ГЛАВА 4

Всю свою жизнь до переезда в новую квартиру я провела в одном дворе. Быт в нашей хрущобе был провинциальный, почти деревенский. Все знали все про всех. Ничего тайного ни у кого не водилось. Да и как возможно скрыть хоть что-нибудь, если в любое время года невзирая на погоду возле подъездов толпится народ. Улучить момент, чтобы проскользнуть в дом незамеченной, просто невозможно. С утра – мамаши с детьми, после обеда – старушки с вязаньем. Руки-то у них заняты, зато глаза и языки всегда свободны. Около шести-семи вечера на лавочках появляются мужики с бутылками пива и домино, а когда жены затаскивают супружников в квартиры, наступает час молодежи. До поздней ночи гремит музыка и раздаются раскаты хохота. Причем молодых не пугает ни проливной дождь, ни тридцатиградусный мороз; правда, иногда они перемещаются в подъезд, к батарее. Словом, окажись я в родном дворе и спроси про Полину, мигом бы получила подробный отчет. Дворовая общественность тут же выдаст полную справку – вес, рост, чем болела, что ела на завтрак, сколько зарабатывает, с кем спит и о чем мечтает…

Но 29-й дом по Волкову переулку – совсем другой. Это элитный кооператив, выстроенный в конце семидесятых годов. В свое время, когда органы МВД еще вызывали у людей уважение, их сотрудникам частенько давали жилплощадь в таких домах, причем даром. Существовало даже правило – из 200 квартир десять отходило мэрии, или, как тогда говорили, Моссовету. Олегу просто повезло. Он жил в общежитии и скорей всего так бы и остался на всю жизнь в «коридорной системе», но в 1979 году его, тогда еще совсем молодого и неопытного, подстрелил какой-то бандит. Это сейчас пистолет таскает в кармане каждый второй, а в брежневские времена любая стрельба моментально превращалась в событие. К тому же произошел этот неприятный случай аккурат накануне Дня милиции.

Олега отвезли в госпиталь, сделали операцию и, перебинтованного, увешанного какими-то трубками, спустили в отделение как раз в тот момент, когда министр МВД, кажется, это был покончивший потом самоубийством Николай Щелоков, раздавал больным милиционерам подарки: продуктовый набор, сигареты и детективы Адамова. Увидав Олега, начальство расчувствовалось, сминая накинутый на плечи белоснежный халат, село к нему на кровать и принялось «допрашивать» раненого.

Олег кратко ответил на все интересующие вопросы: жены нет, детей тоже, гол как сокол.

– Нехорошо, парень, – отечески пожурил министр, – надежный тыл работнику нашей системы необходим, что невесту не ищешь?

– В общежитии живу, в девятиметровке, – спокойно пояснил Олег, – какие уж тут дети!

Щелоков нахмурился и повернулся к помощникам, стоявшим за спиной.

– Нехорошо получается, товарищи. Наш сотрудник геройски проявил себя, вступил в неравный бой с врагом… Следует быстро решить вопрос.

– Конечно, конечно, – закивала свита.

– Поправляйся, – велел министр, – получай квартирку, женись и основывай милицейскую династию, нам такие, как ты, очень нужны.

На следующее утро принесли ордер и ключи. Вот почему Олег оказался в престижной квартире с десятиметровой кухней.

В моей хрущобе, узнав, что рядом поселился милиционер, мигом бы стали ходить в гости с бутылкой, а потом звать разбираться в семейных скандалах. В 29-м доме соседи лишь вежливо здоровались, столкнувшись у почтовых ящиков или в лифте. Здесь никто не играет во дворе в домино, не выбивает ковры, а на веревках не висит бесчисленное количество белья, да и веревок никаких нет…

Я подошла к подъезду, потыкала в домофон, но из квартиры Полины не донеслось ни звука. Пришлось ждать, пока из здания вышел мужчина, за которым тянулся шлейф аромата дорогого одеколона и качественного табака.

Лифт поднял меня на последний этаж, и я уперлась в дверь, естественно, железную, только не обитую кожей или дерматином, а просто выкрашенную темно-коричневой краской.

На звонок никто не отвечал, но ведь инвалид может и не услышать! Впрочем, даже если и услышит, то, вероятней всего, не подойдет к двери! Наверное, следует идти в милицию и требовать, чтобы они взломали этот «сейф».

Внезапно створка двери абсолютно беззвучно приотворилась и потом, слегка лязгнув, закрылась. Обрадовавшись, я нажала на ручку, вошла в просторный холл и крикнула:

– Эй, здравствуйте, меня прислала Полина, где вы, отзовитесь!

