Я спросил ее, не обидно ли ей от того, как сложилась ситуация. Не хотела ли она связать с ним свою жизнь и жить долго и счастливо? Ксюша рассмеялась. Ей было наплевать на Максима. Она заинтересовалась сексом. Ей было очень интересно попробовать, что же это такое – интимная связь между мужчиной и женщиной. Об этом так много говорят. И едва подвернувшийся парень сыграл роль стартера. Ксюше было достаточно, что он мужского пола, и он симпатичный и имелось желание. Она описывала свои страхи. Оказывается, ей было страшно, но я узнал об этом только когда спросил, боялась ли она.

Вечером я проводил ее домой. Ксюша пригласила меня к себе, как обычно посмотреть ужастики на ночь. Одной ей было страшно смотреть. Она боялась спать. А так я был рядом и Ксюша, обняв свою Китти, засыпала, будучи уверена, что теперь ни одна сущность ей не грозит. Но я отказался. Я сослался на прогулку с друзьями и ушел. Я больше не хотел слушать о сексе и Диме. Я устал.

Восьмой класс заканчивался. Ксюша становилась изгоем в классе. Учителя выгоняли ее с уроков за открытую насмешку вначале над предметом, потом уже над ними, над их личностями. Ксюша скатилась по оценкам на едва выплывающий минимум. Одни тройки. Со мной она перестала заниматься. Стоило мне предложить отработать тот или иной урок, как Ксюша смеялась и говорила, что с нее хватит. Она отказывалась запоминать нескончаемую громаду знаний. Ей надоело вставать по утрам. Ей надоело сидеть за партами и пытаться понять то, что ее совсем не интересовало. Она часто задавала мне вопросы, зачем ей нужно знать, как размножаются растения. Или зачем ей нужны равенства? Зачем ей знать массу и скорость не существующих машин? Взамен она тащила меня на улицу. Гулять. Свежий воздух даст гораздо больше, чем зазубривание бесполезных алгебраических функций. Я лазил по крышам вместе с ней. Я никогда не был против. Я лазил по крышам и подвалам вместе с ней. И я вспоминал о ней, как о друге, когда она, наконец, становилась собой, той которую я знал раньше. Той, к которой я привык. Она переставала говорить о своих мужчинах и ударялась в мечты. Я любил слушать ее мечты. Они всегда были такими светлыми! Я даже немного завидовал ее способности во всем видеть позитив.

Дни шли за днями. Последняя четверть опустилась как легкий утренний туман, который практически также незаметно исчез, но Ксюша успела продемонстрировать мне еще некоторые метаморфозы. Она закурила. Просто закурила. Просто вышла на перемене с одноклассницами. Они прикурили. Угостили и Ксюшу. Та не отказалась. Кашель мгновенно окутал ее легкие. Ей не понравилось то ощущение, которое она испытывала. Очень не понравилось. Но Ксюша не расстраивалась. Она затянулась еще. И еще. И еще. Она курила пока не перестала кашлять. А потом она просто курила. Я тут же кинулся отговаривать ее, уговаривать прекратить это пагубное дело. Ксюша протянула мне пачку и предложила попробовать. Мне непременно понравится, ведь это так здорово. Какая-то отдушина, палочка помогающая помечтать. Я достал сигарету из предложенной пачки. Была не была. Вспыхнул яркий, взвившийся вверх огонек и поджог сигарету, торчавшую у меня во рту. Я повторил все то же самое, что и было с Ксюшей. Вначале кашель, потом вроде интересно. Но потом последовал логичный вопрос: зачем?

Ксюша улыбалась. Она рвала все рамки, которые ей пыталось навязать общество, родители, этикет и какие-то нормы. Даже мои просьбы воспринимались ею порой отрицательно. Я старался не навязывать ей свои точки зрения. Просто проглатывал ее нежелание мириться с общественными устоями. Это ее право, в конце концов.

