Глава 9.

Воспоминания из дневника Милы.

Я перестала считать, сколько дней прошло после свадьбы. Кажется, несколько. А может быть, уже несколько недель. Интенсивные тренировки забирают все мои силы. Я возвращаюсь домой, только чтобы замертво упасть на кровать. Тело болит. Каждая косточка, каждая мышца. С этой болью встаешь, с ней же и засыпаешь. Но жаловаться нельзя, как и плакать от боли. Со временем перестаешь ее замечать. Это похоже на вызов: ты выходишь в центр зала, чтобы исполнить адажио, идти тяжело, больно, но с первым па ты словно возврождаешься, забываешь обо всем и отдаешься музыке.

Родители подарили нам большую трехкомнатную квартиру в честь свадьбы. Она в центре и недалеко от академии. С того дня стало удобней добираться до учебы. Теперь утром у меня появились такие драгоценные минуты, чтобы чуть дольше поспать.

Сегодня за окном было солнышко. Я приятно потянулась, похрустела косточками, размялась. Когда только-только спускаешь ноги с кровати, кажется, что любое мое движение – наказание. Оно пронизывает каждую клеточку. Мышцы одеревенели, не поддаются никаким движениям, даже самым простым. Но это пока. Несколько минут на разогрев, и я снова в строю. Магия.

Хотите узнать, как питается балерина? Всем же интересно, да? Так вот – всем. Вам смешно? Думаете, я вру? Нет. Это правда. Мы слишком много тратим энергии, чтобы задумываться над калориями. Это не нужно. Даже калории от съеденного бургера будут истрачены в первые пятнадцать минут, если в расписании занятия с Ириной Григорьевной. А вообще, нам, балеринам, просто некогда есть. Тренировки, практика и обучение длятся весь день. Очень сложно выкроить время на полноценный перекус. Я, например, предпочту отдохнуть несколько минут между занятиями. Ну, кто-то, может, и съест батончик. А кто-то пойдет в душевую освежиться.

Если вы зайдете в нашу столовую – удивитесь. Она такая же, как и все.

Главное правило балерины – посмотри на себя в зеркало. Если на тебя смотрит та, кто с легкость будет танцевать на сцене, значит, все в порядке и можно спокойно скушать шоколадку. Кому-то везет не так, как мне. Зойка, например, не может есть булочки и сладкое в целом. От них сразу толстеет. Как рассказывает сама. Но вот котлетки в столовой уплетает за обе щеки.

А еще расскажу секрет. Мы, балерины, ужасные сладкоежки. Конфетки, шоколадки, леденцы – мы возьмем все. Мое любимое лакомство – шоколадный торт.

В академию сегодня захожу ровно за час до занятий. Зойка уже подпирает дверь раздевалки. Какая-то угрюмая она сегодня.

– У тебя что-то стряслось? – спрашиваю я ее.

– Ничего. Кажется, ногу вчера повредила. Больно наступать. Связки чтоль опять..

– К врачу может быть?

– Ага, конечно. Чтобы она обратно отправила меня к Иринке, и передала, что я отмазываюсь от занятий?

Зойка немного преувеличивает, если у кого-то действительно травма, то могут отпустить лечиться. Но она права в том, что иногда реальную травму тяжело отличить от обычной усталости. В этом кроется одна большая проблема – можно упустить что-то серьезное. Мы привыкли к боли, мы идем через нее, пропускаем и двигаемся даже.

– Прекращай Ирину Григорьевну называть “Иринкой”. Ты знаешь, что она с тобой сделает, если узнает?

– Плевать. Уже плевать. Я тут подумала, Мил…

– Что? – я перестала переодеваться и посмотрела на Зойку, она действительно сегодня очень странная. Некогда веселая и озорная, сегодня она выглядит задумчиво и грустно.

– Может, ну его нахрен, балет этот?

– Зойка, ты чего? – я подхожу к ней ближе и слегка трясу за плечи. Она смахивает мои руки и отворачивается, слышу, как начинает плакать.

– Я устала, Мил. Ужас, как устала. Это уже невозможно. Ты видела мои ноги? На них же живого места нет. Пальцы болят так, что не дотронешься. А то, как они с нами разговаривают? Дура! Бездарная! Нахалка! Это разве нормально, Мил?

