Потом мы решили усложнить веселье. Мы бежали с последнего этажа и звонили в каждую квартиру, чуть ли не падая, спотыкаясь о свои ноги, о ноги друг друга, на следующий этаж, чтобы успеть позвонить в другие квартиры до того, как из предыдущих кто-то выйдет. Мы смеялись, задыхались от смеха, хватались за руки.

Олеся иногда просила меня попить пива в парке. Становилось прохладнее и мы с ней, обнимаясь, потрясываясь, глушили дешевое, холодное пиво. Вокруг постоянно двигались женщины с колясками и каждый раз окидывали нас презренным взглядом и неважно на какой круг они заходили.

Олеся ругалась матом, я слушал. Она смеялась, я слушал. Я вспоминал страшные формулы математики, абстрагируясь от звонкого голоска Олеси. Иногда она замечала прострацию на моем лице несмотря на то, что там была еще обязательная улыбка. Она спрашивала, о чем я думаю, с надеждой в голосе и глазах, но я не понимал, что это за надежда. Вначале я взахлеб рассказывал о том, какие цифры прекрасные, что математический язык – это язык вселенной. Потом я понял, что ее надежды никак не ассоциировались с математикой. Я перестал рассказывать ей о формулах. В этом плане Олеся была очень похожа на Ксюшу. Ее не интересовали точные науки и красота. Но несмотря на мелочи в ее характере, которые вызывали во мне озадаченность и вопросы, мы продолжали частенько проводить вместе время.

Ксюша пропадала. Нас больше не связывала школа и я не мог видеть и слышать ее так же, как когда-то, когда мы сидели за одной партой.

Я звонил ей. Она практически всегда была на какой-то тусовке в клубе. На заднем фоне либо шумели пьяные голоса молодежи вперемешку с рок-музыкой или истошно долбила та же музыка, но из мощных клубных колонок.

Я заметил некую закономерность: когда звонил я сам, Ксюша всегда была счастлива. Она веселилась, общалась с друзьями. Но в те моменты, когда она звонила сама, я слушал слезы, подавленное состояние, нежелание жить и еще кучу негативных эмоций. Поводом для слез могло стать все что угодно, все, что я бы даже не заметил: закончился лак для волос, сигареты, проспала тусовку и все местечковые беды для меня. Я по большей части слушал, ждал вопрос «что ты молчишь?» и тут старался объяснить, что то, из-за чего она страдает не является закатом вселенной. На меня обрушивался поток слов, и мне приходилось говорить, что я понимаю ее. А раз я понимал ее, я неоднократно ходил в магазин и приносил ей то, что в жизни не хватало. Мне не хотелось, чтобы она плакала и трепала нервы из-за пустяков. Мне не сложно было сходить за сигаретами, лаками, прокладками и остальным барахлом. Мне было приятно, когда она обнимала меня в дверях и говорила, что я спас ее очередной вечер, как когда-то в детстве, я спасал ее из темницы.

Я выходил на летние каникулы. Впереди меня ждал 11 класс и вступительные экзамены в университет, на физфак, на кафедру астрофизики. Да, к этому моменту я уже точно определился, что хочу посвятить себя математике и ее анализу, и физике. В школе я был самым лучшим по этим предметам. Порой мне казалось, что даже лучше учителей. Я давно мог бы перестать готовиться к математике потому, что я мог решить все задания сходу. И иногда я так и делал, когда загуливался с Олесей. Но при любой удобной возможности я хватался за ручку и считал, и решал.

