория и спросить его? Едва ли муж ответит…
Едва войдя в их маленькую захламлённую редакцию, Алёна поняла: что‑то не так. Корреспонденты из отдела новостей – все трое, дизайнер и даже корректор Ирина Викторовна, известная болтушка, сидели как в воду опущенные. Алёна протиснулась мимо них к своему приткнувшемуся в уголке столу, сняла через плечо сумку, устроилась за компьютером и, не решаясь нарушить молчания, принялась доставать из пакета приготовленные с вечера распечатки для следующего выпуска. Потом взяла ручку и приготовилась внести кое‑какие правки, но не выдержала и трёх минут – подняла голову, ещё раз оглядела сослуживцев и неуверенно спросила:
– У нас что‑то случилось?
Ирина Викторовна то ли вздохнула, то ли всхлипнула, а Игорь, один из корреспондентов, тускло объяснил:
– Главред сейчас на летучку поехал… Звонили из администрации – нас закрывают. Бесплатная городская газета никому не нужна.
– То есть как это – не нужна бесплатная? А платная, выходит, им нужна? Так может быть, нас просто…
– Нет, деточка, – скорбно покачала головой Ирина Викторовна. – Формат нам менять никто не будет. У «верхушки» уже есть на примете один журнальчик, который они хотя под себя подгрести. А нас – побоку.
– И… когда? – безнадёжно спросила Алёна. Неделя начиналась просто отлично. Понедельник – день тяжёлый, это всем известно, но не настолько же! Сперва встреча с Фрейманом, потом известие о грядущем сокращении. А это значит – снова поиски работы, придётся ещё пару вечеров в неделю посвятить «халтуре», а она и так едва находит время на общение с Никиткой…
– Дали неделю на сборы.
– А… – хотела ещё что‑то спросить Алёна, но охнула от неожиданности: разметав в стороны бумаги, ей на стол тяжело вспрыгнула Дюша – прикормленная редакцией лобастая серая кошка.
– Да, кстати, – вспомнил дизайнер Павлик, – Дюшку велели обратно на улицу выгнать. Говорят, тут после нас адвокатская контора будет, им шерсть на полу не нужна…
День тянулся медленно. К обеду, когда Алёна и остальные уже на стенку лезли, не зная, чем заняться и имеет ли смысл готовить материалы в выпуску, который станет последним, вернулся из администрации главный редактор Борис Карлович – высокий лысеющий мужчина в круглых очках – и сообщил, что последнего выпуска не будет вовсе, а на срочную самоэвакуацию редакции дают вовсе не неделю, а трое суток.
– Господа, – печально провозгласил он, – не вижу смысла вас задерживать. Собирайте вещи – и, как говорится… Н‑да. С вами приятно было работать, коллектив у нас был славный, так что… Н‑да. В общем, не поминайте лихом… вот… Как бы это сказать… До свидания всем! Удачи вам на новом жизненном пути.
Алёна решила пораньше забрать Никитку из садика. Раз уж в ближайшее время не придётся друг от друга устать, лучше провести вместе остаток дня и сводить сына к морю – пусть прогуляется. Перед уходом она выбросила в корзину для мусора все документы, которые так старательно готовила дома, а подумав немного, присоединила к ним и старые туфли. Всё равно их удобство значительно уступает чувству стыда, которое ощущаешь, показываясь в них на людях. Надо избавляться, пока настроение соответствующее…
В детском саду Алёну поджидал очередной сюрприз. Понедельник определённо не скупился на испытания, сваливающиеся на её голову. Группа Никитки под приглядом воспитательницы и парочки мамаш, забежавших проведать детей, возилась во дворе садика, плотно оккупировав песочницу и металлическую горку. И только один малыш не принимал участия в общих играх, предпочитая играм в песке качели. Это был сам Никита, а рука, качающая его, принадлежала Фрейману, очередное появление которого оказалось для Алёны последней каплей в череде неприятностей этого дня. Сжав зубы и проговаривая в уме десятки обвинительных выражений, она широкими шагами направилась к качелям, забыв поздороваться с приглядывающими за детворой женщинами и не замечая, что перекинутая через плечо сумка на длинном ремне больно колотит по ногам.
– Послушайте, вы! – сердито крикнула Алёна, пытаясь одной рукой остановить качели, но силы, конечно же, были несоизмеримы. Всё кончилось тем, что обитый металлической пластинкой угол сиденья больно въехал ей в колено. Алёна отпрянула от качелей, схватилась за ногу и вспомнила про себя все те слова, которые папа запрещал произносить вслух, ещё когда она была маленькой девочкой. Колено пульсировало горячей болью, и она едва не заплакала, когда проворно соскочивший с качелей Никитка бросился утешать мамочку и ненароком задел пострадавшую ногу.
– Мама, мамуля, тебе очень больно? Ма, это я ударил? Мамочка, извини! Мам, ну не плачь! – бормотал сын, дёргая согнувшуюся пополам Алёну за рукав длинной вязаной кофты.
Боль понемногу отступала, и Алёна смогла распрямиться. Потрепав сына по темноволосой головке, она села на злополучные качели и, шумно выдохнув, строго сказала:
– Никита. Ты. Не должен. Подходить. К этому. Человеку. Никогда.