– Я тебе предлагала накладки на пальцы купить. С ними правда легче.

– Это все, что тебя заботит? – зло процедила она сквозь зубы. – Ну почему ты такая спокойная и милая? Аж бесит!

– Ну кто-то должен тебя сейчас успокоить? – мы садимся на лавочку, а голову Зойка кладет мне на колени. Я глажу ее рыжие волосы, пока она плачет. – Все будет хорошо, Зой. У всех такое бывает. У меня тоже иногда терпения не хватает. Особенно, когда вижу эту Соню. – Зойка смеется. Она ее тоже недолюбливает.

– Я тебе скажу одну вещь, Мил, но ты не обижайся, хорошо?

– Ты меня пугаешь, Зойка.

– Ты слишком доверчивая и милая. Таких балет не любит. Здесь люди сражаются за право быть лучшим, ты же… для всех мила и открыта. Берегись, Милок. – Она встала с колен и пошла к раковине, чтобы умыться.

Я правда задумалась над ее словами. Они запали мне в душу, но таким нехорошим оттенком. Серым, промозглым, как сизый дым от костра, проник внутрь, от него сдавливает грудную клетку и катятся слезы.

Может, в чем-то Зойка и права. Ну какая из меня соперница? Мне с детства внушали, что важен талант. Старание, рвение и талант, имея все это – успех тебе гарантирован. А что, если это не так? Может, правда нужно быть хитрее и изворотливее, чтобы достичь пика? Проявить характер, волю.

Смотришь на танцующих балерин – и это выглядит красиво, завораживает. Гибкость, плавность в движениях, легкость. Но зная, с каким трудом дается все, что происходит сейчас на сцене, о том, как справляешься с болью, стараешься и танцуешь на последнем издыхании, тянешься, вопреки всем своим возможностям и силам, чтобы получился правильный арабеск. Да, лебедь на сцене красивый. Но что, если свой путь эта балерина выгрызла зубами? А они у меня есть, эти зубы? Зойка считает, что нет.

Ирина Григорьевна сегодня тоже в плохом настроении. Было заметно по ее походке: она чеканит свой шаг как постовой, маленькими молоточками по ушам.

– Что расселись? Быстро к станку.

Без вопросов мы заняли свои места. Зойка вроде отошла, но осталась закрытой, с уголками губ, что направлены вниз – все еще расстроена, поникла, мой маленький цветочек, что был со мной с первого дня.

– Итак, – она пару раз хлопает в ладоши, и в зале становится тихо, только звуки пианино. – В позицию, девочки.

Ноги ровные, спина прямая, шея вытянута, легкая улыбка на лице. Я струна, что может плавно двигаться на “раз”. Зойка ничего не слышит. Слегка сгорбилась, голову опустила. Ну давай же, цветочек, соберись.

К счастью, Ирина Григорьевна ее пока не видит. Как всегда свой взор устремила на Соню, что-то мило рассказывает ей, показывает, они обе смеются.

– Так, плечи назад, поворот, стопа. Молодцы. Еще раз. Мила, не забывай про лицо. Ножки стальные, повторяю. Стальные, – она подходит ко мне и жестко поправляет, нажимает на мышцы. Больно. Сегодня правая нога противно ноет, обезболивающее уже не помогает.

– Ай, – вскрикиваю я.

– Терпи! Ноги сегодня деревянные у тебя. Повтори.

Я повторяю.

– Я говорю стальные мышцы. Вот эта, чувствуешь? – она впивается ногтями в мышцу на ноге, показывая, где именно надо почувствовать. Останутся синяки. Потом беру себя в руки и повторяю движения. Как ни странно, но ее пальцы правильно показали мне, я поняла свою ошибку.

– Вот. Теперь Плие. Мила! Слушай меня, Плие, нога, плие, нога, плие, нога. Стоп. Молодец.

Она отходит от меня. Выдыхаю. Учитель, который разрушает все вокруг, но на этих обломках строишь свое тело, она показывает, где именно выставить нужный кирпичик, а где закрепить конструкцию, чтобы получился правильный танец.

Снова движения, снова ноги, руки, лицо.

Зойка повторяет все автоматом, без чувств, не вкладывая ничего. Такое нельзя в балете. Каждый взмах руки – это про чувство, про искусство, про свободу.

