Он смотрит на меня своими маслянистыми маленькими глазками и садится ближе, я чувствую касание его рыхлого бедра. Буэ, меня сейчас стошнит. Я понимаю, к чему он клонит – одинокая, не самая симпатичная, у меня даже лицо не нарисованное, да кому я нужна такая? Разве что карлику с прыщавым лбом, но уж точно не молодцу-спортсмену. Что ж за банный лист такой? Сколько же можно курить?.. Леночка, милая, где ты? Но Леночка все воркует, ее звонкий радостный голос разносится на несколько пролетов этажей. Она счастлива и пьяна. Я зла и трезва, мой банный лист продолжает:

– Ну, это, че сидишь-то? Давай, что ли, потанцуем.

Я чувствую от него какую-то необъяснимую угрозу. Вся эта милость с его стороны слишком напоминает плохо сыгранную пьесу. Я понимаю, что любое мое движение может спровоцировать его на действия, а потом он скажет, мол, сама полезла, дура несчастная, с горя на каждого встречного-поперечного уже кидается, да и датая была к тому же.

Я щупаю его глазами, выискиваю, что скрывается за стеной примитивных слов и напускного спокойствия. Он одинок, глуп и некрасив. Ему хочется женщины, настоящей, живой, теплой. Он лишь ищет предлог, чтобы вцепиться в меня и взять все что может, пока на мой крик не прибежит хоть кто-то здравомыслящий и в меру трезвый. Сейчас я на минном поле. Я соглашаюсь на танец, Это поможет убить время до прихода ребят.

Медленно встав, он неуклюже берет мои руки и начинает напевать какой-то глупый лирический мотивчик, пошатываясь влево и вправо. Я беру его потные маленькие ладошки и тоже принимаюсь качаться. Мне виден его сальный затылок, мой левый глаз начинает дергаться.

Клац, клац. Ключ поворачивает щеколду основной двери, и в квартиру вваливается шум и веселье во главе с моей подругой и Игорьком. Я мигом выскальзываю из мокрых ручонок Витька и бегу в коридор, с неподдельной улыбкой обнимаю Леночку и прощаюсь с ее кавалером.

В подъезде пахнет синим «Бондом».

Я выбегаю в ночь.

Глава 4.

Во дворе пахнет свежестью и свободой. Желтые огни окон преследуют каждый мой взгляд. Город не спит, в нем дышит молодость. Моему существу бы сейчас пригодилась сигаретка, чтобы важно выпускать из себя дым, словно это не дым, а мысль, которая родилась внутри меня и вышла в этот прекрасный дремлющий мир клубящимися серыми струями. Вдыхаю. Все хорошо.

Как всегда в такие часы, во мне начинает зарождаться тревога, но она не угнетает, а лишь является напоминанием о том, что я тонко чувствующая натура. Дура. Вот так. Все-таки опять скатилась в озлобленность на саму себя. Еще дядюшка Фрейд знал, что нереализованная агрессия превращается в депрессию, ту же агрессию, но направленную на самого себя. Эх… Наверное, стоит объяснить… Вы когда-нибудь собирали пазл? Иногда на заводе бывает допущен брак, и вот картинка вроде бы собрана, но один из пазликов так и болтается, так и пытается выскочить из этой самой картинки. Всем видно, что это его место, что по-другому быть не может. А он все болтается и болтается туда-сюда, не давая покоя ни себе ни людям. Вот это и есть я. И что делать с этим браком, совершенно не ясно. Но самое удивительное – всех вокруг это устраивает, и даже Ленка вызывает больше вопросов, чем я. При ее поведении настоящей оторвы, которая может запивать вино ромом с колой, ей однажды задали вопрос: «А что ты тут делаешь?» Вопрос задала пьяненькая очень худенькая девушка. Ленка не сразу опомнилась и переспросила заплетающимся сонным языком, на что нетрезвая Дюймовочка заявила: «Ну ты ж красивая, зачем тебе это все?» Ленка не нашлась что ответить и смачно глотнула прям из синей бутылки, чтобы побыстрее сменить тему разговора.

– Сашок!

Я вздрогнула, оцепенение отпустило меня. Теперь нужно было справиться с нахлынувшим волнением, как хорошо, что в темноте не видно зарозовевших щек.

– Какие люди в Голливуде, здорова, Саш, чего тут, к Игорьку собралась?

– Здравствуй, Денис… Я… Я только от него.

