Юля прислонила швабру к стене и села на табурет у больничной койки. Каждый раз, когда Сонечка звала ее по имени, из сердца вылетали искры. Было ли дело в травме или в самой Сонечкиной сути, но она помнила. Единственная во всем мире. Если, конечно, не учитывать нечисть.

– Здорово, – постаралась улыбнуться в ответ Юля. – Голова больше не болит?

– Ну, бывает, – немного потускнела Сонечка. – Но ко мне тут даже профессор какой-то нагрянул, меня аж два раза просветили и сказали, что всё, арривидерчи, дорогая, живи снова как человек!

Юля кивала, слушая ее болтовню, хотя в глазах потемнело, а виски пронзило болью – это оголодавшее Лихо не выдержало и присосалось.

– Да ты не расстраивайся, – заметила Сонечка переменившееся лицо санитарки. – Я буду к тебе забегать, два раза в неделю, по четвергам и субботам, договорились?

Конечно, Сонечка не могла оставаться здесь вечно. Ее ждали школа, родители, старшая сестра, которая точно так же не могла запомнить Юлино имя, чему Сонечка страшно удивлялась.

«Ну нельзя же быть такой бестолковой!», – возмущалась Сонечка, на что сестра только фыркала: кто вообще запоминает санитарок?

– А ты сегодня Дрёмушку покормишь? – спросила Сонечка, перевернувшись на живот. – Мне с ней так хорошо спится, даже не знаю, как дома буду.

Юля подошла к подоконнику и тихонько постучала по нему костяшкой указательного пальца. Из-за шторы тут же выглянула маленькая, с локоть ростом, старушка в вязаном кардиганчике и круглых очках. Повеяло сдобой и корицей. Белые, как лебединый пух, волосы были стянуты в пучок, из кармана торчали крохотные спицы и шерстяная нить. Старушка улыбнулась Юле, обнажив такие же заточенные, как у Лиха, зубы.

– Здравствуй, Дрёма, – прошептала Юля.

– Ой, как здорово! – обрадовалась Сонечка, хотя и не могла видеть старушку. – Кататься мне сегодня верхом на единороге по сахарным холмам!

Старушка сипло рассмеялась. Пока Юля кормила ее, а она кочевала из палаты в палату, все шло неплохо. Дрёма знала толк в сновидениях. Сытая, она убаюкивала и сторожила детский сон, но голодная навевала такие кошмары, что вопли ужаса пролетали по всему этажу.

– Давай-ка руку, – велела старушка Юле.

Маленькая сухая ладошка крепко сжала Юлин палец и послышался тихий-тихий напев, будто читали молитву. Юля вздрогнула – палец словно глубоко кольнули иглой. Выступила капля крови. Дрёма выпила ее, причмокнув.

А Юле показалось, что ее выпили до дна. Вновь заломило поясницу и колени, из жара бросило в холод, сбило дыхание, словно марафон пробежала. Только в голове слепым мотыльком билась мысль: если Дрёма выпьет чужой крови, если заберет силы у Сонечки или у другого больного, им может не хватить на борьбу. А Юле хватит.

Она проверяла.

– Ух и сладенькая! – восхитилась старушка, облизнувшись.

У Юли отлегло от сердца: любить Дрёму она не любила, но и от нее был прок. Пусть после и оставалось ощущение, словно ее по рельсам раскатало, но зато никаких снов, никаких кошмаров – Дрёма тоже умела быть благодарной.

…что же было сначала: люди ли перестали ее замечать или нечисть появилась из ниоткуда?

Юля не раз над этим размышляла: считать ли всю эту нечистую братию утешением? Раз уж по какой-то причине все люди (если, конечно, не учитывать Сонечку) не могли ее запомнить, то хотя бы эти, неприкаянные, голодные, сердитые, но памятливые – с ними ведь было интересно. И они благодарили ее, кто как умел. Защищали, утешали. А были бы люди – они бы так смогли?

Дрёма прошаркала по подоконнику, неодобрительно покосившись на Лихо.

– Этот что тут забыл? – проворчала она, усаживаясь на спинку Сонечкиной кровати.