– Бездарная дура! – кричит она на Зойку, – если ты устала, то вон из класса. Я что попугай, по столько раз объяснять? Не понимаешь, пошла тогда отсюда. – Отходит от нее Ирина Григорьевна.

Зойка выходит, громко хлопнув дверью.

В раздевалке тихо. Никто не решает заговорить. Мы давно привыкли к такому тону, к тому, как к нам обращаются. Правильно будет пропускать через себя то, чему хотят научить, но никак не личные оскорбления. Не всем это удается. Зойка вон сломалась. А таким есть место в балете? Уверена, что у нее и зубки найдутся, если нужно будет себе место выгрызть. Дорогая Терпсихора (Прим. автора: муза танца. Персонаж древнегреческих мифов, популярный образ и символ в искусстве), ты не жалеешь никого, кто так предан тебе.

– Девчонки, может в клуб, а?

– Вы еще не натанцевались?

– Да ладно тебе занудничать. Пойдемте!

– Ну правда, может сходим, а? Что мы как проклятые все у станка, да у станка.

– А хочешь у шеста? – врезалась в наш разговор Соня. – Говорят, с такой растяжкой, как у балерин, можно пройти без конкурса. Зато смотрите, девочки, без работы не останетесь.

– Соня, ты как всегда впереди всех.

– Конечно, – довольно ответила она.

– Вот тогда первой и иди к шесту.

– Дуры! – вышла из раздевалки.

Мы рассмеялись, обстановка разрядилась.

А вечером мы и правда пошли в клуб.

Мой первый выход. До этого дня, точнее вечера, я никогда не была в подобных заведениях. Клубы – это не мое… Обманываю сама себя. Откуда я могу знать, что мое, а что нет, если я там не была. Даже стыдно как-то признаваться в этом, что в девятнадцать лет кроме театров никуда и не выходила.

В тот момент я подумала набрать Глеба. По нашей же договоренности мы просто друзья. Хмыкнула своим мыслям и показала им же язык. И кто как не друзья должны поддерживать друг друга?

– Глеб? – переживаю, звоню ему первый раз. У него на фоне тоже какие-то громкие звуки и голоса, их много, и они разные.

– Что? – спустя время отвечает он.

– У меня к тебе просьба. Ты мог бы поехать со мной в клуб? Представляешь, мы с девочками из группы..

– Нет, – отрезал он.

– Подожди, но почему?

– Не хочу. У тебя что-то еще?

– Глеб, – я немного меняю тональность, отчего голос кажется более строгим, – мне кажется, мы решили, что будем друзьями. И сейчас я прошу тебя как друга, будь со мной рядом.

– Бл*ть. Ладно. Скинь локацию, – первый бросил трубку. Нахал! Его поведение и тон меня разозлили. Так нельзя, с девушками так нельзя. Что он себе возомнил?

К клубу приезжаем быстро. Большое яркое здание, оно освещено неоновыми огнями, иногда они начинают сверкать. Хочется отвернуться, потому что эти мерцания рвут картинку настоящего.

Столик в углу. Девчонки сразу рассаживаются по местам, ведут себя открыто, даже раскрепощенно, будто не раз бывали в этом клубе. Я же присаживаюсь с краю, кладу сумочку на колени и чего-то жду. Так странно, меня научили правильно вести себя практически в любом обществе. Я знаю правила этикета, грамотно излагаю свои мысли. Но тут я будто чужая. Девчонки уже о чем-то беседуют, я улавливаю только обрывки фраз. И ни слова про учебу: парни, парни, парни, секс, потом опять парни. Мои щеки краснеют от таких откровенных разговоров.

Приносят какие-то коктейли, названия которых мне тяжело было выговорить. Я выбрала вино. Бокал белого сухого могу позволить себе в вечернее время. Делаю пару глотков, чуть-чуть расслабляюсь, даже начинаю участвовать в разговорах, насколько могу, конечно.

Девчонки ближе двигаются друг к другу, пошли секреты. Какие девочки не любят секреты? Я подслушала пару. Наташка уже не девственница. Ее первого парня звали Артем, познакомились в таком же клубе. Лида все еще ждет своего мужчину, девчонки уговаривают ее не заниматься такой глупостью и оглядеться вокруг, где полно красивых и привлекательных “самцов”, как выразилась Зойка. Моя Зойка, маленький мой цветок, который решил тоже пойти с нами в клуб.

