Гран-при Бахрейна. Гонка
— Теперь абсолютные соперники? – Сафин подходит, приобнимает и дважды стучит по спине.
Тим в красном привычном комбинезоне. Его эмблема с конем как родная для меня. Наши боксы находятся по соседству, и у нас есть пара минут пообщаться. Впереди гонка и пятьдесят семь кругов. Как же хочется утереть нос этом чемпиону!
– Соперники, Сафин. Еще отобью у тебя чемпионство, – толкаю его в плечо.
Мы все же нервничаем. Первая гонка сезона, после почти двухмесячного перерыва. Даже несмотря на тесты и практики наполняемся волнением, как стакан проточной водой.
– Посмотрим.
Расходимся по болидам.
Я надеваю балаклаву, шлем, защитную установку и забираюсь в кокпит. Работа вокруг кипит. До начала гонки остаются минуты. Затем прогревочный круг, и… Гаснущие огни.
Вставляю рулевое колесо, надеваю защитные перчатки.
Настроение вроде как боевое. Я классный гонщик, я в суперской команде, у меня есть все шансы стать чемпионом. А потом вспоминаются слова холодной Эльзы. И как ушат ледяной воды за шиворот выливается.
«Надеюсь, в гонке ты пробьешь своей башкой ограждение».
Ауч! Это наверняка чертовски больно. И я все же надеюсь никогда этого не узнать.
Наверху, прямо над боксами, офис команды. Где-то там она. Помню, как королева желала удачи Сафину. Обнимала, шептала ему там что-то. Заклинание, как пить дать. Вот он и побеждал.
Я бы тоже не отказался от такого. Банальной удачи, сказанной приятным, мягким тоном. Только вот некому мне это говорить, и я все же стараюсь не концентрироваться на такой банальщине.
Майк Марино суеверен, но не настолько, чтобы слова какой-то там девчонки имели вес для меня и моей карьеры.
Выезжаю из бокса и еду к стартовой решетке. Все болиды делают «разогрев» и становятся на свои места, согласно вчерашней квалификации. Я показал третье время, что является неплохим результатом.
Делаю вдох.
Огни загораются по одному, но быстро. Затем спустя две секунды одновременно гаснут.
Старт.
Медленный выдох.
Запороть старт можно на два счета, и вся гонка выльется в борьбу за очковую зону, а уже не за подиум.
Концентрация на первом круге доходит до предела. Смотрю вперед, в зеркала, при этом жестко контролирую педаль газа и тормоза.
Уже на первом и втором повороте наблюдается толкучка в борьбе за свое место в пелетоне.
«Феррари», «Стрелы», болиды англичан… Настоящее зрелище на диких, каких-то искусственных скоростях.
Скорость достигает двухсот километров в час, когда на выходе из поворота меня сшибает машина команды соперников. Слепая зона, мать ее.
Меня стремительно несет к ограждению, пока я не тараню стену по правому боку.
Зад машины отлетает, передняя часть болида застревает в рельсе безопасности. Скорее всего, повреждается бак с топливом. Адская скорость, высокая температура – и машина вспыхивает.
Перед глазами огонь. Ядерное пламя, от которого хочется бежать. Отсоединяю ремни безопасности и пробую выкарабкаться.
Как ни странно, паники нет несмотря на то, что ни одна попытка выбраться из кокпита не увенчалась успехом.
Я влип.
Кажется, что прошло больше минуты. Может, и вовсе две или три. В голове храню информацию, что гонка точно остановлена красными флагами, и сюда едет машина безопасности.
Мне помогут. Все будет хорошо.
Но огня будто бы больше. И я начинаю задумываться, а если это конец? Если в следующую секунду загорится моя намертво застрявшая нога? Или рука? Умирать больно?
Я так и не узнал, что значит пожелание удачи от любимой девушки. Она вообще у меня была когда-нибудь? Нет, наверное…
Даже жемчужинка… Подвела.
И все же снова пробую выбраться. Меняю угол разворота плеч, кручусь то вправо, то влево, чтобы вылезти из замкнутого пространства.
Обе мои руки уже в огне. Мои перчатки серые, но я могу видеть, как меняется их цвет. Они начинают плавиться и становиться полностью черными. И тут я чувствую боль.
А потом облегчение, когда понимаю, что у меня получилось выбраться из кокпита, несмотря на сломанную ногу и, по всей видимости, обожженные руки.
Трясу ими, они очень горячие и нестерпимо болят. Представляю, как кожа пузырится и плавится, затем прилипает к перчаткам, сразу же снимаю их, сцепив крепко челюсти. Терплю. Иначе потом придется снимать перчатки вместе с кожей.
Машина полностью охвачена огнем. Все вокруг следят за мной, за маршалами, которые помогают тушить пожар, другие – дойти мне до машины безопасности. Там ожидает медицинский работник.
Гонка замерла.
– Я сам! – говорю уверенно и иду к машине.
