Роза вздохнула и перевернулась на спину, скинув с себя одеяло. Я чуть не заплакал от желания, и, испугавшись за свои дальнейшие действия, подло сбежал на кухню, залез за стол и, трясясь, как осиновый лист, умолял свою похоть заткнуться.

– Ты что здесь делаешь? – в дверях снова появился Люцифер, только уже одетый.

–… она голая… – проскулил я, сжимая пальцами столешницу.

Люц еле сдержался, чтобы не заржать. А я даже не мог злиться на него – мозг был слишком занят желанием прикоснуться к Розе, и на издевки Люца у него не было времени.

– Так какого черта ты тут сидишь, а не с ней в кровати? – спросил он, наконец, более или менее успокоившись.

– Она спит…

– Ну и что? – удивился Люцифер, присаживаясь за стол. – Разбуди! Что так сложно?! Не знаешь, как это делается? Хочешь я дверью хлопну погромче?

– Нет, знаю все, просто не хочу ее будить… Пусть спит! – я ответил каким-то мечтательным голосом.

Лицо брата стало таким паскудным, глаза расширились, а губы превратились в тонкие, улыбающиеся нити.

– Что? Что у тебя с лицом?

– Ты влюбился! – брат вынес вердикт.

– Нет! – испуганно прошептал я и замотал головой. – Нет!

– Дурак ты глупый! – покачивая головой, сказал Люцифер. – Я же тебе говорил, чтобы не случилось, как бы она ни давала, какие бы песни не пела, никогда не влюбляйся! Твое счастье кончилось, брат.

– Ты чего несешь, Люц? – Возмутился я и еще интенсивнее замотал головой – Я не люблю ее!

– Гавриил, ты хоть себе-то не ври! На твоей роже все написано! Ты в глубоком анусе, мой ненаглядный брат. Влюбиться – это кара господа или дьявола или природы, я не знаю чья, но это точно кара! И поверь, ты скоро в этом убедишься! Лучше получить по морде за использованную шлюху, чем шлюха ударит тебя в сердце и в душу! Подумай об этом, Гавриил. Я не хочу потом смотреть, как из-за твоей глупой башки, ты собираешь пазл из своего сердца, только черта-с-два ты его соберешь так же, как было до этого.

– Нет! – как попугай, я повторял одно и то же слово, понимая, что он прав.

Я действительно был влюблен в нее, но никакой неописуемой опасности я не чувствовал от любви.

– Что ты говоришь? – прошептал я. – Люц, я счастлив! Я, черт возьми, никогда в жизни так еще не был счастлив! Это девушка – мое счастье! Ты не прав!

– Какой же ты дурак! – усмехнулся Люцифер, опуская голову. – Неужели ты думаешь, что после первого секса она сразу же станет херовой? После первого секса, Гавриил, они ловят нас в сети, которые ты хрен когда порвешь, пока они сами не захотят порвать их. Они потихоньку ослабляют натяжение, а ты, как обезумевшая рыбина, с отваливающейся чешуей, пытаешься вырваться.

– Замолчи, Люц, замолчи! Ну, с чего ты взял, что мои отношения должны именно так закончиться? Ты что? Ты же не предсказатель!

– Потому что, Гавриил, все твои отношения, то мизерное число, заканчивались именно так: ты влюблялся, тебя бросали, ты был жалок! Неужели ты думаешь, что эта девушка чем-то отличается от других? Такая же сука, которая вытащит у тебя мозг и сердце и сожрет на твоих глазах, а ты будешь только рот беззвучно открывать! Прекращай это! Не надо быть предсказателем, чтобы догадаться, что произойдет между мужчиной и женщиной! У меня в кровати их было сотни и они одинаковые!

– Нет! – я начал злиться.

Какого хера он ровняет моего ангела с этим земными существами? Как он может сравнивать небеса и землю? Кто дал ему на это право? То, что Роза была несовершенна, я это и без него знал – она могла обидеться непонятно на что и зачем. Но какая к черту разница, на что и почему она обижается, прощение все равно мне просить! Люцифер не имел права так говорить! Я жаждал двинуть ему по лицу, но я не позволил себе этого сделать, старательно убеждая себя, что он не со зла сказал все те вещи.

– Люц, эти отношения – другие! Прекрати, не хочу больше говорить на эту тему, тем более с тобой! Тебе не пора?

– Гавриил, я не хотел тебя оскорблять или твою новую убийцу, я просто имею право на свое мнение, и мне хотелось бы, чтобы мой брат хоть раз послушался меня, чтобы я потом не вытаскивал тебя из дерьма, в пучину которого ты погрузишься с этой…! Давай, до вечера!