Потом она пьяная в хлам заявилась в школу. Я даже не сразу понял, что с ней. Ксюша начала говорить со мной, и я почувствовал запах, готовый сразить самого Антея. Мне пришлось, в буквальном смысле, схватить ее за руку и бегом бежать из школы.

Тогда она впервые пришла ко мне в гости. Раньше Ксюша не допускалась до моей убогой разваливающейся квартиры. Мне просто было стыдно приглашать даже самых отъявленных бомжей, не говоря уже о Ксюше. Я боялся за ее моральное состояние, за то, как она воспримет мою хибару после своей роскошной квартиры с дорогущим ремонтом. Но в тот момент, когда Ксюша висела у меня на руках, как ветхая старая половая тряпка, да и пахнущая так же, я просто не мог отправить ее домой. Если дома окажется кто-то из родителей до момента, пока она отрезвеет, то ее просто прибьют. Я отчаялся и уложил ее в свою кровать. Сам я сидел на кухне, курил сигареты, которые научила меня курить Ксюша. Сидел и думал. В моей комнате лежит пьяна в стельку девушка, моя подруга. В соседней комнате храпит отец перед ночной сменой, уже пожизненно пропахший спиртом. Как же мерзко! Я пнул стул. Стол. Хотелось треснуть по стене, что-то сломать, что-то уничтожить, но я не хотел издавать лишних звуков в малогабаритной квартире. Я не хотел разбудить никого из двух спящих пьяных тел. Я одно понимал, что ненавижу алкоголь. Ненавижу спиртосодержащие напитки. Никогда не притронусь к ним. Как громогласно, неправда ли? Я стал свидетелем, как из-за спирта рухнула жизнь моего отца и никак не мог понять: он не хотел видеть последствия или он до сих пор еще не понял, что все потерял? А теперь моя подруга.

Потом она снова уехала на дачу, всячески избегая открытого разговора. Я правда пытался донести до нее спиртуозную беду, которая может случиться, если так сильно отдаваться спирту. Ксюша вначале смеялась надо мной, говорила, что я, как всегда, слишком драматизирую. Потом начала злиться. Потом я понял, что я не ее родители и не имею права нарушать и вмешиваться в череду событий ее молодости. У меня не было права на это.

Когда ее не было рядом, мне было намного легче. Летом я не расслаблялся. Я пытался поднять весь материал, который очевидно упустил во время учебного года. Я слишком много времени провел на чердаках, крышах и в подвалах вместо того, чтобы заниматься тем, что мне было интересно. Ксюша – моя подруга, но она отстраняла меня, как только я выходил за рамки дозволенной дружбы. Она смело заявляла, что я не имею права мешать ей испытывать свою молодость. Вот так. Она испытывала то, чем владела, а я пока еще не понимал, что именно могу испытать сам. Я только недавно расхотел смотреть мультики. Я явно отставал в развитии от своей подруги. Мне казалось, что я во век не успею за ней. Она скачет галопом, пробует все, что попадается на пути, как дикая мышь, подбегающая ко всему, что лежит перед ней. Все, что не вызывало интереса, она тут же отшвыривала за ненадобностью. Зачем тратить время на то, что изначально просто не нравится, а вдруг потом еще тошнить начнет? Я же боялся так рисковать, мне требовалось гораздо больше времени, чтобы детально, досконально обнюхать найденный предмет. Я хотел подержать его в руках, почувствовать, каков он на ощупь. Лето промчалось и привело с собой еще более небывалую кучу рассказов и начало девятого класса.

Ксюша вернулась загоревшей и совсем взрослой. У нее был такой осмысленный взгляд, и я поражался изменениям. Она расцвела. На щеках была уже пара прыщей, но они никак ее не смущали. Она, раздухаренная, заявила, что ей надо срочно рассказать, как у нее дела, хотя я не спрашивал. Я откровенно боялся спрашивать о ее делах и то, что я услышу в ответ.