Но в квартире стояла тишина. Я всунула голову в большую комнату, очевидно, служащую гостиной. Когда-то она была шикарно обставлена, но сейчас являла собой жалкое зрелище. Велюровый диван и кресла цвета опавшей листвы протерлись почти до дыр; с отличной «стенки», явно импортного производства, местами отлетел шпон, дорогой чистошерстяной ковер вытоптан, парчовые шторы потускнели. К тому же когда-то на стенах комнаты висели картины, о чем свидетельствовали многочисленные прямоугольники невыгоревшей краски. Следующая комната оказалась спальней. Хозяйка, очевидно, торопилась, потому что оставила неубранной постель с не очень свежим бельем, разбросала в беспорядке одежду и кое-какую косметику. Третье помещение явно принадлежало больной. В нем стоял тяжелый дух – смесь запахов всевозможных лекарств. На тумбочке теснились пузырьки, коробочки и бутылки. Широкая кровать была оборудована всем необходимым. В специальной железной подставке я увидела бутылку с минеральной водой и стакан, тут же лежали бананы. На столике, по другую сторону ложа, высился широкогорлый термос и стояла печь СВЧ, на расстоянии вытянутой руки находился небольшой холодильничек на подставке, установленный так, чтобы больная могла его без проблем открыть. В комнате имелся телевизор и радиотелефон. Кто-то постарался предусмотреть все желания инвалида. Но самой больной в комнате не было.

Недоумевая, я заглянула в кухню, ванную, туалет и даже проверила огромную лоджию. Может, каким-то образом сестра узнала о смерти Полины, позвонила знакомым или родственникам и те приехали и забрали девушку? А почему не закрыли дверь? Должно быть, поторопились.

Я пошла в холл и внимательно оглядела дверь. Замок не слишком сложный, «сейфовый», такой не захлопывается, а запирается. Скорей всего у приехавших просто не было ключей. Но не успела я додумать мысль до конца, как взгляд уперся в связку с красивым красным брелочком в виде очаровательного медвежонка, висящую на крючке.

Аккуратно отцепив колечко, я сунула один из ключей, самый длинный, в плоскую скважину и повернула его. Раздался тихий щелчок, и из двери вылезли три железных штырька. Ключ подходил идеально.

Не понимая, как поступить, я вновь побрела в комнату больной и уставилась на скомканное белье. Из-за того, что всю жизнь мы с Томочкой прожили в крохотной «двушке», спальня у нас была общая и кровати мы всегда тщательно застилали. Здесь же люди увезли человека и оставили жуткий беспорядок. Хотя, наверное, в этом нет ничего страшного. Олегу, например, никогда раньше не приходило в голову собирать диван…

Резкий металлический звук заставил меня вздрогнуть. Телефон! Не успев сообразить, что делаю, я схватила трубку.

– Алло!

– Мадам Леонова? – просипел явно измененный мужской голос.

– Я.

– Небось гадаешь, куда любимая сестричка подевалась?

– Где она?

Невидимый собеседник хрипло рассмеялся.

– Пока в хорошем месте. Будешь себя правильно вести, получишь дорогую Настю в полном порядке, а ежели заартачишься, каюк твоей девке. Ну да ей много не надо, убивать, мараться никто не станет. Брошу одну, она и сама от голода сдохнет или в говне своем утонет. Поняла, лапа?

– Да. Чего вы от меня хотите, денег?

– Не прикидывайся идиоткой, верни, что взяла, и забудем эту неприятную историю.

– А что я взяла?

Незнакомец помолчал, потом сказал:

– Вижу, ты не собираешься хорошо себя вести, ну, слушай.

В трубке раздались рыдания.

– Поленька, отдай им кассету, умоляю, Полюшка, они меня хотят одну тут бросить, здесь крысы, Поленька, родная…

– Слыхала? – спросил мужик. – Крысы действительно есть. То-то им радость будет девку твою грызть! С ног начнут, а уж потом до головы доберутся, долго умирать будет, помучается… Ну так как, голубка?

– Хорошо, хорошо, – быстро согласилась я, – обязательно верну, только вот какое дело: кассетку-то я потеряла. Носила с собой в сумке, а ее украли…

Мужчина захохотал:

– Дорогуша, слушай внимательно, сроку тебе до завтрашнего утра. Ровно в одиннадцать стой у магазина «Седьмой континент» возле метро «Смоленская». Кассету держи в руке.

– Сама не приду, – быстро ответила я, – пришлю подругу.

– Никаких посторонних баб, – отрезал мужик, – лично явишься, усекла? Подойдет к тебе девка и скажет: «Простите, как пройти к Киевскому вокзалу?» Ей и отдашь. И имей в виду, стукнешь в легавку, мало вам с сестренкой не покажется.

– А Настя?

– Сначала кассету поглядим и, если не обманешь, через час на то же место сестру доставим. Поняла?

– Но…

В трубке раздался противный писк, собеседник отсоединился. Я рухнула на стул. Час от часу не легче! Что за кассета? Кажется, в гостиной у них стоит видик.