Люцифер улыбнулся злой,недовольной улыбкой и вышел из кухни, а через несколько секунд я услышал, как захлопнулась входная дверь. Я стукнул кулаком по столу. Люцифер причинял мне боль, говоря такие вещи. Вокруг меня вспыхивали два огня: один, желаемый мной, и второй – мой брат. Я никогда не беспокоился об отношениях брата, наверное, потому, что знал, что его любовь – что-то неестественное, несуществующее. Чтобы получить любовь моего брата, надо было быть либо его братом, либо сестрой, но что это должна быть за женщина, я даже представить не мог.

Три года назад, когда мы находились в самом мерзком возрасте, когда мама всегда неправа и говорит чушь, когда гормоны закипают и срывают куш вместе с головой, когда нет страха не перед кем и не перед чем, Люцифер полюбил. Многие считают, что в переходном возрасте нет никакой на фиг любви – это долбанная обманщица-страсть, мерзкая развязность, желание доказать что-то, только кому на хер нужны эти доказательства? В любовь либо не верят, либо призирают, как мой брат. И у него были все основания так относиться к этому чувству.

Чертовка взбаламутила каждый его атом, умеющий чувствовать, полудурок сразу же превратился в джентльмена современности: он курил дорогие сигареты, на которые мы вместе с ним до 5 утра разгружали какой-нибудь транспорт; он пил и угощал, эдакий обольститель женских сердец. Мадам, в которую он влюбился, как я предполагал, сразу же показала ему, что их псевдо-союз обречен. Со стороны всегда виднее кто на что горазд, это свое даже приблизительное будущее никак не получается предвидеть, а чужое – без проблем, только слушать никто не хочет. Я никогда не говорил Люциферу, что думаю о его девушках – мои мысли касаются только меня одного. Но и брат также ни разу не сказал мне, что был влюблен в ту девушку. Для него такие слова были равносильны убийству человека. Правда, как он ни старался строить из себя бесчувственную амфибию, из него вылезло кое-что другое: девчачья нежность. Конечно, Люцифер никогда не вел себя, так как я, и после своей неудачной любви ему показалось, что не существует никаких отношений, нет семьи, нет идиотской ячейки общества, есть только плотские утехи и надменный взгляд после. Как бы мы не ссорились с ним, как бы не ненавидели друг друга, но зла никто ни кому не желал, и Люцифер думал, что своим разговором убережет меня от фатальной ошибки, которую я не собирался совершать. Наоборот, я хотел и стремился показать ему, что он ошибается, что любовь к девушке может быть чем-то большим и серьезным, чем он привык видеть.

Я просидел на кухне часа полтора, пока не спустилась девушка, очередная брошенка Люцифера. Я мгновенно отключил мысли о брате и его предвзятом отношении к Розе, и внимательно, с долей некой жалости, посмотрел на девушку. Она улыбнулась, остановилась около стола и захлопала глазами, как будто взлететь захотела с помощью них. Я неотрывно смотрел на нее и, в какой-то момент мне захотелось улыбнуться, но я не стал этого делать. На ней было надето только нижнее белье. Волосы, средней длинны, рассыпались по плечам, они были цвета сена, я бы сказал, пересушенного. На самом деле девушка была симпатична. Зеленые глаза на фоне такого цвета волос, хоть и под ними была размазана тушь, я смог разглядеть силу их притягательности. К тому же, в них была жуткая страсть, море желания, в котором она старалась утопить меня, думая, что мое имя Люцифер!

Девушка оперлась руками на стол и, словно только что родившаяся змея, пошатываясь, выгнулась и уставилась на меня. Ее грудь коснулась столешницы, а спина прогнулась, выпячивая круглую задницу, от вида которой, по-видимому, я должен был сойти с ума. Она постоянно демонстрировала свой язычок, то выворачивая его в разные стороны, то облизывая губы, и все время извивалась. Получалось хорошо и немного забавно. Пока я молча наблюдал представление раненого павлина, в моем теле не вздрогнула ни одна мышца, я был почти равнодушен к ней. Мне не хотелось ее, и наконец, когда мне наскучило наблюдать стриптиз, я встал и подошел к ней, разглядывая ее лицо с долей сарказма.

– Доброе утро! Меня зовут Гавриил! – представился я.

Ее глаза округлились, в них пропала вся страсть, а вместо нее появилась неловкость и обиженное смущение. Руки интуитивно поползли прикрывать грудь, которая и так была прикрыта лифчиком, была бы не прикрыта, танец кобры был бы значительно интереснее. Я видел, что ей стало очень стыдно и в то же время она не могла понять, почему я раньше не сообщил ей свое имя.

