ГЛАВА 2

Я проснулась от тишины и, открыв глаза, долго не могла понять, где нахожусь, – меня окружала полнейшая темнота. Пошарив рукой около изголовья, я обнаружила какую-то кнопку и нажала ее. С легким шорохом распахнулись жалюзи, и серый свет проник в комнату. Будильник на прикроватной тумбочке показывал ровно восемь. Восемь чего? Утра или вечера?

Прежде чем встать с кровати, я осмотрела комнату. Большая, метров тридцать, не меньше, она была до отказа забита мебелью. У одной стены располагались два шкафа для одежды, письменный стол, полки с книгами. Вторая была занята камином и картинами. Полка над камином ломилась от безделушек – керамические свинки и мышки, фарфоровые собачки и куколки. Чтобы вытереть с них пыль, понадобится целый день, не меньше. Два больших окна с бархатными розовыми шторами делали спальню похожей на домик Барби. А кровать, кровать, на которой я лежала, представляла собой настоящее произведение искусства.

– Стиль вампир, – говаривал мой второй муж, глядя на этакую красоту.

Резные ножки, ангелочки у изголовья, узор из виноградных листьев по бокам… Розовое постельное белье и штук десять подушек и подушечек с кружевами. Интересно, кто живет в этой комнате? И вообще странно, в просторном доме, наверное, апартаментов двадцать, а меня селят в чью-то спальню.

Я подошла к окну: все-таки было восемь вечера – за окном смеркалось. Значит, сразу по приезде я шлепнулась на это ложе куртизанки и заснула мертвым сном. Впрочем, кровать мне не очень понравилась: матрас был слишком мягким, а одеяло слишком теплым. И еще страшно хотелось есть. Последний раз нас кормили в самолете. Я поискала нашу дорожную сумку, где лежал мой запасной свитер: тот, в котором я приехала, был безнадежно измят. Если не найдется сумка, то как попросить утюг? Кажется, в таких домах зовут горничную. Нажимают на кнопку, и она появляется перед вами…

Панель с кнопками обнаружилась у изголовья кровати. Нажала одну – заработал кондиционер, нажала другую – зажегся ночник, третья оживила шкаф. Его дверцы медленно разошлись, и я остолбенела. Шкаф был набит вещами, о которых бедная преподавательница могла только мечтать. Костюмы всех цветов, разнообразнейшие юбки, блузки, пар сорок туфель, роскошное, совсем новое белье. Добили меня нераспечатанные пачки колготок, стопкой лежащие на одной из полок.

Я от души позавидовала таинственной обладательнице этой роскоши. Утром она просыпается и, не вставая с кровати, открывает шкаф, выбирая, что надеть. Потом зовет горничную… О, черт, как же позвать эту горничную!

Натянув на себя мятые свитер и джинсы, я вышла из комнаты. Передо мной лежал длинный коридор, в конце которого виднелась лестница. Я двинулась вдаль. Вдруг одна из дверей с треском распахнулась, и из нее выскочила девочка, буквально вбитая в очень тесные и короткие розовые джинсы. «С этакой толстой попкой не носят узкие штаны», – невольно подумала я. Девочка развернулась и издала вопль:

– Мамочка проснулась!

Это была абсолютно счастливая Маша. Новости выливались из нее рекой. Они обедали, потом Жан повез Машу в магазины.

– Он купил мне все, что я хотела, – задыхалась Маруся. – Абсолютно все! Гляди!

Она толкнула дверь и буквально втащила меня в комнату.

Посреди фиолетового ковра возвышался трехэтажный дом для Барби. Вожделенный дом, покупка которого в Москве подорвала бы наш семейный бюджет на полгода. Вокруг были разбросаны пакеты с одеждой.

– Да, – промычала я, – надо бы все это убрать в шкаф, а джинсы тебе эти, наверное, жмут.

– Жмут! – радостно подтвердила Маня. – Но здесь сейчас так носят – коротко и тесно. А вот гляди, это платье для вечера.

И в мгновение ока она стянула с себя брюки, футболку и облачилась в голубое платье, обильно украшенное блестками и бантами.

– Ну, как тебе? – подпрыгивала она от полноты чувств.

– Великолепно, ты неотразима, но давай уберем все это в шкаф.

– А Жан сказал, что это наряд начинающей путаны, – обиженно протянула Маша. – А убирать не надо, надо позвать Софи, она все уложит.