Денис, как всегда, улыбчив и весел, его высокая стройная фигура выглядит величественно на черном фоне ночного города, подсвеченного золотым светом редких огней.

– Ясьненько, понятьненько. Домой или дальше развлекаться?

– Домой, вниз. Там есть тонкая улочка рядом с церковью. Я люблю гулять там одна.

– Понял, понял.

Только сейчас я заметила в его руках бутылку, он сделал большой глоток и промокнул свои упругие губы ладонью.

– Ладушки, а то смотри, я тоже в той стороне обитаю – могу проводить.

Да ты что? Обитаешь в той стороне? Я сжала зубы и попыталась выдавить вежливую улыбку. Ах, милый наивный Денчик, если бы ты знал весь масштаб моего безумия…

Я знаю не только среду твоего обитания, а даже твой телефон, знаю твой дом номер сто восемь и прекрасно знаю, что в четвертом подъезде на третьем этаже твоя двухкомнатная квартира часто пустует по причине отсутствия в ней как тебя, так и твоей много работающей матушки Ирины Васильевны, бухгалтера в одной небольшой строительной фирме. Я знаю, что ты любишь легкий рок и блондинок, чипсы со вкусом краба и светлое пиво. Знаю, что на своем выпускном ты вывихнул левую ногу, и твой лучший друг Шаман весь вечер протаскал тебя на своей спине. У меня есть фото этого вечера и фото тебя в первом классе. А еще однажды я провела целый день в парфюмерном магазине, пока не нашла запах твоих духов.

Но да, ты обитаешь в той стороне, как ни странно.

– Действительно? Ну… Если только нам по пути.

Стало холодно? Я почти не дышу, боясь спугнуть этот момент, боясь растворить его в своем одиночестве. Почему мой голос так дрожит? Я же уже оставила все эти сумасбродные выходки в прошлом, только лишь иногда обращаю внимание на брошенные пачки «Мальборо» и представляю, что эту бумажку смял именно ты, своими длинными гибкими пальцами с аккуратными розовыми ногтями…

Денчик, словно читая мои мысли, закуривает. Золотистая пачка вновь оказывается в кармане его темно-синих джинсов. Я принимаюсь глубоко вдыхать этот дым, мне кажется, что он связывает нас, делает одним целым.

Мы медленно начинаем идти.

Ленка сошла бы с ума. И сойдет, если мое сердце не разорвется и я доживу до утра, чтобы с первыми лучами солнца позвонить и выложить ей все это на одном дыхании. А ведь сколько ночей мы с ней провели, обсуждая каждую случайную встречу с тобой, мусоля каждый твой взгляд, улыбку и скупое слово, милый Денчик.

Лене действительно удалось убедить меня в тайных знаках и намеках, в том, что ты влюблен и боишься признаться, в том, что все это не глупая случайность. Я верила. Верила! А теперь иду рядом и не верю.

Вновь начинает моросить мелкий дождь.

Глава 5

Дождь – это музыка, но ее нужно слушать кожей.

Я раскрываю ладони навстречу мелким каплям. Мир вокруг сжался, обесценился, обесцветился, есть только наши шаги в этой пустынной улице.

Ты говоришь о собаках, я улыбаюсь и отвечаю односложно «да, уга, ага, правда?» Но тебя, кажется, устраивает собеседница со словарным запасом одной известной особы по имени Элла. Мы все идем, и мой дом выделяется из десятка других лишь тем, что именно здесь все и закончится.

Вот и все. Мой подъезд с исписанными черным маркером дверьми: «хочешь зарабатывать 200 К? В месяц», «соль Al'bus89354…» и еще куча подобной дряни. Скука. Денчик молчит.

Я не осмеливаюсь завершить этот момент, для меня это словно убийство, но мучение достигает предела. Скажи мне «пока», дай мне шанс просто уйти, не разлетевшись вдребезги. Пожалуйста, отпусти меня…

– Слушай , Саш, а ты там… как, что? Одна?

– В смысле?

Сердце мое екает, ойкает и барабанит по батареям.

– Ну, я что думаю, у меня тут коньячок. Одному пить не гуд, у меня дома маман, может, к тебе?

Я растекаюсь по асфальту. Вот надо же иметь столько наглости! И ладно бы весь район не болтал о его разрыве с красоткой Дианочкой с третьего курса медицинского…

– Эмм… Прости, я не…

– Предки дома? Ну ладно, видать, не судьба. Я просто думал, мы же вроде как друзья, со школы знакомы, с одиннадцатого класса.