Вдруг кто-то смотрит и волнуется за меня. А так будет видно, что я жив, со мной все хорошо.
– Двенадцатый номер в порядке, – передает маршал, пока я сажусь на пассажирское сиденье и перевожу дыхание.
Все длилось около двадцати секунд, а по моим ощущениям минут пять. Вечность будто бы.
Совсем не помню, что сделал с рулем. Нет воспоминаний, что я вынимал его. Перевожу взгляд на свой болид. Совсем новый. Был.
«Ты пробьешь своей башкой ограждение».
Что ж, моя злая Эльза, твои слова оказались пророческими.
Когда машина безопасности увозит меня с трека, в окне вижу, как убирают обломки моей машины. Задняя часть полностью оторвана.
По разговорам понимаю, что после того, как я спасся, загорелись батареи и тушили пожар второй партией огнетушителей.
– Майк, ты можешь шевелиться? Говорить? Опиши, что чувствуешь? – не отстает маршал, он же оказывает первую необходимую помощь.
– Со мной все в порядке. И разговаривай со мной нормально. Я просто попал в аварию.
Сука.
Меня заводят в медицинский центр. Тут же окружают. Английская речь сейчас раздражает, и я хочу слышать родной итальянский.
И кофе. Крепкий эспрессо после ужина, как и полагается в моей родной Италии.
На руки смотреть сложно. Они воспаленные, красные. Ноют.
Мне наложили холодный компресс. Все тело стало болеть очень сильно – особенно левая нога. Возможен перелом. Я все равно попросил оставить меня на минуту в покое. С медицинской точки зрения это не есть правильно. Но… Плевать.
Я, наконец, остаюсь один в этом кабинете и даже не могу уложить голову на ладони, растрепать волосы, потереть глаза.
Чувствую себя дерьмово. Дерьмовее некуда. Не самое приятное начало чемпионата. Еще и в новой команде, и на новом болиде.
Отвлекает стук. И меньше всего я хочу видеть ее. Только вот знаю, что там она.
***Авария Майка будет признана самой страшной в этом чемпионате.
– Ты немаленький, Марино, ты…
На большом экране в довольно уютном офисе команды показывают кадры с аварии Марино. Стоит мертвая тишина. Мы видим огонь, осколки и части болида, продолжение движения машин, но на более низких скоростях, маршалов, которые спешат к месту аварии. А вот Майка в кадре нет.
Я чувствую, как немеют руки, затем ноги. Уже не понимаю, как вообще можно стоять, когда все тело оцепенело от страха.
Шепот слышится позади.
«Это плохо, если не показывают гонщика. Что-то случилось…».
Мне стоит многого, чтобы не повернуться и не прокричать на весь пит-лейн, что с ним все в порядке, он просто… Не в кадре.
Этот придурок не может умереть!
– Двенадцатый номер в порядке, – слышу и облегченно выдыхаю. Мы все это делаем.
Затем Майк попадает в объектив камеры. Внешне с ним и впрямь все в порядке: черный комбинезон, растрепанные волосы, поджатые от переживаний губы и бегающий взгляд.
Мой выдох рваный.
Делаю шаг в попытке выбежать к нему, но осекаюсь. Нельзя, не пустят. Глупо.
– А где сейчас Майк? – спрашиваю.
Я помощник его менеджера. Мне можно ответить, я вправе это спросить. Голос при этом неровный, дрожащий.
– В медицинском кабинете.
Вылетаю из офиса и несусь в незнакомую мне часть. Там такое скопление людей, что меня никто не замечает. Опускаю взгляд и прислушиваюсь. Чужие голоса глушит пульс. Грудная клетка разрывается от биения сердца.
А если бы я не пожелала ему разбить башку об ограждение, Марино пришел бы сегодня подиум? Чувство вины какое-то необъятное. Ни его поступки, ни слова не стоят того, чтобы Майк лишился жизни, пусть он хоть трижды придурок!
Я дожидаюсь, пока кабинет, в котором находится Майк, опустеет, и замираю.
Стучусь и выжидаю ответа. Его, надо полагать, не было бы при любом раскладе. Это же Марино!
– Я войду? – спрашиваю и все же опасаюсь, что в меня что-то полетит. Хорошо, если это будут итальянские ругательства, а не всякие стеклянные баночки с полок медкабинета.
Майк лежит. Его руки перебинтованы, в воздухе пахнет сгоревшей резиной и пластиком.
Живот крутит от увиденного. Наверняка он испытывает адскую боль. Сколько нужно времени, чтобы обезболивающее, которым обкололи моего итальянского гонщика, подействовало?
– Ты как? – задаю вопрос дрожащим голосом.
Сердце не на месте.
Резко наше прошлое обнуляется. Это сложно представить, потому что боль еще преет внутри. Но я ведь могла потерять Майка. Было чертовски страшно.
С этой минуты я искренне ненавижу гонки. Я ненавижу чемпионат.