– Зоя, вот ты всем советы раздаешь, а сама то, сама… – Наташа заказала себе второй коктейль.

– А что я?

– Ты еще того… – все нагнулись к столу, будто шепчут.

– Чего того? – тихо повторяет вопрос Зойка, маленькая актриса, улыбаюсь и участвую во всем этом беспределе.

– Ты еще девственница?

– Я? Я то нет! А вот ты – да, – указывает она на Соню, – та тоже решила пойти, сидит напротив меня и делает вид, что не замечает.

– Я этого и не скрываю. Зачем мне вообще секс? Зачем эта любовь? У меня есть балет. Я всю жизнь посвящу себя ему, – как глупо это звучит, даже для меня, за эту фразу прячут боль неразделенной любви. "Кто он, Соня" – так и хочется спросить. Но в ответ получаю молчаливый и холодный взгляд в мою сторону.

– Печально. Ну вот Мила точно уже не девственница. Она замужем, – я подавилась, правда, вино попало не в то горло и так противно начало жечь внутри. – Расскажи, как все было, а? Больно? Или не больнее пальцев Ирки? – Спрашивает меня Лида.

– Ну… кхм…

– Девушки, какие интересные беседы, однако, ведут балерины, – Глеб стоит напротив нашего стола.

Красивый, высокий, с такой загадочной улыбкой и блеском в черных глазах. На нем его излюбленная кожанка, черная футболка и темные джинсы. Такой черный ангел, что прилетает соблазнять невинных дев.

– Глеб? – Я резко вскакиваю со своего стула, мы оказываемся очень близко друг другу, я отчетливо слышу аромат его туалетной воды: сандал и что-то хвойное, похожее на можжевельник. Густой, низкий. – Спасибо, что приехал, – прошептала я ему на ухо и чуть глубже вдохнула. Мне определенно нравится, как он пахнет.

– Друзей в беде не бросают, да, Мил? Если мне захочется потрахаться, ты же придешь мне помочь? – Что он такое говорит? – Ну а что? Даже ехать никуда не надо, просто стоит постучаться в соседнюю комнату.

Он сказал это тихо. Так, чтобы слышала только я одна. За это, пожалуй, ему благодарна.

– Я смотрю, у вас весело, – переключается он на девушек.

– Вы присаживайтесь, Глеб, – оживилась Соня, у которой любовь только к балету. Бросила в нее такой же холодный взгляд, пусть даже не думает о моем муже.

Глеб влился в нашу чисто женскую компанию, будто и был с нами всегда. Он рассказывал какие-то шутки, анекдоты, истории. А девчонки слушали его с раскрытыми ртами.

– Кто танцевать? – решаю я оторвать девочек от Глеба, пусть сначала слюни подберут.

Встаю и иду на танцпол. Во мне бокал вина – моя норма, когда скованность проходит, но реальность и настоящее не убегают от тебя. Я двигаюсь под какую-то нелепую музыку, странную. Все вокруг меня дергаются, пытаются ловить ритм и, как говорят, кайф.

Глеб стоит недалеко от меня, наблюдает. Руки сложил на груди и облокотился на стену. В таком мрачном одеянии он все равно выделяется на фоне других. Своей мощью, наверно. Ему никогда не дашь двадцать три года. Выглядит старше своего лет. Возможно, все дело во взгляде: он глубокий и проникает внутрь, завораживает, задевает какие-то струны.

Мне хочется, чтобы он подошел ко мне и обнял, желаю почувствовать тепло его тела. Ведь имею полное на это право. Вот она я, Глеб. Подойди, коснись меня. На моей стороне гибкость и плавность движений. Зазываю, призываю, обволакиваю. Тяну его к себе. Такими же черными глазами.

Никогда не делала этого, не умею. Но сейчас я хочу научиться, ради него. Хочу посмотреть, что будет дальше со мной.

Во мне будто рождается новая Мила, она темнее меня настоящей. Ей известны мои тайные желания, мои грязные секреты, которые я никогда и никому не расскажу, разве что только запишу их сюда. Но потом вычеркну самым ярким фломастером. И в дневник писать их опасно.