Ксюша умчалась на дачу, ничего мне не сказав. Я почти привык к этому. Привык к тому, что она уходит из моей жизни, что у нее другие интересы, другая компания и увлечения. Я не знал, почему я перестал устраивать ее, но реальность была такова. Конечно, я звонил ей. Она всегда была рада слышать меня. Часто она не брала трубки. А иногда плакала и говорила, что ей так плохо, потому что некому помочь с той или иной псевдо-бедой. Я успокаивал ее, предлагал пути решения проблемы. Ксюша все отметала. Мне кажется из-за некой вредности. Такое бывает, когда пытаешься помочь человеку, а он тебе в ответ говорит, что все неактуально, все плохо. Утомившись решением нерешаемых бед, ты говоришь ему, чтобы он шел к черту. После этого решение сразу же находится. Практически сразу. Я сделал вывод, чем больше пытаешься помочь, чем больше человек понимает, что о нем беспокоятся, тем больше понимаешь, что тебя будут использовать, морально уничтожая. Но это же Ксюша! Мой самый близкий друг.

Олеся проводила со мной времени гораздо больше, чем раньше. И погулять, и поцеловаться, и похулиганить – завсегда пожалуйста. Так думал я, пока в один летний денек мы в очередной раз не остались у меня, нежась поцелуями в постели. С поцелуями у меня уже не было глобальных проблем. Я понял, для чего это надо. Мне понравились ощущения, которые я испытывал в моменты соприкосновений наших губ.

Понимая, что еще чуть-чуть и я не смогу остановиться, я прекращал поцелуи и старался мысленно абстрагироваться от того, что происходит с моим организмом. Так же, как и в тот денечек. Понимая, что поцелуй заходит за призрачные рамки, я остановился под предлогом перекура.

Я курил, с улыбкой рассматривал лицо Олеси и понимал, что оно ничего не вызывает во мне, кроме теплых чувств. Олеся положила ноги на табуретку и насупившись сморила на меня. Я не понимал ее взгляда. А потом она начала говорить. Я был поставлен перед выбором: либо у нас прямо сейчас произойдет секс, либо мы больше не общаемся. Почему? Почему это так странно звучало для меня? Я не хотел, чтобы мне ставили ультиматумы. А я уже успел заметить, что люди любят кидаться ультиматумами, как навозными шариками. Как неприятно, когда тебя ставят перед выбором. Неважно какой выбор: умри или живи, или переспи со мной или уйди. Почему я должен делать именно так? Почему никто не спрашивает, если ли у меня альтернативы?

Услышав брошенный ультиматум, я опешил. Я уже не хотел вникать в его смысл, в значение сказанных слов. Мне ведь никто не дал объясниться. Никто не спросил, почему я прервал поцелуй и отстранился. А ведь все на самом деле так просто: я был девственником. Олеся – девственница. Я не знал, что с собой делать, не то, что с ней. Ей было легко сказать переспи со мной, либо расходимся, но она не предложила взять инициативу на себя. Она переложила на меня ответственность и словно смеялась мне в лицо.

Я озадачился. Опешил. Растерялся. Вот так, живешь, радуешься, даже не догадываешься о том, что человек вынашивает ультиматум. Неприятно. И в моем случае совсем не сексуально. Я, конечно, поинтересовался, почему я столкнулся именно с таким поведением. Зачем ей это надо? Почему прямо сейчас? Я всегда был уверен, что первый раз для девушки – это некое таинство, которое должно состояться с любимым человеком. Ты меня любишь? Она смотрела на меня как на дождевого червя, погибающего в луже на асфальте. Конечно, нет. Она не любила меня. Мне не нужны были ее слова, я и так знал ответ. Но я хотел убедиться, знает ли она ответ. Я хотел убедиться, понимает ли она, о чем просит.

Но Олеся относилась к тем людям, которые живут исключительно по приказу своих желаний. Я хочу и мне плевать на все. Абсолютно! Я хочу прямо сейчас и прямо здесь. Плевать на других, мне это нужно. Именно такие люди берут в кредиты, например, дорогие иномарки, потому что «хочу прямо сейчас», а потом им не на что даже бензин залить. Их желания доходят до абсурда. И в тот момент желание Олеси звучало абсурдом в моих ушах.