Никитка, всё ещё испуганный тем, что натворил, прижался в её ногам и уткнулся головой в живот. Фрейман, наблюдавший эту сцену с непонятным выражением лица, придал голосу не меньшую твёрдость, чем Алёна:
– Послушайте, я даю вам честное слово, что не буду похищать вашего сына и вас саму, не буду также вас грабить, убивать… насиловать… – задумчиво обронил он после паузы таким тоном, словно как раз в невозможности последнего вдруг очень засомневался. Алёна свирепо глянула на него, но сочла за лучшее ограничиться негодующим молчанием. – Просто давайте поговорим, хорошо? Вы ведь даже не пытаетесь меня выслушать.
Кучкующиеся у песочницы мамаши с интересом поглядывали в их сторону, а та, что была помоложе других, украдкой достала из сумочки маленькое зеркальце и принялась поправлять причёску, очевидно, с расчётом на внимание Фреймана. Алёна впервые подумала, что лицо у него очень симпатичное, несмотря на упрямое мальчишеское выражение и глупые попытки придать себе солидности, отложив подальше бритву. И – странное дело – после таких мыслей бояться Фреймана было как‑то несерьёзно. И хотя Алёна опасалась того, кто может за ним стоять, но нашла в себе силы заговорить без дрожи в голосе.
– Я бы рада, но… мне некогда, – ответила она. – Правда, некогда. Я только что с работы, где мне сообщили, что наша редакция ликвидируется. Сегодня вечером я должна «подхалтурить», а потом ещё и заняться поисками новой работы. И ещё мне очень хочется хотя бы чуть‑чуть поиграть с сыном перед сном. А сейчас нам с ним нужно бежать на рынок, потому что дома кушать нечего. Вот так. Дмитрий… я готова вас выслушать. Но не в ближайшее время.
Фрейман слушал её объяснения с интересом, пару раз даже согласно кивнул головой. Когда Алёна договорила и, не без труда подняв на руки Никитку, встала с качелей, он засмеялся:
– Вы маленькая такая, ну куда вам этого богатыря таскать? – и настолько быстро отобрал у неё сына, что Алёна и сказать ничего не успела. – Давайте я отвезу вас в магазин… или на рынок, куда вам нужно… а потом – домой. Заодно и поговорим по дороге.
Не дожидаясь её одобрения или, что вероятнее, потока возражений, Фрейман с Никитой на руках проследовал к выходу с детской площадки, подмигнув на ходу молодой маме, которая к тому моменту завершила свой марафет и теперь ласково улыбалась, кокетливо хлопая ресницами. Интересно, подумала Алёна, а если предположить на секунду, что у нас семья, то это нормально – чужому мужу глазки строить?.. Но уже через несколько наполненных негодованием мгновений она сообразила, что молодая мама, конечно, много раз видела её в детском саду – и безо всякого намёка на мужа – так что вполне могла принять Фреймана за… за кого? Скажем, за приятеля Алёны. А в адрес неокольцованного мужика не похлопать ресничками – грех, особенно если мужик этот – высокий и приятный с виду русоволосый мужчина, которому нет ещё и тридцати. Лакомый кусочек, нечего сказать…
«Лакомый кусочек», не подозревая о мыслях Алёны, как раз устраивал Никиту на заднем сиденье своей блестящей красной машины – очень красивой и аккуратной иномарки, такой только любоваться, даже ездить жалко. Пока Никита выспрашивал у Фреймана, «Тойота» ли это, а если да, то какая именно, Алёна проигнорировала гостеприимно открытую переднюю дверь и тоже юркнула на заднее сиденье, поближе к сыну.
Несмотря на все обещания Фреймана, неизвестно было, куда он их собирается везти, так что ещё до того, как машина плавно тронулась с места, Алёна успела десять раз пожалеть о том, что в неё села.
Глава четвёртая,
полная размышлений о жизни
– Ну так вот, – откашлявшись, начал Фрейман. – О чём я, собственно, хотел с вами поговорить.
Алёна никак не могла взять в толк, как всё произошло, точнее, как она это допустила: в дороге они так и не нашли времени для разговора, так что он очень ненавязчиво напросился на чай и теперь сидел в её крохотной кухоньке, привалившись спиной к холодильнику и одобрительно поглядывая на тарелку с горячим супом, который сердобольная Алёна не могла не предложить гостю, уж коли взялась кормить Никитку. О чём она думала, приглашая Фреймана домой? Неужели поверила его бреду про то, что убивать и грабить их он не будет? Липкий страх опять понемногу овладевал ею, и, чтобы скрыть дрожь в ногах, Алёна присела на табурет напротив Фреймана.
– О чём?
– Алёна, – сказал он так проникновенно, словно собирался по меньшей мере сделать ей предложение руки, сердца и прочих внутренних органов. – Попробуйте меня выслушать. Я хочу сказать, что поступил с вами подло – тогда, два года назад, отобрав у вас паспорт.
Он сделал паузу – неужели был настолько наивен, чтобы ожидать от Алёны сочувствия и утешений вроде такого: нет‑нет, Дима, вы‑то не виноваты, это всё мой мерзавец муж задумал, с него и спрос?.. Но она молчала, и Фрейман продолжил:
– На самом деле, я не жду сейчас того, что вы меня вот так сразу простите, – он снова умолк. – Бред, да что я говорю! Жду, конечно. Но я не дурак, чтобы не понять, что вы этого не сделаете.
О проекте
О подписке