– А как позвать Софи? – поинтересовалась я.

– Да очень просто, – сказала Маша.

Она дернула за шнурок около двери.

– Сейчас прибежит.

Не прошло и пяти минут, как в дверь постучали.

– Входи! – крикнула девочка.

На пороге возникла женщина лет сорока с суровым выражением лица.

– Софи, – приказала Машка, – это все надо убрать в шкафы!

Я сжалась от ужаса: сейчас эта мегера объяснит нам, кто здесь хозяин. Но лицо Софи расплылось в сладкой улыбке.

– Сладенькая ты моя, – закудахтала она радостно, – ты доверяешь мне разложить все твои новые вещи? Ах ты, ягодка, белочка сладенькая! Иди, иди покушай вкусненько. Иди, моя радость, а я все уберу, кроватку тебе разложу, пижамку погрею…

– Ну пошли скорей, – запрыгала Машка, – видишь, там вкусный ужин!

Захлопывая дверь, я увидела, как Софи аккуратно раскладывает белье.

По бесконечному коридору мы дошли до лестницы и спустились на первый этаж. По дороге я чуть не сломала шею, пытаясь рассмотреть картины, обильно развешанные по стенам. Репродукции импрессионистов были просто великолепны, а вот абстрактные композиции на первом этаже понравились мне куда меньше. Двери в столовую были раскрыты, и, когда я вошла в зал, мне на минуту показалось, что я нахожусь на съемках фильма, сцена: «Ужин в семье аристократа». Яркие лампы, сверкающая посуда, голые плечи женщин и черные костюмы мужчин, беззвучно двигающиеся слуги… Я в моем мятом свитере и грязных джинсах была тут как нельзя к месту.

– О, дорогая, – проговорил Жан, вставая из-за стола, – мы не хотели вас будить!

Я с облегчением заметила, что он был в джинсах и рубашке без галстука. Да и другие женщины тоже были одеты просто, голыми плечами щеголяла только одна дама. Зато что это были за плечи! Белые, полные, покатые – совершенно роскошные. Такие плечи просто грех прятать под платьем! К плечам прикреплялась массивная шея, украшенная ухоженным лицом средних лет.

– Давайте я вас познакомлю, – улыбнулся Жан. – Это Жаклин. – Плечи милостиво повернулись в мою сторону. – Жаклин – моя кузина.

– Двоюродная, – поправили плечи неожиданно тонким голосом.

– Дорогая, не будьте столь педантичны, – засмеялся ее сосед. – Я, например, до сих не могу понять, какие родственные узы связывают нас с Натали! Вообще-то я брат первой жены Жана.

Жан захохотал:

– Не надо сразу пугать наших гостей, Яцек.

– Да мы не из пугливых, – сказал Аркадий.

– Моя первая жена, – уточнил Жан, – вышла замуж за брата Яцека. Они познакомились случайно на одной вечеринке и поженились.

– Да, – протянула Маша, – мамины бывшие мужья тоже дружат с мужьями своих бывших жен…

Воцарилась тишина.

– Я всегда говорил, – процедил Аркадий сквозь зубы по-русски, – не надо было учить ее иностранным языкам.

Жаклин ласково улыбнулась мне:

– Ну, со мной и Яцеком вы уже познакомились. А это Андре, наша дочь.

– Не совсем наша, – уточнил Яцек, – Андре моя дочь.

Я почувствовала себя как дома. В столовой уютно и светло, еда потрясающая, вино вкусное. Я расслабилась и улыбнулась соседу справа.

– Меня зовут Аллан, – шепнул он мне. – А как ваше имя?

– Дарья, – пробормотала я с полным ртом, – меня зовут Дарья, или Даша.

Сосед согласно закивал головой:

– Прекрасное имя, необыкновенно вам подходит!

Тихая беседа за столом текла своим чередом. После седла барашка подали блюдо с сырами. Запивали все это великолепным, совершенно потрясающим вином, название которого я не знала, а этикетку не увидела. Официант держал бутылки, обернув их салфеткой. Разговор перекинулся на искусство. Сначала обсудили достоинства и недостатки Лувра, потом Британского музея, добрались до галереи Уффици.

– А ваш любимый художник? – обратился ко мне Алан.

– Люблю всех импрессионистов, – призналась я, – а вот Пикассо, Малевич не для меня.