– Как я… Живой, как видишь, – голос наполнен горечью.
На моем языке такая же прогорклость, что сглотнуть ее, значит, отравиться.
Медленно иду к Майку. С каждым шагом волнение усиливается.
– А ты не такая радостная, как я думал.
Стыдно за сказанное. Останавливаюсь на полпути и, прочистив горло, спрашиваю:
– Может, ты что-то хочешь?
Звучит странно, и я готова услышать очень черную шутку в свой адрес. Но вместо этого Марино просит:
– Кофе.
– Конечно. Сейчас принесу. Эспрессо?
«Я все помню», – прошептать бы на ухо.
– Эспрессо, – подтверждает и в эту же секунду отворачивается от меня.
Меня обдает его холодом, когда должно быть совсем наоборот. Неуклюже отступаю, взглядом ерошу по телу Майка. Он все еще в гоночной форм, которая полна следов от пожара.
Сколько времени их костюмы выдерживают огромных температур, защищая кожу от огня? Страшно представить, что какая-то ткань с кучей разных картинок спонсоров может спасти жизнь.
Тридцать секунд. Столько времени гоночный комбинезон защищает тело. Перчатки же намного меньше.
Перед тем как скрываюсь за дверью, обращаю внимание на руки Майка. Ему потребуется восстановление перед тем, как он снова сядет за руль болида. И сидят ли… Ему вообще было страшно? О чем он думал? Мысли закручивают меня в водоворот до тошноты.
Практически добегаю до кофемашины, на автомате делаю эспрессо. Рядом с чашкой кладу пару кусочков сахара. Майк не пьет сладкий, но вдруг именно сейчас захочет?
Растерянность в каждом моем движении.
Молчание, которое наполняет комнату, когда я туда захожу, заставляет делать все тихо и незаметно.
Ставлю поднос на стеклянную тумбочку, беззвучно отхожу к двери. Все в теле при этом работает очень шумно, будто я превратилась в старый, ржавый дедушкин автомобиль.
– Тебе, наверное, будет неудобно пить самостоятельно? – спохватываюсь поздно.
И тема такая еще колючая. Я никто ему, чтобы помогать, но и просто так кинуть этого придурка совесть не позволяет.
– Спасибо за твою чуткость и заботу, но я справлюсь.
Майк поднимается и садится на кушетку. Здесь по-прежнему пахнет не то спиртом, не то противными лекарствами. Еще кофе. Но сильный запах настолько перебивается посторонними медицинскими примесями, что тошнота лишь усиливается, и я не имею представления, как в такой обстановке можно хотеть пить кофе.
– Как же?…
Злость берет.
– А вот так!
Наблюдаю, как Майк пытается взять маленькую чашечку. Пыхтит. Но скорее согласится снова залезть в горящий болид, нежели попросит меня о помощи.
– Я могу…
– Просто уйди, Жемчужина. Ты мешаешь мне сосредоточиться!
А я еще переживала за этого упрямого засранца!
– Cazzo! – слышу грубое ругательство. Марино протяжно выдыхает, но все же молчит.
За два шага преодолеваю расстояние между нами и беру чашку в руки. Горячая. А что испытывал Майк, когда кожа на его ладонях была облизана огнем?
– По-твоему, я маленький? Меня надо поить чертовым кофе? – раздраженно шепчет.
– Ты немаленький, Марино, ты…
«Придурок!» – кричат мои мысли.
– Ты просто пей. Говорят, кофе делает мужчин мягче.
– Это явно не про эспрессо было сказано.
Наши взгляды встречаются поверх чашки. Я вижу, как Майк делает глоток горького напитка, сама чувствую, какой тот горячий, и каждый рецептор на языке наполняется специфическим кофейным вкусом.
Кажется, проходит целая вечность, пока Майк допивает свои тридцать миллилитров. Убираю чашку от его губ и замечаю следы на верхней губе. Дергаюсь в попытке убрать их. Но Марино опережает и вытирает их рукавом своего лонга.
Как бы можно и уходить.
Этот дурак жив, почти здоров. Выпил кофе из моих рук и даже не сказал «спасибо». Все в его репертуаре.
Поднимаюсь с кушетки. В мышцах неприятное покалывание, доводящее до легкой судороги. Тело противится моему уходу, а разум кричит убегать.
Хочется поговорить откровенно. Редкий момент, когда Майк почти без издевок разговаривает, я вроде бы тоже не настроена воинственно.
– Кто победил? – спрашивает, уставившись на пустую чашку. Погадать можно. Там из жмыха точно сложено слово «я такой дурак».
– Вроде бы Эдер, – закатываю глаза, отвернувшись. Даже в такие моменты он думает об этих чертовых гонках.
– Ясно. Парень твой…
– Он…
Не мой парень, как бы. Ау!
– Он из твоей команды, Марино! Вы заработали очки. Это же здорово.
О проекте
О подписке