Юля повела плечом, мол, мне почем знать, делаю, что могу. Он со мной как на цепи. Только цепь что-то слишком давит сегодня.

– Ой! – вдруг вырвалось у Сонечки.

Юля обернулась и чуть не зарычала от злости: Лихо незаметно переместилось на кровать и мяло воздух возле Сонечкиного уха. По палате поплыл аромат сахарной ваты.

– Ах ты, зараза! – выпалила Юля, и Лихо испуганно отскочило к дверям.

– Ничего-ничего, – всполошилась Сонечка. – Со мной всё хорошо.

«Нет, до дома не доведу – убью раньше», – мстительно пообещала Лиху Юля.

Уходя, она услышала, как Дрёма завела колыбельную – тихую, мягкую как пух в перине.

…а может началось с того, что друг в одночасье исчез вместе с велосипедом и памятью о Юле, словно забрал с собой и то и другое.

* * *

Юля плелась по улице, рядом ковыляло повеселевшее Лихо, одним глазом выглядывающее в толпе слишком счастливых людей.

– Как ты вообще сюда добрался? – недоумевала Юля.

– Женщина… вкусная, – облизнулось Лихо. – Потом заблудился. Почуял – ты.

– Всыплет тебе Леший, будь уверен. А если бы не нашел меня, так и застрял бы в городе?

Леший, хоть и шпынял Лихо за все его проделки, все же предпочитал держать паршивца под рукой.

– Я тебя везде найду.

Автобуса ждали долго: тот сначала опаздывал, а подъехав к остановке, расчихался, дохнул черным дымом из-под капота и умолк. Юля укоряюще посмотрела на Лихо:

– С тобой далеко не уедешь.

Лихо поежилось, глаз у него забегал, двенадцать пальцев сплелись в замок. Одновременно раздался оглушительный хлопок и скрежет – на соседнем перекрестке тонированный внедорожник влетел в забор и выдрал его из земли с арматурой. Водитель заглохшего автобуса потер затылок: вот дела!

Юля взглянула на пристыженное Лихо.

– Ты знал, да? – спросила она.

– Знал, – кивнуло Лихо. – Леший сказал – тебя беречь. Не хочу в крапиву.

Юля, все еще ошарашенная миновавшей бедой, махнула в сторону парка: пешком, значит, пешком. Она сколько угодно могла злиться на выкрутасы Лиха, но его прозорливость дорогого стоила.

– Девочка, – неожиданно вспомнило Лихо, когда они свернули с проспекта сначала на щебенку, а затем на тонкую вьющуюся тропинку к лесу.

– Ты ведь ее не тронул? – строго спросила Юля.

– Чуть-чуть. – Лихо заметно приуныло. – Она умрет скоро.

Юля запнулась, грохнулась на колени, разорвала джинсы о камень. Лихо протянуло ей ладонь, но Юля могла только смотреть на него снизу-вверх.

– Ты?.. Что?

– Я видел, – досадливо развело руками Лихо.

Юля знала, что Лихо не умеет врать. А Сонечку только-только собрались выписывать. Выходит, что? Выпишут, вернется домой – а там…

– Расскажи! – потребовала Юля.

Лихо зашмыгало носом: видно было, что ему неприятно говорить об этом:

– Домой нельзя – не успеют спасти.

Юля замерла. Но что же делать? Предупредить врачей? Только кто ей, санитарке, поверит? И ладно бы той, что десять лет в больнице отпахала, но новенькой? Они ведь все поголовно считают ее новенькой, и не докажешь, что каждый день бок о бок ходят. Никто и слушать не станет!

– Попроси, – предложило Лихо неуверенно. – Он поможет.

Юлю передернуло. Идти на поклон к Лешему? Хорошо, если попадешь под хорошее настроение, а если нет, можно самой из леса не вернуться. И хотя за Юлей числилось не одно доброе дело – и русалок озерных подлечила, когда отраву в реку спустили, и Кикимору выходила после пожара – но на добро память у лесного духа была короткая. Впрочем, по его приказу берегини сплели для Юли оберег от хворей, а Кикимора в доме ее похозяйничала и двери от воров запечатала. Но никогда ни о чем Юля Лешего не просила.