Дима. Тот самый парень с томным взглядом с ее дачи. Что ж случилось? Оказывается, теперь они встречаются. Я спросил, спят ли они. Ксюша с долей укоризны в глазах посмотрела на меня. Как же они могут спать, если он живет с родителями, да еще и с сестрой. Да и Ксюша не была одна. К тому же Дима – девственник. Ксюша сказала это так, словно обвинила парня в каком-то страшном, уголовном преступлении, которому нет прощения. Почему-то из ее уст слово девственник прозвучало именно как оскорбление, и я был рад, что Дима лично не слышал этой напыщенно-издевательской интонации от его… девушки.

Ксюша рассказала, что они целовались. Он провожал ее домой на даче в полной темноте. Не было ни магической луны, ни простых человеческих фонарей. Они остановились около ее дома, спрятанного за забором. Он смотрел в ее глаза. Ей хотелось, чтобы он смотрел в ее глаза. Как в романтических фильмах. Что он делал на самом деле во тьме никому неизвестно. Она-то точно смотрела на него. На его губы. Так как оба были поддатые, выпивши водки, они чудом погрузились в долгожданный поцелуй. И тут Ксюша улыбнулась. Оказывается, Дима, помимо того, что был девственником, совершенно не умел целоваться. У него зажатые губы, как два камня, которыми он, казалось, бездумно тыкался в ее губы. Это был самый нелепый поцелуй в ее жизни. Скорее жуткий. Но Ксюша сделала ему скидку. В этом деле время – хороший учитель, главное не тратить его впустую.

Пока Ксюша болтала о том пьяном поцелуе, я думал лишь о двух вещах. Сколько выпила Ксюша за все лето? Как целовался я? И оба вопроса настолько были актуальны для меня, что я даже не мог расставить приоритеты. Ксюша же продолжала вещать, и пока продолжалось вещание, ответ на первый вопрос я услышал. Водки было выпито очень много. Каждый вечер они пили. Они встречались на пруду, заходили друг за другом, шли петь песни под гитару и пить водку, курить сигареты.

– Неужели тебе и правда так интересно вот это все? – спросил я, перебив ее очередной рассказ. Она так посмотрела на меня, что внезапно я ощутил себя маленьким ребенком на званом ужине родителей, где во всеуслышание спросил, что такое трахаться. Она ответила мне, что главное – это весело. Если есть весело, значит, будет и интересно, и вытекающие отсюда добродетели. Она вообще считала веселье своим девизом.

Я пытался выяснить, что значит весело в ее понимании. Ведь это такое емкое, весомое слово, значение которого каждый видит по-своему. Но Ксюша конкретики мне не дала. Для нее весело было все. Ее жизнь была весельем. Секс, спиртосодержащие напитки, табак, ночные гулянки – это все было весело. И если хоть что-то разбавлялось грустным, Ксюша незамедлительно избавлялась от этого. Честно говоря, в какой-то момент я начал опасаться, что я становлюсь ей не интересен. Ну что ж, я должен был поддерживать ее живой интерес в моей дружбе.

Ксюша посвящала меня все глубже и глубже в свое умершее лето. Оказывается, там был еще один друг, который и помог сойтись влюбленным. Теперь после уроков Ксюша моталась туда, где жила ее подруга, а недалеко и Дима. Дамочка с дачи учила Ксюшу красиво наносить макияж, постоянно выпрямляла ей плечи. Она всячески делала вид, что является самой настоящей подругой. Ксюша верила. Для меня эта история трогательной девчачьей дружбы выглядела так, что Ксюша была безотказным экспонатом. С ней можно было делать, что угодно, ей можно было говорить, что угодно. Она все сделает и, сконцентрировавшись, выслушает. Почему, когда я что-то советовал ей, рекомендовал, Ксюша лишь улыбалась в ответ, но никогда не внимала моим советам? Вместо этого я все чаще слышал, что я становлюсь слишком рано взрослым и дотошным занудой. Но нет же! Нет! Я не мог взрослеть так быстро! Просто мое веселье в ее глазах звучало как панихида, а она не хотела ничего слышать из похоронного жаргона.