Аппарат и действительно стоял возле довольно большого телевизора, здесь же лежало штук десять кассет. Я принялась засовывать их внутрь магнитофона, но ничего интересного не нашла – самые банальные детективы, комедии и вестерны.

Закрыв входную дверь, я начала методично обыскивать квартиру. Ну куда одинокая молодая женщина может спрятать такую вещь? В постельное белье? В крупу? На антресоль? Через два часа я, потная и грязная от лазанья по потайным местам, села на кухне. Полное поражение, никаких кассет. Все остальное в этом доме не прятали. В шкафу преспокойненько стояла коробка из-под датского печенья, и в ней нашлась тысяча рублей деревянными и триста долларов. Пара не слишком дорогих колечек лежала рядом в палехской шкатулке. Очевидно, больше ничего ценного у сестер не было.

Я включила чайник, развела кофе, проглотила противную на вкус жидкость и сжевала пару бутербродов с найденным в холодильнике сыром. Что делать? Пойти в милицию, рассказать все Юрке? Вдруг за мной следят! И куда только она могла запихнуть кассету. Вроде все тайные места, которыми обычно пользуются люди, я проверила. Впрочем, Олег рассказывал недавно о поднимающихся подоконниках и полых ножках стульев. Но доски около окон стояли насмерть, их явно никогда не шевелили, а я табуретки даже не стала развинчивать – кассету в такой «захоронке» не спрятать. Сливной бачок!

Я ринулась в туалет и подняла крышку. Она была там. На самом дне емкости лежал прямоугольный предмет, упакованный в полиэтиленовый мешок. Засунув руку в воду, я вытащила его наружу и принялась разворачивать. Полина позаботилась о том, чтобы драгоценная запись не испортилась. Под пакетом обнаружилась странная коробка, сделанная из толстой резины, закрытая абсолютно герметично. Я долго пыталась раскрыть ее, пока не поняла, что следует не отковыривать, а отвинчивать крышку. Наконец в руках обнаружилась самая обычная ТDК.

Дрожащими от возбуждения пальцами я втолкнула находку в видик и уставилась на экран. Ну и что там? Съемки в бане с голыми девочками? Сцены насилия? Телевизор ожил, появилось изображение какой-то странной, непонятной комнаты, замелькали люди в халатах и масках, потом возник длинный стол, а на нем неподвижно лежащий человек, мужчина. Операционная! Внезапно появился звук. Четкий женский голос слегка отстраненно, так криминальные репортеры комментируют свои материалы, совершенно не ужасаясь виду трупов и крови, проговорил:

– Семнадцатое мая, среда, восемь тридцать, оперирует профессор Чепцов.

Съемки велись откуда-то сверху, и было прекрасно видно, как около стола спокойно работают люди, без всякой суеты и нервозности. Каждый споро выполнял свое дело. Одна медсестра привязывала бинтом руки больного к операционному столу, вторая делала ему укол, третья прилаживала у изголовья какую-то непонятную и оттого устрашающую железку. Вдруг в операционную вошел – нет, вбежал – стройный мужчина в очках. Руки, согнутые в локтях, он нес перед собой так, словно они были стеклянные. Закрыв плечом дверь, вошедший бодро гаркнул:

– Всем привет, приступаем?

– Все готово, – пробормотал мужик, сидевший у изголовья пациента на высоком стульчике. – Моцарта?

– Давай, Леша, Моцарта, – согласился хирург.

Откуда-то полилась тихая музыка. Врачи и медсестры задвигались. Со стороны это напоминало хорошо поставленный балет, где каждому солисту отведена определенная роль.

Оперировали они голову, вернее лицо. Уж не знаю, что за болячка была у несчастного парня, но хорошо, что он спал и не видел, что с ним проделывали. Камера спокойно регистрировала происходящее. Вот рассекли кожу и отвернули ее, затем принялись, как мне показалось, отрезать нос и губы… Жуткое зрелище. Сначала они молчали, затем Леша неожиданно спросил:

– Кать, ты как огурчики солишь? Кожу прокалываешь?

– Конечно, – ответила одна из медсестер, – попки срезаю.

– Посуши здесь, – распорядился хирург.

Катя послушно принялась тыкать чем-то белым в кровь, одновременно сообщая рецепт:

– Сначала в холодной воде вымачиваю, потом заливаю кипятком со специями.

– А чеснок? – спросил хирург и добавил: – Оттяни, не видно.

– Чеснок ни-ни, – отрезала Катя, – он в горячей воде всю ядреность потеряет.

– 100 на 60, – сообщил Леша. – А помидорчики умеешь?