А теперь выбора не было.

* * *

До леса добрались затемно. В чаще тревожились деревья, вздыхала за буреломом трясина, плакал ребенок – должно быть, Игоша, Кикиморы сын. Чем глубже, тем чаще мелькали тени, проверяли, кто идет, но, завидев Лихо, скользили мимо.

Тропа окончательно скрылась в палой хвое, Юля перешагивала через валежник, продиралась сквозь колючий кустарник, сама не заметила, как вымокла в росе. Крик сипухи вспорол тишину как бритвой, заставил вздрогнуть. Если Леший не откликнется, сама Юля отсюда вряд ли уже выберется…

За спиной вдруг раздался утробный рык. Юля обернулась. Из кустов напролом вышел медведь вдвое крупнее обычного, с оскаленной пастью. Он поднялся на задние лапы, вновь зарокотал, тягучая клейкая слюна закапала на землю. Маленькие безумные глаза уставились на Юлю.

Она стояла неподвижно.

И тогда зверь опустился перед ней, свернулся клубком, прокатился меж деревьев и вышел обратно человеком, пусть и громадного роста, с илисто-зелеными волосами и круглыми глазами без ресниц.

– Не признал тебя сразу, – извинился Леший. – Какая нелегкая принесла?

– Да вот, приблудилось тут одно недоразумение, – Юля указала на притихшее и вжавшее в плечи голову Лихо, – чуть человека не убило.

– Скверно, – признал Леший. – Благодарствую тебе. А ты, – он ткнул пальцем в Лихо, – теперь у меня в крапиве просидишь до полной луны.

Лихо покосилось на тонкий месяц, пришпиленный к черному бархату над верхушками сосен, и обреченно вздохнуло.

– Ну, пойдём, провожу тебя, коль такое дело, – предложил Леший Юле.

Сучья и сухие стволы оглушительно трещали под его ногами. Юля едва за ним поспевала.

– Хмуро у тебя на душе, – проницательно заметил Леший. – Подсобить чем?

Юля удивилась, но воодушевления не выдала. Слишком страшно стало вспугнуть удачу – чтобы Леший да первым предложил помощь, что это на него нашло?

– Девочка, которую Лихо чуть не убило, Сонечка, – несмело начала Юля, – понимаешь, она мне очень дорога. У нее травма головы была серьезная. Если бы ты мне что-нибудь дал для исцеления…

Леший неразборчиво заворчал и, казалось, забыл о Юле. Он напряженно размышлял, хмурил кустистые, как осока, брови, то внезапно останавливался, разглядывая Юлю, как впервые, то срывался с места, и Юле приходилось бегом его догонять. Все это время она с тревогой ждала – поможет или засмеет?

– Коли надо тебе живой воды, полезай за ней в топь, – проронил Леший, когда они вышли к болоту, и Юля почувствовала, как холодом наполнилось сердце. – А как наберешь – крикни, да и вытащу тебя за волосы. Только смотри, далеко не ходи, а то не воротишься. Что, готова ты ради этой человечишки жизнью рискнуть?

Юля смотрела на свое отражение в черной стоячей воде: бледная, худая, глаза в пол-лица.

Кивнула.

– Заодно достань мне со дна монетку, что там утопла, – напутствовал Леший.

Что-то в нем переменилось. Обычно по-отечески властный и снисходительный, он вдруг как будто смешался, застыдился неизвестно чего. И хотя тон его – насмешливый, безразличный – остался прежним, но в глазах засквозили и тревога, и тоска.

Ледяная вода мгновенно забралась в кроссовки, стоило только подойти к трясине. Юля помедлила, обернулась. Ей вдруг стало жаль своей никчемной мутной жизни. Но Лихо никогда не врет, не умеет попросту. А значит, никого, кроме Юли, на Сонечкиной стороне нет.

– Струсила? – спросил Леший, ухмыляясь.

– Дай, во что воды набрать, – ответила Юля упрямо и протянула руку.

Они долго буравили друг друга глазами: хозяин леса и девчонка, вдвое его ниже. Леший сунул здоровенную