Ее родители становились невыносимыми для нее. Они то и дело осуждали, укоряли и порицали ее поступки. Ксюша плевать хотела на обидевшегося отца, переставшего разговаривать с ней. Плевать она хотела и на мать, льющую слезы, умоляющую никуда не ходить, взяться за голову. Ксюша все равно уходила к нему, ни разу так и не добравшись до него. Она все время оставалась у своей подруги и вместе они строили планы и стратегии, как добраться до Димы.

В один прекрасный вечер подруга сообщила, что знает, где территориально живет Дима. И, загоревшись безумной идеей, они вдвоем поехали в район, где жил Дима. Девчонки метались между трех длинных девятиэтажек. Подруга утверждала, что в одной из них находится возлюбленный Ксюши. Я не знаю, сколько времени продолжались поиски Атлантиды, но я совсем не удивился, когда Ксюша финализировала тем, что они никого не нашли несмотря на то, что даже кричали его имя под окнами каждого подъезда. Я улыбнулся, представляя как глупо они выглядели, бегая между домами, истошно вопя имя Дима. Я спросил, на что она надеялась. В ответ получил ядерной волны взгляд.

Как-то после уроков мы пришли ко мне. Отца не было, очевидно он был на работе. Из школьного рюкзака я вытащил пузырек водки, сушеных кальмаров и сигареты. Ксюша держала меня за руку, в предвкушении ожидая, когда мы, наконец, в очередной раз почувствуем себя взрослыми. Как же сильно мы скорее стремились почувствовать себя взрослыми. Одного мы не понимали: быть взрослым – это не просто чекушка водки и пачка не самых лучших сигарет. Это еще и просмотр нудных TV-шоу, где постоянно хихикают одни и те же голоса за кадром; бурное обсуждение политики и спорта по утрам перед началом работы; крики о начальстве, которое уже практически априори не должно устраивать; считать ежемесячно квартплату, покачивая головой, удивляясь, какого черта, за что; ныть по вечерам, что смертельная усталость фактически по кускам разбирает тело и мышцы, словно детский конструктор; иметь собственную аптечку, содержимое которой пополняется чем-то новым раз в полгода. Быть взрослым – это потеря времени. Взрослые не видят, как на самом деле тянется время. Они уверены, что после выпуска из университета, устроившись на работу, временное русло больше никогда и ничем не сможет быть приостановлено, разве что смертью. Полная остановка, без возможностей и прав хоть как-то запустить это время снова.

Понимая мерзкую, скучную до отвращения неинтересную перспективу бытия взрослого, я честно дезертировал, думая, что я ничего не хочу от взрослой жизни. Мне ничего не надо. К черту взрослых, я всегда хочу быть ребенком. Ну, может, подростком. Ксюша не понимала, что сигареты, водка и секс – это далеко не предел взрослой жизни, что впереди еще не одна парная куча говна.

В общем, пока мы были готовы делать только минимум взрослой жизни – пить и курить.

Рюмка за рюмкой. Я все меньше морщился. С каждой выпитой рюмкой, водевиль уже не казалась такой противной. Ксюша пила так словно всю жизнь пила только водку. Она чуть морщила носик, громко выдыхала, закусывая все матерным словом, известным всей России, имеющим не охватываемую семантику и смыслы. Может, ей так было легче, я не знаю. Я, конечно, тоже цитировал то слово, но мне этого было недостаточно. Я бы точно не отказался от маринованного огурчика. Но то была бы уже слишком сложная комбинация: купить водку, сигареты, кальмаров и еще банку огурцов практически на сто рублей. Поэтому я, запихав шепотку сушеных трупов кальмаров в рот, от чего стал похож на морское чудище, огромного сома с шевелящимися усами, просто пил. Я усиленно жевал мясо, представляя, что у меня во рту огурец и ждал, когда же, черт возьми, я проглочу его.

Ксюша уже наполняла пустые стопки, что-то рассказывала. Я не слышал ее из-за моих слишком громко жующих челюстей и оттого, что становился пьян. Ввиду своей кондиции, Ксюша казалась мне трезвенницей. Она не выглядела пьяной, от нее не пахло подгулявшим трупом кальмара и мерзкой водкой.