Я успокаивал себя. Нет, я не импотент и девушки вызывали во мне желание. Это нормально для подростка. Это нормально для мужчины. Я мог сделать то, о чем она просила. Я знал анатомию, в конце концов, я видел порно. Пару неловкостей, пару нелепостей и совершилось бы то, на что меня агитировали. Но я – математик, я почитатель точности и не только в науке, но, уж так сложилось, что и в жизни. Я никогда не поставлю лямбду в формулу, если она там не нужна. А Олеся заставляла меня поставить ее в простенькое уравнение. Каждый символ что-то символизирует. Каждый мой вздох и взгляд что-то характеризирует. Я никогда ничего не делал просто так, даже по мелочи. А тут такое!

Я отказался. Извинился. Сказал, что хотел бы дальше дружить, общаться. Оставить все как было до этого нелепого разговора. Я не хотел обижаться на нее, но Олеся была иного мнения. Ей надоело ходить девственницей. Все ее подружки обсуждают, как проходят ночи в порыве страсти, подшучивают над ней. Олесю это цепляет. Она не хотела быть хуже других. А я не хотел помогать ей идти ноздря в ноздрю с окружающими, тем более таким способом. Я не думал, что для нее будет проблема воплотить желаемое в жизнь. Вокруг была целая толпа желающих переспать с девчонкой, лишив себя девственности, да и ее заодно.

Олесю понесло. Она возмущалась, кричала и бесконечно долго спрашивала бесподобную чушь, на которую я был вынужден отвечать. Я был уверен, что после моего отказа, она уйдут. Но нет. Желание переспать плавно перекатилось в желание обсудить, почему так произошло. Хорошо. К такому, конечно, я был не готов. Опыт общения с Ксюшей не давал мне никаких подсказок и намеков. Я уродина? Поэтому ты не хочешь спать со мной? Интересный вопрос, неправда ли? Мне очень понравился. Вот так оказывается, воспринимается сексуальная жизнь – урод или не урод. Я всегда был уверен, что для секса нужно что-то большее, чем просто качественная внешняя оболочка. Человек не должен быть уродом морально. Так я представлял себе красивого человека. Я ничего не мог сказать об Олесе. Ее моральная составляющая была качественно сокрыта, и я основывался только на своем восприятие ее внешности, которая не возбуждала во мне желание.

Хотя я не исключаю того, что я просто испугался столько неприкрытого предложения со стороны девушки. Слова Ксюши, что девственники смешны, громогласно вторили ей каждую минуту в моей голове.

Олеся не пыталась слушать меня. Она утверждала, что она – уродина и только в этом проблема. Я замолчал и просто молча изучал ее враждебную маску на лице. Уродина? Нет. Природа не создает уродства. Никогда. Люди. Вот, кто делает из себя уродов, чтобы потом взывать к жалости окружающих, пользоваться ею, захлебываться ею. Жалость такая плодоносная, такая кормилица! Неудивительно, что люди, крича не надо меня желать, своими действия просто отчаянно требуют жалости к себе. Но я не чувствовал жалости к Олесе. С чего бы? Молодая девчонка, подросток, она еще даже не сформировалась до конца. У нее одна голова, две руки и две ноги. С чего бы мне ее жалеть?

Олеся ушла. Я остался один. Не то, что бы это состояние пугало меня, я скорее привык к своему одиночеству. Раньше у меня была Ксюша, но она отдалялась семимильными шагами, а я только воздух успевал трясти руками, пытаясь ухватить шелковый, скользящий подол юбки дружбы.