Темная Мила танцует. Она вырастает в красивую и соблазнительную девушку, что призывает своим телом коснуться его. Глеб смотрит не отрываясь от меня, точнее от темной меня. Он уже не улыбается, губы сомкнуты, прожигает меня самым огненным взглядом. Мне больно от этого касания, они ожогами остаются на теле, пылают.

Глеб подходит ближе, уже чувствую его запах. Чувствую ноты какой-то дикости, аромат мужчины – терпкий, колючий. Стоит скалой рядом, хочется прильнуть, чтобы погладил, приласкал, а потом раскрыл во мне все, что спрятано по тихим уголкам моей души. Я отчаянно этого хочу. Темная Мила этого хочет.

– Если ты сейчас не перестанешь так вилять заднице, я не буду стучаться в твою спальню, а ворвусь и трахну тебя, Мила.

Его слова как ток, по венам разносит приятную волну до каждого пальчика. Запретно и сладко. Смотрю ему в глаза. Черные, как смоль. Ни одного просвета, ни одной ясности. Сплошной хаос и беспорядок. Как у меня сейчас в мыслях. Глеб Навицкий – это испытание на прочность, насколько мои правила и установки сильны. Или они рухнут к его ногам после его касаний?

– Мне тогда лучше закрыться на замок, – прошептала ему на ухо.

Ушла от него. Слишком сильно стучит сердце. Правило первое разрушено – я поддалась на провокацию, показала слабину. Спиной чувствую его, он близко. Опасность, что заходит сзади. Мне не страшно, мне… горячо. Даже воздух стал таким: кислород с трудом вдыхаю, потому что нежную кожу обжигает.

Глеб садится на мое место, тем самым занимая последнее свободное пространство.

Он любит играть, особенно с чувствами других. Но с ним сейчас не просто Мила, с ним темная часть меня.

– Я присяду? – взглядом показываю на его колени.

– Если не боишься.

Сажусь, чувствую, что упираюсь во что-то твердое. Шумно сглатываю, понимая что у него… эрекция. К такому не была готова даже темная Мила.

– Убери его.

– Кого именно?

– ЕГО.

– Не могу. Он восстал.

– Из мертвых?

– Сплюнь.

– Тогда убери его.

– Нечего было задницей вилять, сучка ты балетная.

– Получается, ты меня… – скажи это, Мила, скажи. – хочешь? Как это мило, Глеб.

– Заткнись.

Глаза в глаза. Два наших темных начала разговаривают. Без прелюдий, без прикрас, без правил. Да, второе из них тоже разбилось вдребезги – оставаться спокойной.

Голоса девчонок мы уже не слышим. Это фон, ничего не значащий, кардабалет, что на задворках сцены играет свою роль. Я же – прима этого действа. А если играть, то по высшему классу.

– Прекрати елозить на мне, – голос низкий, дыхание горячее, где то области шеи.

– Мне неудобно.

Глеб встает. Потом смеряет меня каким-то ненавидящим взглядом, нечто противное и недостойное его. Горячо? Я говорила, что мне горячо? Прости, мой дорогой дневник. Потому что опять соврала. Я для него букашка, которая возомнила себя примой. Его темные глаза гневные. Они уничтожают меня, испепеляют, после таких горячих невидимых касаний. Я превратилась в пепел. А он остался стоять ледяной статуей, что не может ничего чувствовать. Он заморозил не только себя, но и свои чувства. Балет без чувств – бездарность и пошлость. Он больше не играет со мной. Ушел, не глядя, выплюнув, что ждет в машине.

Темная Мила тоже покинула меня, а вместе с ней ушла уверенность в себя. Я снова обычная Мила, маленькая девочка, что мечтает выступать на сцене, но боится показать свои зубки в борьбе за свое место под солнцем.

– Почему ты назвала их подругами? – наш разговор вырулил в привычное русло, мы снова просто друзья, к сожалению.

– Как почему? Мы же вместе учимся, со многими я еще с семи лет общаюсь. Знаешь, сколько всего мы все преодолели? Тебе и не передать.

– И у всех вас одна единственная цель – стать примой балета. Желательно еще и в Большом театре, верно?

– Ну, не прям примой, но, в целом, ты прав, да.

– Тебя ничего не смущает?

– Нет. А что-то должно?

– Там, где есть конкуренция, нет места дружбе.

– Цинично.

– Зато правдиво.

– А что тогда дружба?

– Не знаю. У меня нет друзей.

– … а как же я?