– С десятого. Нет.

– Что нет?

Я явно смогла озадачить моего мужчину мечты. Со мной нужно учиться вести разговор. Он этого знать не мог, бедняжка.

– Нет у меня никого. На даче, сезон шашлыков открывают. Просто я… – Мне стоит большого труда отказать ему, я не верю в его искренность и не хочу быть ему другом, я не смогу быть рядом и не быть вовсе, это мучительно, это садизм. Лучше сказать все сразу. Не оставлять шансов. Я переболела. Это остаточное, оно проходит. Не поддаваться, не верить, не ждать. Просто отказать ему. Просто… Ведь это просто, да? Сказать – нет. Нет. Скажи, черт побери, «нет»!!! – эмммкккхх…

– Саша, все в порядке? Давай зайдем в подъезд, а то так и заболеть можно.

Ну вот, это первая продолжительная беседа с парнем, из-за которого мне пришлось купить новую подушку, а я уже произвела впечатление идиотки.

– Денис. Я… Кхм. Я пойду.

– Давай я тебя, что ли, до двери провожу, ночь все-таки. Ты на каком этаже?

Нужно было сказать, что родители дома. Чертова привычка говорить правду! И да, я не считаю постыдным, что двадцатилетняя дылда все еще обитает в своей естественной среде заботы мамочки и папочки. Хотя немного завидую Ленке, ведущей вполне себе вольную жизнь в доставшейся от покойной бабули квартире.

Как-то неожиданно мы оказались на моей лестничной клетке, трясущимися руками я пытаюсь достать ключи.

Он рядом.

– Ладно. Спокойной ночи.

– Спокойной, слушай, пусти в туалет. Я уйду, просто реально…

Я морщусь и, не в силах слышать еще хотя бы одно слово, открываю тяжелую дверь.

Глава 6

Его синяя олимпийка инородно смотрится в моей маленькой прихожей. Мокрые грязные следы раздражают мою внутреннюю домохозяйку, но внешняя лентяйка, как всегда, побеждает в секундном споре за чистоту.

Я прохожу на кухню.

Денчик выходит из ванной с мокрыми руками.

– Не знал, каким полотенцем вытереть.

Шлеп, он оставляет мокрые следы на своих тугих штанах.

– Слушай, извини за вторжение. Давай коньячка плесну, согреешься, а то ты дрожишь вся.

– Франция или Италия?

– Что?

– Интересно, где на самом деле был придуман первый коньяк, во Франции или Италии? Город назывался «Коньяк», это во Франции, а в Италии есть легенда о виноградном бренди.

– Не думал об этом…

– Плесни.

Я достаю белые кружки, и мы начинаем пить, неловко и чопорно. Я слишком серьезна, он механистичен. Все это напоминает поминки здравого смысла.

– Эм. Помнишь Шамана?

– Ага.

Хлюп. Чафк. Прелестная ночь.

– У тебя можно курить?

– Нет, мать повесится.

– Оу… Это серьезно.

Молчим.

Как хорошо, что судьба не дала мне возможности стать его девушкой, иначе бы можно было уже захлебнуться тишиной. Лингвистический пост. Языковая диета. Словесное воздержание. Господи, да что с нами происходит?

Почему его темные волосы сплетаются в упругие смешные завитки и не дают покоя моему взгляду? За что он смотрит на меня своими пьяными голубыми глазами, сидя на моей кухне, на моей табуретке, на которой я так часто сидела и мечтала о нем же за утренним чаем? За что это мне теперь? Сейчас! Когда уже казалось, что выдох был и предстоит новый вздох, но пошло не в то горло, и боль пронизывает пищевод… Или это душа, а не пищевод? Никогда не была особенно набожной, только если в той самой всуе. Да что ж за голова-то у меня такая. Сосредоточься и скажи ему что-нибудь ни к чему не обязывающее, чтобы можно было спокойно допить и попрощаться как друзья. Так, настройся, вдох, еще вдох, – давай!

– Эмм… А что ты думаешь о… – курицах, нет никто не говорит с мужчинами о курицах, к тому же он может подумать, что это плохо завуалированная отсылка к его бывшей, так-так, сосредоточься он смотрит на тебя. Уф, уф, выдох, давай, девочка, соберись! – О… Об… Оо… Дюймовочке? Да! О Дюймовочке, очень печальная история.