– О, – засмеялся Жан, – тогда вам надо ходить только по второму этажу. Не зря Натали настаивала, чтобы ваша комната была именно там, можно не спускаться на первый этаж. Он у нас весь посвящен современному искусству.

– Да, – восторженно закивала я, – на втором этаже такие чудные репродукции.

Повисла тишина, потом все опять разом заговорили – на этот раз о китайском фарфоре эпохи Мин.

Кофе подали в соседней комнате, скорее всего это была библиотека: стены плотно заставлены томами разных форматов, кожаные и бумажные корешки, подарочные и карманные издания – все стояли вперемешку.

Неся в руках две маленькие чашечки с кофе, Наталья подошла ко мне.

– Ну что, нравится? – спросила она.

– Очень, но вот только…

– Что-то не так? – озабоченно спросила Наташка.

– Да нет, все в порядке. Но не могла бы ты поселить меня в другую комнату?

– Не нравится? А я так старалась все сделать для тебя как можно лучше…

– Да все прекрасно, вот только меня смущают чужие вещи в шкафу. Я кого-то выселила из комнаты?

Наташка захохотала во весь голос:

– Ну, ты даешь! Это все твои вещи.

– Мои?

– Твои, твои. У тебя что, памяти нет? Помнишь, как мы с тобой под Новый год мечтали? Ты говорила, что хотела бы шкаф, который можно открыть, не вставая с кровати, и там должны лежать куча нового белья и нераспечатанные пачки с колготками, и по паре разных туфель к каждому костюму. Можешь быть уверена, я все сделала точь-в-точь, как ты хотела. Знаешь, этот чертов шкаф отказались делать три фирмы.

– Прости, – в полном ошеломлении пробормотала я.

– Да ладно, чего уж там, – снисходительно бросила Наташка. – Я-то знаю, как съезжает крыша, когда мечты вдруг воплощаются в жизнь.

Я лишилась дара речи.

– Натали, – позвал Жан.

– Иду, – заулыбалась Наташка, – да, вот еще что, имей в виду – так, на всякий случай, на стенах у нас нет репродукций, все только подлинники…

Хорошо, что я не могла увидеть себя в эту минуту со стороны – отвисшая челюсть не красит. Подлинники! Все эти прекрасные картины, густо развешанные по стенам, подлинники. Значит, и этот Гальс, украшающий библиотеку, тоже. А рядом маленький этюд – о нет! Это набросок Да Винчи.

– Не завидуйте, – раздался голос позади меня. – Жизнь так изменчива… Вдруг вы станете богаче своей сестры!

– Ну, это маловероятно, – ответила я, поворачиваясь. – Не думала, что на моем лице написана откровенная зависть!

Мой бывший сосед по столу расхохотался:

– Я хорошо знаю женщин – вы завидуете даже новой шляпке. А при виде такой коллекции, да еще у сестры, да еще если вы бедны…

– Кто вам сказал, что Натали моя сестра? – перебила я Аллана.

– Она сама. Вы, русские, так цените родственные связи, так держитесь друг за друга…

Я посмотрела на Аллана и вздохнула. Объяснить этому самовлюбленному болвану ничего невозможно. Неужели он не понимает, что русские такие же разные, как и французы, а большое число родственников одинаково угнетающе действует на людей любой национальности. Интересно другое: с чего это Наташа выдает меня за свою сестру?

Но вслух я произнесла совсем другое:

– Богатому человеку трудно понять бедного.

– Боже, да вы философ! – восхищенно проговорил Аллан. – Но вот в отношении меня вы ошиблись. Я долго, слишком долго был беден. Затем удачно женился. Мартина была богата. Злые языки судачили, что наш брак держится на голом расчете. Не спорю, сначала так и было, но потом я искренне полюбил ее. И сейчас я вдовец, и мне ее не хватает. Она была некрасива, но умна, и в этом вы чем-то на нее похожи!

Наш разговор прервала Маша.

– Мамочка, мамочка, мне нужно сказать тебе что-то по секрету, – театрально зашептала она.

– Дитя мое, – сказал Аллан, – смело говори по-русски. Ничего, кроме слов «Ельцин» и «Горбачев», я не пойму!

– Мамулечка, – затараторила Маша, – поди скажи Аркадию, он не разрешает взять мне десерт, скажи ему – это нечестно.

