Глава 3

Мила.

– Мне нужен развод, – пытаюсь придать голосу уверенности. Чтобы каждое слово звучало четко, отбить его молоточком, как когда-то давно я свои пуанты.

Прячу руки в широких карманах. Чувствую, как потеют ладони от нервов – я сильно волнуюсь. На кончиках пальцев покалывание.

В его глазах не отражается ничего. Глеб просто застыл, словно готов слушать продолжение моей реплики. Ничего не значащая речь.

Больно понимать, что ему все равно. Сколько бы ни настраивалась, сколько ни готовилась – видеть равнодушие болезненно. Сердце не берегу. Оно нещадно бьется в истерике, просит помиловать его. Оно и так настрадалось знатно. Я хозяйка неблагодарная, потому что до сих пор смотрю в его глаза, силясь увидеть хоть грамм сожаления. Его нет.

Глеб отпивает глоток своего американо и тихо опускает чашку на блюдце.

– Как интересно получается, Мила, – голос холодный, как глыба льда. Нотки ненависти, пренебрежения. Режут своим острым краем, – ты четыре года не давала о себе знать, а тут вдруг… Просто любопытно, чем вызвана твоя такая, – он подбирает слова, ищет, как бы задеть меня. Заслужила. Признаю. – Спешка?

Я выдавливаю из себя улыбку. Последний прыжок. Он должен быть лучшим. Я буду достойна аплодисментов. Пусть они и звучат в моей голове.

– Пора закончить то, что я начала. У каждого из нас теперь своя жизнь, – отворачиваюсь на секунду, вспоминая, как Зойка рассказывала о ее встречи с Глебом и, как ее, Ритой.

Глаза прикрыла. Сейчас бы не расплакаться, будет фиаско. Эту партию я должна отыграть как нельзя лучше.

– Ты права.

Глеб всматривается в меня. Изучает. Вытягивает душу, ответы, мысли. Все же отражается в глазах, поэтому снова прикрываю их. Должно выглядеть, будто я устала и этот разговор должен уже меня утомить. И только я знаю, что это далеко не так.

Он опускает свой взгляд, двигается вниз. Губы – на них задерживается чуть дольше – шея, грудь, что спрятана под толстовкой, руки, они сложены на столе, и я позорно положила локти.

– Ты другая.

– Тебя это удивляет?

Хочется признаний, что скучал, думал, вспоминал. А потом перед глазами та плохо сделанная фотография из клуба, где Глеб довольно откровенно прижимает к себе ту блондинку. Маргарита – такое сильное имя. Моя любимая героиня в классической литературе. Маргарита, что подруга мастера. А теперь я ненавижу это имя. Оно пошлое и безобразное. Ни капельки нецарское.

– Нет. Нисколько.

До меня доносится аромат его туалетной воды. Там снова нотки сандала. В прошлой жизни они мне нравились. Тяжелый, грубый аромат, но проникал с каждым вдохом и осваивался в каждой моей клетке. Намертво. Бесповоротно.

Я помнила его долго. А потом… забыла.

А сейчас он вроде бы такой же, но нет. Нет уже той грубости, что была. Там есть что-то нежное и мягкое. Пушистое. Только пока не могу понять, что это. Не цветок и не фрукт.

Поднимаю руку, чтобы официант рассчитал нас. Те пятнадцать минут, что мы здесь сидим, уже кажутся вечностью. Наваливается на меня, пытается придавить. Я сопротивляюсь из последних сил.

Чек маленький, положенный в какую-то странную коробочку, словно это сокровище. Всегда забавляла такая подача.

Глеб берет этот сундучок и, не глядя, расплачивается карточкой.

– Я могу сама за себя заплатить.

– Это лишнее, – меня не удостаивают даже мимолетным взглядом. Высокомерный и самоуверенный Глеб Навицкий.

– И все же.

– Отдашь потом, – язвительный изгиб губ.

Мы выходим вместе. Чувствую его взгляд у меня на спине. Хотя сначала на затылке. Рассматривает косу. Возможно, удивляется. Он никогда не видел меня такую и с такой прической. Потом опускается вдоль позвоночника, цепляет ягодицы. Шорты очень короткие.

На крыльце никого уже нет. Тот парень ушел. Он хотел со мной познакомиться, но мне сейчас точно не до новых встреч. Разобраться бы со старыми.

Полный вдох грудью. Сейчас я совершила практически невозможное. Я решалась на эту встречу несколько месяцев.

Зойка предлагала поехать со мной. Оказать поддержку. А Соня – сесть за соседним столиком и все контролировать. Но девчонки мои рядом, даже если я их не вижу.

– Задница отпад стала, балеринка, – остановка сердца, дыхание прерывается.