– О. Ну, нормальная такая сказка, чего печальная-то?

– Смерть всегда печальна.

– Так там никто не умер.

– Как? Нет, нет, мы явно говорим о разных сказках. Птица умерла, а после это существо восстало из мертвых и отнесло девочку в прекрасную страну? Нет, нет, здесь явная аллюзия на Рай, крылатый прелестный народец…

– Сашенька…

В меня впиваются его губы. На вкус они хуже, чем на вид, он плохо владеет своим языком. Мой квадратный зад упирается в стол, и я поддаюсь. Странно, он не такой вкусный, как в моих снах, где-то неуклюжий и совсем нетрезвый, его руки сразу проникают под мою майку.

– Не нужно, Денс.

– Ну чего ты? Я все знаю, не ломайся…

Он не ласкает мне шею и плечи, не целует с придыханием запястье, он просто сосет мою нижнюю губу, кряхтя и отдуваясь, как старый дед. БДЫЖЬ! С таким звуком разбивается мое очарование им.

За окном злая полная луна выплескивается медовым блеском по скучающему небу. Она интересней, чем его поцелуи. Он резко поворачивает меня спиной к себе.

– Пусти.

– Да че ты, уже начали же.

Его руки крепко сжимают мои, и я чувствую напор, он возится со своей ширинкой.

– Пусти, говорю!

Денис явно воспринимает мою борьбу как заигрывание и не без труда закидывает меня на плечо, несет в комнату. Я пытаюсь вырваться, но он груб и упорен.

– Пожалуйста, не трогай меня…

Я плачу, а паузы между словами заполняет его горячий-неуклюжий язык. Он наваливается на меня всем телом, он не жалеет меня, не думает обо мне, в его руке крепко сжата моя грудь, от напора кажется, что она вот-вот лопнет, мне очень больно, но больше страшно. Голос застревает в глотке. Мне сложно кричать, я несу что-то бессвязное, повторяю его имя все так же в своей постели, но уже не зовя, а отгоняя, моля его не о любви, а о пощаде.

– Денис, пожалуйста…

Он закрывает мой рот.

Я кричу и в последней попытке спастись от неизбежного сжимаю ноги и извиваюсь, как уж на сковородке, ни разу еще мое тело не обладало такой грацией. Видимо, мне удалось задеть его, сделать ему больно, он отпускает меня. Бросает, почти плюет в меня.

– Шлюха, зачем пустила тогда?

– Убирайся вон, урод! Мразь поганая!

С невероятной резвостью я вскакиваю с кровати и хватаю его за шкибот. Удивительно, откуда во мне взялось столько силы, но, видимо, адреналин и впрямь чудесная штука. Я открываю дверь и пинком вышвыриваю это пьяное тело в подъезд.

– Куртку верни!

С удовольствием, мне твои вонючие тряпки не нужны, лишь обтираться об них. Я резко хватаю его олимпийку и со смаком швыряю в его лицо.

ХЛОП!

Вот теперь действительно все. Аплодисменты!

Мужчина мечты, мать его…

Глава 7.

Я осталась одна со звоном тишины в ушах. Голова проламывалась от натиска обрушившегося на нее отчаяния. Я принялась тереть виски. Мои руки синие. Все в пятнах. Болит.

Кричать не хочется. Я не чувствую течения жизни в моих венах, словно все тело – мокрые тряпки. Марионетка. Марионетка с разорванным ртом. Меня начинает швырять из стороны в сторону, тело бьется о стены и шкафы узкого коридора. Хватит. Хватит. Сглатываю сухость во рту и бегу в свою комнату. На столе лежит исписанная лекциями тетрадь, вырываю последнюю страничку и судорожно ищу карандаш, ручку, да хотя бы и кусок угля! Черт. Ну вот, наконец – огрызок тупого карандаша, мне хватит. Пишу резко, острыми углами букв, не свойственным мне почерком:

«Я хочу рисовать свет,

Я хочу рисовать тень,

Мне не нужен больше ваш шанс,

Мне не нужен больше ваш день.