Прошел год. Я был первокурсником университета, обучаясь на физфаке, и я был чертовски счастлив. Уже долгое время я мечтал забыть школу и все, что с ней связано, особенно предметы, превратившиеся в монотонную скуку из-за не менее скучных учителей. Они уже так устали годами сидеть за одним столом и смотреть на одни и те же парты и на лишь меняющиеся лица учеников. Надоели им и то, что они говорили из года год одно и то же и никто, практически никто, их не слышал, хотя все слушали. Я был больше рад не видеться с одноклассниками. Без того ужасные люди, некоторых из них я и так буду вынужден помнить всю жизнь. Я больше не буду видеть стены этого заведения: частично измазанные грязью, частично залепленные еще советской мозаикой. А что говорить о питании? Ничего этого теперь не будет. Едва я пришел 1 сентября в своей ВУЗ как понял, насколько стал свободным и в то же время, я почувствовал страх. Моя жизнь принадлежит мне. Моя будущая жизнь. Один мой неверный шаг мог запросто подпортить ее, может даже и крест поставить. С того дня я понял, как важно отдавать отчет самому себе о том, что я делал и зачем. К сожалению, не имея диплома о высшем образовании, у меня не будет шанса доказать работодатель, что я чего-то стою. Твои знания подтверждает не их присутствие и практика, а несчастная картонная корочка с длинным полотном оценок. Я должен был доказать не только себе, но и окружающим, что я не просто сын алкоголика и брошенка матерью, готовящийся пойти по стопам отца. Я хоть чуть-чуть начал понимать жизнь. Это борьба. Борьба за все: за место в университете, за место на работе, за свою девушку, за себя самого. Ты постоянно борешься, выживая в социуме. Все, что тебя окружает, все, что появляется в твоей жизни, тут же вынуждает тебя бороться до конца, до последнего вздоха, пока ты борешься со смертью. Я знал свои способности к математике, химии и физике. В школе я утвердился в глазах учителей настолько, что пару раз я заменял на уроке учителя математики. Меня давно перестали спрашивать о выполненном домашнем задании: я мог посчитать любое уравнение из школьного учебника с закрытыми глазами. Это знал я, это знали все. Но математика, к моему великому счастью, не заканчивалась ограниченным школьным материалом, поэтому я пришел за ней в университет. Я пришел бороться за то, чтобы мне дали шанс хоть немного опуститься в настоящий мир математики, а не в школьную иллюзию. Я поступил на бюджетное отделение. У меня не было даже выбора, платить мне все равно было нечем. Я был счастлив.

Выходя из университета, где уже не первый день кипела работа головного мозга, так как мы вспоминали школьную математику, доказывая профессору, кто из нас не совсем тупой. Профессор усмехался и говорил, что если мы считали, что все знаем, то он готов опровергнуть нашу уверенность, скинув ее в таз с помоями. То, что мы выучили в школе это как пишутся цифры и пару букв из греческого алфавита, говорит только о том, что мы чуть умнее шимпанзе. Мир математики, в который собирался посвятить нас профессор, был еще закрыт. Но он вот он! У нас на ладонях! И только от нас зависело, достучимся ли мы в эту дверь. Измученный, но довольный как кот, спящий на печи, наевшись толстых мышей, я вышел на улицу.

Осень. Вот она. А я даже не заметил, когда она успела прийти. Конец сентября. Золотистое солнце на голубом небе, золотистые листья под ногами. Красные все еще висят на деревьях, колышутся на легком ветерке. Я вдохнул полной грудью и набрал Ксюше.

Она не ответила. Хорошо, подумал я, перезвонит, когда увидит пропущенный. Мы ведь так давно не общались, и я соскучился по своему другу. Она была моим единственным другом, а я ее…черт его знает. Теперь у нее было много друзей. Ксюша всех, кто общался с ней более 15 минут, называла другом.

Она перезвонила, когда я уже прошел половину Москвы, впитывая в себя бушующую осенью. Я уже давно убедился, что разговор с Ксюшей – это всегда какое-то откровение. И этот раз, по старой доброй традиции, не стал исключением.