Все замедляется на мгновение, а потом снова движется в привычном темпе. Но ритм сердца никак не восстановится. Чертит свои зигзаги, показывая аритмию.

– Нравится? – слетело с языка.

Ругаю себя, ведь не должна была. Полная засада.

Глеб подходит чуть ближе. Аритмия ощущается сильнее, зигзаги – острее и выше. А я понимаю, что та мягкость и нежность ничто иное, как мята.

Навицкий отворачивается и ухмыляется. Словно хочет скрыть свои истинные эмоции. В груди бьется надежда, что не все потеряно.

Он наклоняется ко мне, и мята улавливается сильнее. Охлаждает мой пыл. Щекочет своим дыханием. Ноги подводят. Еще секунда, и я упаду, потому что опоры под ногами нет. Только если он возьмет меня. Глеб всегда был моей опорой.

– Нравится.

Отстраняться не спешит. Слышу его вдох. И кажется, что он носом проводит вдоль щеки. Но это только игра воображения. Не истинная картинка.

А потом отходит от меня на безопасное расстояние, словно ничего и не было.

– Развод, значит, – заключает он.

– Угу.

– Хорошо. Скинь тогда, куда надо подъехать.

Глеб поднимает руку, смотрит на часы. Демонстрирует мне свои «AUDEMARS PIGUET» с титановым браслетом. Такие же холодные и стильные, как и Глеб сейчас.

– Спешишь? – снова вырывается из меня вопрос.

Взгляд острый, он убивает. Без предупреждения и шанса на выживание. Пронзает насквозь.

– Спешу.

– Тогда не смею больше задерживать.

Я отхожу к своей машине. На спине чувствую все тот же прожигающий взгляд. И снова он опускается на мои ягодицы. Не выдерживаю и оборачиваюсь. Последний раз выдавливаю из себя улыбку. Доигрываю партию до конца, до последнего аккорда, последнего вздоха, последнего движения. Ровно, аккуратно, выкладываюсь на полную.

Музыка в голове. Она громко отбивается от стены. Звуки повсюду. Окутывают меня, что хочется двигаться, выплеснуть все, что внутри. Танцевать на пальцах, голыми ногами. Душа моя на кончиках этих пальцев. Такая хрупкая, что сильный удар по клавишам может ее разбить.

Просто улыбка. Ничего не означает. А может, сказать все, что гнетет меня все это время? Мысль мимолетная, но хочется увековечить ее.

Легкий взмах руки, перышко.

Глеб повторяет мой жест и отходит к своей машине. Противный писк сигнализации, мягкий и плавный ход, и вот он уже встроился в крайний ряд, что уносит его от меня. К ней.

– Передавай привет Рите, – говорю я себе тихо под нос.

Сажусь в машину и даю волю слезам.

Глава 4

Мила.

Плачу долго. Не заботясь о том, как буду выглядеть потом. Размазываю тушь, помаду. Эти слезы рвут мне душу. Но остановиться не могу. Они переходят в истерику. Такую, от которой начинаешь выть, будто самая сильная боль мира обрушилась на тебя.

Смотрю вдаль, где некоторое время назад скрылась машина Глеба.

Сейчас у него красивый черный Порш «Кайен». Не такой дикий и свирепый, как ярко-синий Ягуар. Тот еще долго являлся мне во снах в том пламени, что и поглотил его. А еще Марат. Он никогда мне ничего не говорил, просто улыбался и подмигивал.

После таких снов я всегда просыпалась в слезах. Они вообще за последние четыре года были частым спутником.

Телефонный звонок доносится из моей сумки. Трясущимися руками пытаюсь расстегнуть молнию. Движения резкие. Я боюсь не успеть. Вдруг это звонит он?

Мистер М бы меня в первую очередь попросил взять себя в руки и выровнять дыхание. Его голос всегда успокаивал. Вспоминаю приятный тембр, что вибрирует, когда он говорит, и снова считаю про себя. Такой банальный совет от мамы, но сколько раз он меня выручал.

Как только я дошла до цифры семь, телефон нашелся. Лежал в боковом кармане. Почему я сразу не догадалась, что положила его туда?

Это не Глеб. И не Мистер М, хотя от него получить звонок было бы странно, особенно в это время.

Зойка.

– Ну? – без приветствия начинает выспрашивать Зойка.

Я только всхлипнула. Воспоминания снова накрыли. Его Порш, аромат, что теперь смесь сандала и мяты.

Он назвал меня дурой и сказал, что ему нравится моя задница. Да, именно так он и сказал. Сквозь слезы прорезывается смех. Дикий немного, похожий на истерический.

– Эй, Милка? Он что, тебя обидел?

– Нет, все в порядке.