Я хочу засыпать враз,

Я хочу уходить два,

Не могу больше быть так,

Словно воздух не он – газ,

Я сломала себе очки,

Не носила их никогда,

Все, что было плохое, уйди,

Свет забил уголки глаз,

Я сломала себе зрачки,

Я сломала себе тебя,

Вот теперь уже уходи,

Это больше не про меня…»

Фу-у-ух… Ну вот и докатилась, мои первые стихи. Получилось плохо, но мне реально стало легче, словно я выплеснула все лишнее из себя. То, что мешало, доставляло дискомфорт, кололо, давило на череп… Это как рвота. Раз – и тебе стало лучше. Интересно, насколько вообще морально использовать искусство в целях очищения себя от грязи? Не становится ли оно токсичным после таких вот манипуляций? Это эгоизм в чистом виде, но я не великий поэт, поэтому не буду терзать себя мыслями о творчестве… Или? Если честно, думаю, что искусство – это в некотором роде точка зрения творца в общем, а не секундная слабость. И да, эта точка зрения имеет, между прочим, размеры вселенной. Человек, занимающийся творчеством, видит жизнь немного по-иному, и это подталкивает его не только опираться на уже существующие возможности мира, а находить абсолютно новые.

Можно подумать и на тему «искусство и человек» – всегда ли человек и есть творец? Или искусство полноценно и может существовать без человеческого вмешательства? Пример: природа. Розовый закат в сиреневых облаках с растекшимися белыми разводами… Пускай это мгновение, но что в нем? Где грани и пределы искусства? Кто стоит во главе? Человек или вселенная? Искусство должно быть движением вперед. Попыткой постичь что-то новое, необъятное, вечное. А мои потуги – это так, гигиена чувств и эмоций, выплюнула и довольна. Хотя, должна признать, такие мысли помогают отвлечься – думай о том, что тебе не свойственно, и будет легче. Неплохой способ. Нужно запомнить.

Мда… Ладушки. Теперь уж точно все. Успокоилась.

Приехали.

Вернемся к точке отсчета. Денчик.

Моя первая страстная любовь, выплаканные глаза и тысячи смоделированных ситуаций нашей счастливой семейной жизни. Все это рухнуло на меня мраморным надгробием собственных мечт. Много намечтала – лихо получила. Это нормально. Я даже чувствую себя лучше. Нет, честно. Во мне, наконец, что-то изменилось, что-то наладилось.

Я даже подозреваю, что конкретно. Надежда. Да-да. Именно! Ведь это чувство сродни крысе, приспосабливается к любым обстоятельствам и скребется внутри своими когтистыми лапками. Ты ей: «Ну хватит, хватит, все же ясно, ничего не будет», а она тебе: «Да, не будет, невозможно… Ля-ля-ля.... м-х-х.... тру-ту-ту.... мммм… а вдруг?» И ты такая – «Черт! Черт! Черт!». Как же избавиться от этого ощущения? Отчиститься, отмыться, чтобы не свербило внутри и можно было жить дальше – просто, без затей. Но оно зудит, зудит…

Когда ты расстроена – можно реветь, вымазать лицо тушью, слезами, соплями, да чем угодно – тебе становится легче. Когда ты злишься, можно орать, матюкаться, в конце концов, разбить что-нибудь или дать кому-нибудь в лоб… С надеждой не так, она вцепляется в тебя своими безжалостными конечностями и врастает в твое существо, бороться с ней бесполезно, ее не выскоблишь, не вытравишь. И вот, только доходя до самой точки невозврата – будь то окончательный проигрыш, смерть или насилие, – она перестает существовать. И ты очищаешься через свое падение. Воскресаешь оплеванным, но новым, без этой вечной чесотки у тебя в мозгу. Вот и мой час настал.

Наконец. Какое облегчение.

Глава 8

– Да ладно!

Ленка в порыве чувств отковыряла свой наращенный ноготь.

– Вот гад… Не, ну это ж… Тебе налить чего?

– Нет, не нужно, но я в шоке от его наглости. Когда он успел все разболтать?

– Я тебе больше скажу, даже я поверила… Думала, ну ты и гадюка, раз мне первой не рассказала! Там уж такие подробности обсуждают, – как, где и с какого бока…

– Воистину! Чем жестче ты оказываешь парню в близости, тем изощреннее ваши интимные отношения с ним в его россказнях друзьям.

– Мда… это… смотрю, ты не сильно расстроена. Уф… Синяки-то какие…

Ленка с жалостью и болью глядит на мою грудь.

– Зачем же ты такой вырез надела?

– А чего мне стесняться? Мне совершенно не стыдно за синяки, мне даже больше стыдно за тех, кто распускает эти поганые слухи. Хотя шут с ними… Пускай терпятся.