– Ябеда-корябеда, – отреагировал Аркадий. – Мать, она выдала тебе только часть информации. Я не разрешил ей в четвертый раз взять взбитые сливки. И не подумай, что я забочусь о ее фигуре, здесь уже ничего не поделать. Но ведь ее прошибет поносус вульгарис. Будет стонать и охать.

– О, как приятно видеть столь трогательную заботу брата о младшей сестре, – произнес тонкий голос.

– Они ухитрялись спорить даже тогда, когда Машка еще не умела говорить, – вздохнула я и вдруг поняла, что что-то здесь не так.

– Как вы здорово говорите по-русски! – заорала, как всегда, во весь голос Маша. – Мамулечка, она говорит по-русски ну прямо как мы!

– Что же здесь удивительного? – сказала Жаклин. – Я ведь русская, девичья фамилия моей матери Коновалова. Сейчас все эмигранты прикидываются князьями, а я признаюсь честно – моя мама была простой девчонкой из деревни, просто Галька Коновалова.

– А как же вы оказались в Париже? – заинтересованно спросила Маша.

– Во время войны моя мать попала в оккупацию, – охотно ответила Жаклин, – а после побоялась вернуться в Россию. Скиталась сначала без денег, жилья и работы, потом устроилась судомойкой в один богатый дом. Ну а дальше все пошло, как в сказке. Богатый хозяин увидел бедную служанку, полюбил ее и взял в жены. Так что я – дитя любви!

– Вы великолепно владеете русским языком, – сказала я, – практически без акцента.

– Мать настояла на том, чтобы в доме было два языка, – пояснила Жаклин. – Она говорит, что, чем больше знаешь, тем лучше.

– Ваша мать жива? – спросил Аркадий.

– Да, слава богу. Может быть, вы выберете день и придете к нам в гости? Она будет очень рада поговорить с русскими. Ностальгия, знаете ли, типично русская инфекция. Мать усердно смотрит вашу первую программу телевидения и обожает все русское. А может быть, вы одолжите нам на пару дней ваших молодых? Мы бы устроили неделю русско-французской дружбы: наша дочь и ваши дети. Это было бы чудесно. Не правда ли, Яцек?

Муж Жаклин оторвался от бокала с коньяком:

– Да, да, дорогая, все, что хочешь!

– Правда, он прелесть? – умилилась Жаклин. – Все, что ни скажу, – на все один ответ: «Да, да, дорогая!» А что ему отвечать, когда он нищий поляк, а все деньги у меня? Да нет, не волнуйтесь, польский, конечно, походит на русский, но Яцек не понимает ни слова, потому что он идиот. – И она громко засмеялась.

Тут только я поняла, что Жаклин совершенно пьяна. Яцек подошел к ней.

– Пойдем, дорогая, нам пора выпить по чашечке крепкого и сладкого кофе.

– Да, – неожиданно покорно закивала Жаклин, – кофе – это прекрасно.

За окнами совершенно стемнело, слуга зажег торшеры. Мягкий полумрак смягчил краски, сделал лица присутствующих моложе. Легкий хмель кружил мне голову – вкусный джин, прекрасное вино… Все вокруг показались мне необыкновенно приятными людьми, слегка резкими на язык, но милыми и приветливыми. Стены библиотеки уютно поблескивали корешками книг. Аркадий, Оля и Маша разглядывали альбом Босха, Наташка и Жаклин щебетали о чем-то на диване. Яцек угощал Аллана сигаретой. Андре тихо вязала в кресле. Андре!.. Андре подняла глаза от вязания и с нескрываемой ненавистью и злобой поглядела на Жана. Взгляд этот, явно не предназначенный для посторонних, поразил меня какой-то детской яростью. В мирной комнате повеяло грозой. Мимо моего лица большой черной птицей пролетела ненависть. Если бы взглядом можно было убивать, Жан свалился бы замертво около бара с коньяками. Увидев, что я смотрю на нее, Андре моментально улыбнулась.

– Ненавижу запах коньяка. Каждый раз, когда Жан открывает этот бар, готова всех убить. Правда, смешно?

Я засмеялась вместе с ней. Засмеялась, но не поверила ей ни на минуту. Коньяк нельзя ненавидеть, как человека. А взгляд Андре был более чем красноречив. И зачем только она стала оправдываться? Чудесный вечер полностью потерял для меня свое очарование.