– Не очень-то и похоже. Ты где? – беспокойные нотки в голосе.

– Рядом с тем кафе, где назначила встречу.

– Ясно. И давно там сидишь?

– Не знаю, я не засекала.

– Как все прошло?

– Ну… он сказал «хорошо», – слово, что должно радовать, на деле вызывает тошноту.

– Значит, скоро ты станешь свободной, Апраксина. Ты же вроде за этим к нему ездила.

– Мистер М сказал, что перед тем как решиться на такой шаг, нужно понять, что я чувствую.

– И что ты чувствуешь?

– Что я чувствую,.. – повторяю я за ней, словно сама превращаюсь в Мистера М. – Опустошение, разочарование, теплоту.

– Вот последнее не поняла.

– С Глебом всегда так. Чувства на пределе. Нервы накалены. Все очень контрастно. От этого всегда подбрасывает вверх и опускает. Словно на американских горках. Но мне это нравится. Всегда нравилось.

Мы еще молчим несколько секунд.

Я перевариваю, в чем только что призналась, а Зойка пытается осмыслить мой ответ. Такие эмоции, которые у меня возникают при виде Глеба Навицкого тяжело описать. Он сам смесь всех полярных чувств, что возможны. Радость – отчаяние, веселье – грусть, томление – злость, гнев – вожделение. Он всегда был таким. А сейчас я увидела в нем немного мягкости. Он словно сгладился, как морской камешек. Я всегда мечтала быть его волной. Но не стала.

– И какой он сейчас? – Зойка не столько любопытно, сколько просто решила меня поддержать. Мистер М говорит, что замыкать чувства в себе нельзя. Они могут вылиться в не вполне приятную форму. И уж я-то об этом знаю не понаслышке.

– Он стал немного другим. Внешне практически такой же. Только если морщинки появились. И взгляд стал более серьезным. Но внутри него все тот же огонь, пламя, что подпалил крылышки мотылька. Мне так показалось.

– Ты мотылек?

– Не знаю, Зойка, уже не знаю. Быть им уже не хочется, но кто я сейчас тогда. Для него?

– Стоит спросить у самого Глеба Навицкого.

– Думаешь, он ответит? – задаю Зойке вопрос, но ответа, конечно же, не жду.

На него если кто и сможет ответить, то только Глеб. Задумываюсь, что многое бы спросила у Глеба. Много что хочу узнать.

Перевожу взгляд на часы.

– Боже мой, Зойка! Я опаздываю. У меня сегодня спектакль, – быстро завожу двигатель.

– Может, после пойдем развеяться? Соня нашла какое-то круто место, – заманивает меня.

– Нет, давай не сегодня. Завтра?

– Договорились.

– Тогда ни пуха!

– К черту!

Выключаюсь и быстро встраиваюсь в ряд, подрезав наглый БМВ. В спину раздались протяжные сигналы клаксонов.

К театру приезжаю за пять минут до начала репетиции. Это, конечно, не академия, но опоздания тоже не приветствуются. В первую очередь у артиста должна быть дисциплина, каким бы творческим человеком он ни был. Дисциплина – это уважением к ближнему.

Что ж, ближние мои, прошу прощения.

В театр забегаю, снося странную стойку какой-то рекламы. Получаю укоризненный взгляд тети Светы, гардеробщицы. Она в этом театре работает давно и следит за порядком. На первый взгляд, это серьезная и строгая женщина, но пообщавшись с ней, понимаешь, что добрее человека просто не существует.

– Милок, ты сегодня последняя, – кричит мне в спину тетя Света.

Я просто машу ей рукой, надеясь, что она простит мою невежливость: забежала в здание и даже не поздоровалась. Это для меня дикость. Хотя я порой сама себе удивляюсь. Снова Глеб Навицкий опять начал на меня влиять. Одной лишь встречей в пятнадцать минут, а столько правил и внутренних установок уже разрушено.

В раздевалке осталось пару девчонок. Скорее всего, так же, как и я, опоздали. Они в спешке переодеваются. Присоединяюсь к ним.

– Милка, а ты чего сегодня?

– Просто опоздала.

– Чтобы ты и просто, – Маринка натягивает топ, но тот слишком узкий, слишком облегает, – помоги!

Подхожу ближе и холодными пальцами растягиваю гармошку, что сложилась на спине.

– У тебя руки – лед. Ты в курсе, что на улице тепло? Весна, вообще-то.

Я и не заметила. Они правда холодные.

В дурацкой попытке пытаюсь отогреть дыханием. Так обычно делают на морозе в ожидании автобуса, а не в конце весны, когда температура воздуха приближается к двадцати градусам.