Они принялись вдохновенно обсуждать следующий рецепт. Потом хирург долго объяснял способ маринования шашлыка. Иногда медики перебрасывались какими-то профессиональными замечаниями, но основное время уделили проблемам кулинарии. Как их только не стошнит! А в телевизионном сериале «Скорая помощь» все совсем по-другому происходит.

Я прокрутила кассету. Ничего нового, просто записанное от начала до конца хирургическое вмешательство. Неужели запись представляет такую ценность, что из-за нее похитили Настю?

Положив кассету в сумочку, я со вздохом уставилась в зеркало. Теперь следует поискать в квартире фотоальбом и поглядеть, сумею ли выдать себя за Полину.

Снимки обнаружились в стенке. Хранили их в большой картонной коробке в бело-желто-красных пакетиках с надписью «Фокус».

Вытащив первую пачку, я сразу увидела фото Полины. Только на снимке девушка счастливо улыбалась, глядя в объектив. Следующая карточка заставила меня похолодеть. Господи, это еще хуже, чем я предполагала! Возле большого раскидистого дерева запечатлена девушка, вернее девочка, по виду лет десяти-одиннадцати, в инвалидной коляске. Ноги несчастной укутаны большим пледом в серо-коричневую клетку. Огромные глаза строго смотрят вдаль, светло-каштановые волосы красивыми локонами спускаются на худенькие острые плечи, тоненькая шейка выглядывает из воротника нежно-розовой блузки; руки, похожие на лапки новорожденного цыпленка, сложены на коленях.

В углу снимка стояла дата – 26 мая. Значит, фотография сделана совсем недавно. Какой ужас! Настя, оказывается, совсем малышка. Ну ничего, завтра отдам кассету, получу ребенка, а там сообразим, как поступить. Должны же у них быть родственники или друзья. Наверное, в телефонной книжке есть их координаты, только книжки нигде не видно. Не беда, завтра разберемся.

Я еще раз взглянула на фото. Надо же, мы слегка похожи. Только Полина моложе. Мой возраст перевалил за тридцать пять, а ее только-только подбирается к концу второго десятилетия. Но фигуры почти одинаковые – щуплые, с узкими бедрами и полным отсутствием бюста. Глаза у нее голубые, а у меня серые, волосы цвета качественного коньяка, и стрижки у обеих короткие. Правда, у Полины пряди слегка прикрывают уши, и на лоб спускается челка…

Я пошла в ванную, намочила волосы и вытянула челку. Стало совсем похоже. Так, теперь поглядим, что с одеждой. В гардеробе оказалось не слишком много вещей. Несчастная Полина, как и я, юбкам предпочитала брюки. Значит, надену свои джинсы, а вот футболку прихвачу эту, огненно-рыжую, и того же цвета ветровку… Очевидно, Леонова любила яркое. Кстати, красилась она сильно, щедро накладывая макияж на щеки и веки…

Потратив примерно час на разработку имиджа, я тщательно заперла дверь и поехала домой.

Первой, кого я увидела, войдя в квартиру, была Кристина с пылесосом в руках.

– Крися, ты вернулась?

– Ага, – кивнула девочка, тыча щеткой по углам.

– Чего это ты убираться решила?

– Грязно у нас, жуть, – вздохнула Кристина, – повсюду шерсть собачья и кошачья валяется, мрак.

Я усмехнулась. Плакали мои триста рублей, Мефисто честно справился с малюсеньким желанием. Никогда не обращающая внимание на чистоту полов девица ухватилась за пылесборник.

Внезапно из глубины квартиры раздалось душераздирающее мяуканье.

– Иду, иду, – отозвалась Томочка, появляясь на пороге кухни.

В руках подруга сжимала детскую бутылочку с соской. Мяуканье повторилось. Тамара понеслась в свою комнату.

– Зачем ей бутылка? – удивленно спросила я у Кристи.

Девочка мигом отключила пылесос и радостно поинтересовалась:

– Ты не знаешь?

– Нет.

– Тома принесла домой младенца, крохотного-крохотного, – трещала Кристя, – вот такусенького, я даже испугалась, когда увидела. Потом она меня отправила за памперсами и «Симилаком» и велела пылесосить. Ребенку вредно грязью дышать!

– Где она его взяла?

– Это девочка, – сообщила Кристина, – а откуда добыла, понятия не имею, небось на улице нашла.

Я побежала по коридору. Томочка – человек невероятной доброты, таких просто не бывает. Ей не лень мчаться через весь город, чтобы помочь друзьям. Когда мы жили в хрущобе, все соседи бегали к нам, зная, что Томуся всегда придет на помощь. Самое интересное, что и на новом месте люди быстро раскусили мою подругу, и теперь у нас в квартире просто штаб тимуровского движения. Помнится, были когда-то такие пионеры, помогавшие больным и пожилым людям. Переделать Тамару невозможно, я и не пытаюсь это делать, но найденный младенец – это уже слишком!