Оказывается Ксюшу отчислили из колледжа на летней сессии за недопуски к экзаменам, прогулы и поведение, которое зачастую называется аморальным в социуме. Ксюша не стала даже пытаться поступить куда-либо. Она просто проиграла в одну секунду, в один болезненно громкий щелчок пальцев. Она остановила свою борьбу за будущее, обильно плюнув на себя. Я тут же, настойчиво и менторским тоном предложил подтянуть ее по предметам, в которых у нее огрехи, приведшие к катастрофе, по моему мнению. Но то было мое мнение! Оно серьезно разнилось с мнением Ксюши. Она устала от социальных устоев нашего общества. Она устала одеваться так, чтобы людям в общественном транспорте было приятно смотреть на нее. Ее тошнило оттого, что она должна следить за своей речью, чтобы не ранить уши прохожих или преподавателей. Ее достало, что все прежние знакомые осуждают ее черный цвет волос и пирсинг на лице, ведь они не могла привести ни одного конструктивного минуса. Ксюша больше не хотела учиться для какого-то дядьки. Для себя ей не надо было. Она считала себя и без того безупречный. И работать она не собиралась. А как? Как тогда она собиралась жить дальше в Москве? Ксюша была категорична. Она не хотела быть как другие. Она хотела сломать систему. Если все работают, то я буду ничего не делать. Что? По трудовой работать? Какой бред! Нет и не буду! Я не доживу до своей пенсии, зачем я буду платить налоги, чтобы на мою пенсию жил кто-то другой? Все платят за проезд в общественном транспорте? Ха, тогда я плюну в лицо общества и буду ездить зайцем. И на все, что делают другие люди, у нее было противоречие и желание сделать наоборот. Я прекратил называть доводы, чтобы агитировать ее начать учиться. Они оспаривались, едва я успевал закончить предложение, глупыми, недальновидными утверждениями. Я понял одно, что ни я, ни ее родители, ни президент, никто не переубедит ее, никто не сломает ее взгляды на жизнь… Разве, что сама жизнь.

Мне было проще. Жизнь обломала меня в довольно раннем возрасте: пьяный отец, сбежавшая мать, пьяный отец в двойном размере, отсутствие денег, отсутствие всего того, что было у других. Я-то уж точно знал, что такое облом. Но Ксюша! Ксюша не привыкла к усмешкам жизни. Ее никогда никто не обламывал. Она не знала отказов ни с чей стороны. И мои доводы о будущем ее не пугали. Ей плевать.

То, что я слышал в ответ, поражало меня, честно говоря. Ксюша так агрессивно отстаивала свой выбор и совсем глупо звучали ее аргументы. Я мог оспорить каждый из них. Каждый! Но я не стал этого делать. У каждого есть право жить той жизнью, которую он выбрал. Я избрал свой путь, она – свой. В моем ли праве было навязывать ей другой путь только лишь потому, что мое мнение отличалось от ее? Я понимал ее. Понимал ее агрессию. Я бы тоже взбесился, если бы ко мне пришел некто и стал переубеждать в чем-то, в чем я уже определился до этого.

Я попсиховал в душе, распереживался за Ксюшу, но решил сменить тему, пока Ксюша не загрызла меня сквозь телефон. Я рискнул и спросил, как дела на любовном фронте. Как поживает ее любовь с дачи? Ксюша рассмеялась. Какая любовь? Она даже не ездила на дачу. Практически. Может, пару-тройку раз за все лето. Это место ее больше не интересовало. Скучное и бессмысленное. Такое же, как и сам Дима.

Я молчал. То есть, она все лето была в Москве и ни разу не позвонила. И я спросил ее об этом. Почему? Я тут же услышал очередную порцию гнева. Она ничего и никому не должна, почему от нее вечно все что-то требуют и как все это достало. И завершением тирады стал вопрос, почему я не позвонил ей. А я не хотел отвлекать ее от чувств. Но я не стал говорить об этом. Зато Ксюша сказала, почему я не звонил. Оказывается, она считала меня помешенным на моих глупых цифрах и была уверена на 100 %, что все лето я провел именно с ними, не мог оторваться от них, поэтому 8 скучных и непривлекательных цифр набрать я не мог. В моем теле началось настоящее цунами негодования. Нет! Не правда! Все, что она говорила – не правда! Да, я занимался летом. Математикой. Но я поступал. У меня первый курс. Я-то видел иную дорожку в своей жизни, в отличие от Ксюши, и моя дорожка тесно переплеталась с учебой. Но я никогда не переставал думать о Ксюше.