Она смеялась, шептала о чем-то с более сильными эмоциями. Мне точно надо было ее слушать, но я не мог. Я сконцентрировался на ее шевелившихся губах. Взгляд снова скользнул на декольте ее майки, ноги и снова губы. Это же девочка! Вот спиртовая подруга снова привела меня к философии. Я опять осознавал половую принадлежность Ксюши. Она – друг – девочка! У нее есть все, что есть у других, но других я сразу идентифицировал как девочек. Будучи трезвым, я всегда думал, что Ксюша – бесполая. Она же друг! У друзей нет гениталий. Никаких. Никогда. До момента, пока не соприкоснуться с водкой. Алкоголь оказывается так любит правду. Чем больше ты пьешь, тем больше он пытается оголить правду. Показать то, что, может, ты и сам знаешь, но гораздо проще жилось, когда правда была замазана сверху радужными розовыми красками. И тут водка – вуаля! Словно ацетон, разлитый на яркий холст, сжирает и сжигает всю лживую красоту и вот тебе, держи говно на блюде! А ты что думал? Суфле шоколадное? А-а-а! и покачает пальцем.

В моем случае, я пока что обошелся без предложенного говна на блюдце. Я всего лишь разглядел в своей подруге пол. Хотя это с какой стороны посмотреть насчет блюдца.

Помимо того, что я обнаружил гендерную разницу между собой и Ксюшей, я еще нашел у себя желание почувствовать эту разницу. Но я испугался. Понятия не имею, сколько еще водки мне надо было выпить, чтобы убить страх, который Ксюша собственноручно посадила внутри меня. Я ведь тоже был девственником. А как я понял, парни-девственники – это что-то вроде страны третьего мира. Кому-то жалко их, и им спешат оказать гуманитарную помощь и благотворительность. Кто-то просто издевается и насмехается. А кто-то не понимает, зачем они существуют. В каком амплуа я могу предстать перед Ксюшей? Вызову ли я у нее жалость или она просто посмеется надо мной?

Но смотреть-то на нее мне никто не запрещал: ни она, ни ее надменное отношение к людям, не успевшим отведать кусочек страсти, ни отсутствие достаточного количества водки, чтобы прикоснуться к ней. Но я так и не решился на прикосновения. Я испугался. Дотронуться до нее? Сколько еще я должен выпить, чтобы стать таким смелым?

К тому же, я действительно верил в нашу дружбу. К ней скептически относились все, кто знал о нас. В школе называли жених и невеста. Мы огрызались какое-то время, потом плюнули. Бесполезно отрицать сформировавшееся мнение общества. Если общество решило, что жених и невеста, значит так тому и быть. А решение было принято на основании простого «не может». Школьное общество считало, что дружбы между парнем и девчонкой быть не может. Учителя так считали, а одноклассники просто порой пытались высмеять нашу дружбу.

Немного по-другому относились к нашей с Ксюшей дружбе ее родители. Они никогда не были против, я, по крайней мере, не знал об этом. Ее отец всегда здоровался со мной, пожимая мою руку. Если он встречал меня на улице, тут же предлагал зайти несмотря на то, что Ксюши не было дома. Ее мама всегда шептала что-то вроде «будь аккуратнее». Что она вкладывала в это я не знал. Это изречение слишком обширно: начиная от простого и банального предупреждения не упасть и заканчивая заполнением анкеты участника проекта «Марс». Я никогда не старался поистине понять это предупреждение.

Мой отец видел Ксюшу, но особого значения не предавал, как, в принципе, и всему, что происходило в моей жизни прямо у него под носом. Он скорее всегда единственный человек, который относился к нашей дружбе никак. У него не вставал вопрос веры в мужскую и женскую дружбу, ему просто было наплевать. И я был благодарен ему за то, что плевать ему было на все и всегда, а не выборочно на то, на что ему удобно было плевать.