– Давай шустрее переодевайся. Застыла она, – я разглядываю свои руки. Пальцы слабо двигаются, словно суставам тяжело. А кожа покрыта синюшными пятнами.

– Иду.

В раздевалке я одна. Устало сажусь на скамейку. Сейчас в одиночестве мне хорошо. Никто не зудит над головой и лишних вопросов не задают. Девчонки это любят, всем любопытна чужая жизнь. Сплетни – основа всех женских раздевалок. Только участвовать в этом не люблю. Меня многому научил случай с просмотрами для Парижа. А что было бы, если Зойка проявила гордость и не пришла бы тогда на встречу со мной или не взяла трубку, когда я ей звонила из Парижа? А Соня? Если бы она не проглотила свою надменность и не встретилась со мной в том маленьком и уютном ресторанчике в аэропорту? Если бы она не приехала тогда ко мне в Париж?

Молча переодеваюсь и выхожу в зал. Там уже все собрались. Отличие моего театра от академии в том, что здесь все взрослые люди. За опоздания никто ругать не будет, хоть и смерят недовольным взглядом.

Я тихонько занимаю угол и начинаю разминку. А через час уже приступаем к репетициям.

Здесь все по-другому. Это не Большой. И я больше не балерина. Только танец никуда от меня не ушел. Он занял место в каждой моей клеточке. И когда начинает звучать музыка, я становлюсь одной из нот, что показывает свое настроение, свои чувства, свои переживания. Только телом. Это новый язык тела. В каждом движении жизнь. Она уже не по канону и не по правилам. Такой вот не всегда правильный танец. Он идет от сердца, из глубины души.

Танцуем с парнем. Сейчас у нас дуэт. Вспоминаю тот мой парный танец с Никитой. Улыбка на моем лице сейчас не про танец, что исполняю. Она от воспоминаний. Но поддержку делает Миша. Сильный молодой человек. У него темно-русые волосы и очень сильное тело. Всегда кажется, что я пушинка. А лучше, маленькая снежинка. Как сегодня, потому что кожа рук так и осталась холодной. Никак не могу согреться. Будто сердце перестало гонять кровь по венам и к каждому уголку моего тела не поступает такое нужное тепло.

Поддержки другие, и дуэт другой. Мы не два разных человека, а одно целое. Моя рука продолжается его рукой, моя нога продолжается его ногой. Все пластично, мы как две пластилиновые фигуры, которые сами себя лепят. Только любое наше движение, даже взгляд, о чем-то. Нет бессмысленных маханий, шагов и действия.

– Миш, вот ты сейчас поднял Милу, все хорошо, вот вытянулись, молодцы. Но надо было перетечь из одного положения в другое. Понимаете?

Нас остановил хореограф. Сейчас важный момент в нашем выступлении. Мы не исполняем лидирующие партии, как я когда-то мечтала. Но даже те несколько минут на сцене дают наполненность, словно в тебе царит волшебство.

Мы повторяем нашу связку. Чувствую себя водой, переливаясь из одного положения в другое. Поддержка. Она высоко. Я не чувствую больше ниточки, что тянет вверх. Здесь она не нужна. Только чувствовать свое тело, до каждого пальчика на ногах. И вера в партнера.

Опускаюсь вниз и взмах ногами. Кажется легко, но травма дает о себе знать, мышцу слегка потягивает, но я молчу. Никакая боль не сравнится с тем, что испытываешь там, на сцене. Ради тех эмоций можно терпеть. Каждый раз они разные. В этом и уникальность.

– Молодцы! Теперь Мила, кисти рук мягкие, тоже подвижные. Они свежие листочки, весенние. Вот так.

Музыка внутри разносит свои ноты. Улыбка уже от нее и от наслаждения, что испытываешь, когда танцуешь. Сейчас у меня нет проблем, нет воспоминаний, нет нерешенных задач и вопросов. Есть просто я и музыка. А еще руки чужого мне парня. Они теплые и им хочется доверять. По-другому в танце нельзя.

– Супер! Закончили. Отдыхаем!

Мы устало опускаемся. Но это только начало. Впереди само выступление. Любимое томление. Перед тем как выйти на сцену, оно мягко охватывает, опутывает. Но это не страх, он не сдавливает. Скорее это предвкушение чуда. И буду творить его я. Показывать историю, сказку, чувства. Словно проживаешь чужую жизнь.

– Милка, – Миша подходит ко мне, довольно близко. Вне танца нарушение своего пространства выношу тяжело.

– М? – отхожу на безопасное расстояние.

– На вечер планы есть?

– Смотря с какой целью спрашиваешь, – на него не смотрю. Делаю вид, что снова разминаюсь. Мышцы на левой ноге ноют, связки слегка болят.

– Ну… – он рассматривает меня с головы до ног.