Я улыбнулся, еще раз взглянул на нее и вышел из кухни, тихо посмеиваясь над совиным лицом. Какая ей разница, Гавриил или Люцифер? Рожи-то одинаковые, да и не только рожи, физика тоже не знала отличий. Я даже был уверен, что если бы я залез к ней в постель, она бы не заметила разницы.

Из-за закрытых темных штор в комнате стоял серо-голубой мрак, в котором Роза, как идеально слепленная статуя, наслаждалась сном. Я остановился, тихо закрыл за собой дверь и опустил глаза. В тот момент Роза больше всего мне напоминала ангела. В голубом и грязном освящении она была покрыта таким же цветом, он придавал ей еще больше нежности и мягкости. Мне так захотелось взять ластик и стереть эту наигранную часть искусства. Я не хотел отказываться от реальности, постоянно шепча в голове, что она – не ангел. Я был влюблен, но пока еще не любил и я даже не знал, что делать дальше: мне хотелось спать, но я боялся ложиться, боялся разбудить ее. Я тихо стоял и проклинал свою слабость. Мое существование в тот момент было для меня ничтожно жалким. Поиметь то, что хотел, а потом трястись над этим в боязни причинить какой-либо дискомфорт.

***

Середина декабря. Это было время, когда доблестные профессора начинали пугать нас «хвостами» и «недопусками».

У меня было пару «хвостов» у мистера Кретча, по его несносному предмету: я должен был сдать пару контрольных, которые завалил на семинарах.

Еще один долг я схватил у Лафортаньяны. Кстати, мерзкая стерва гнобила всю группу. Ребята с опаской подшучивали над ней в курилке, говоря, что она злая, как собака только потому, что у нее мужика нет. Тогда я не очень понимал, какую связь между собой имеет секс и злость, но поржать любил с ними.

Еще один долг я получил у нашего куратора – Трокосто. Полу-лысый уродец выгнал меня с семинара и поставил «неуд». Я считал, что четыре «хвоста» – это совсем не страшно, это считай – ничего.

У Люца, как ни странно, было лучше, чем у меня – все два долга и оба у Трокосто.

Куратор нас просто обожал и делал постоянные поблажки, что, несомненно, бесило всю группу, ибо у всех остальных было как минимум по четыре долга у него одного. Я бы сказал, что профессор начал жутко лютовать, как только закончились лекции и начались херовы семинары. Одичавший профессор чуть ли не спрашивал, какую бровь он приподнимал вверх, когда рассказывал о стратегии лжи. И если кто-то не знал, какой бровью дернул этот негодяй, то этот «кто-то» мгновенно одаривался издевательской улыбкой и парашей в журнале. Я даже не хочу говорить о том, что случалось с горемыкой, который забыл что-то по предмету. Это было хуже смертного приговора.

Поэтому, увидев в расписании «Учение о лжи (семинар)» студенты долго ругались матом, отменяя все планы на вечер и перлись учить всю ту херню, которую Трокосто вещал нам в течение семестра.

Люц замечательно справлялся с ролью студента-разгильдяя. Он умудрялся цеплять девок, трахаться и пить по ночам, а утром рассказывать Трокосто о том, где надо правильно врать. Мой братец научился совмещать столь ответственную учебу и загулы. Я, честно говоря, удивлялся ему не меньше, чем он сам удивлялся себе. Еще, между усердной учебой и разгильдяйством он успевал драться с братьями брошенок, их парнями, и пару раз даже с отцами. Иногда он получал как следует, что потом пару дней лежал в лежку, а иногда получали его соперники. Во время всей увеселительной жизни брат еще и подрабатывал. Одним словом, Люцифер вел нормальную, студенческую жизнь. Он делал так, чтобы было что запомнить, я, в общем-то, не возражал. Правда, иногда он странно посматривал на Розу.

Роза. Роза. Роза. Конечно, даже не обсуждается – у нее не было ни одного «хвоста», ни одной проблемы. Днем – девочка-ангел, а ночью – дьявольская проститутка в моей постели, сводящая меня с ума, доводящая до дрожи в коленях, до озноба, оглушающая Люцифера своими криками.

Она тоже вела потрясающий образ жизни, настоящей, студенческой жизни, девочка-студентка, девочка-огонь…Моя девочка. Все знали, что мы встречаемся и никто не осмеливался смотреть на нее, как на объект сексуальных фантазий. Но взгляд Люцифера я не мог расшифровать. Ко всему прочему она сама улыбалась брату, но я старался быть спокойным. Твою мать! Я говорил сам себе, что я уверен в ней. Но я видел ее улыбку, посвященную брату. Она была дерзкая и хамская, мол, «смотри, кто ходит рядом с тобой, но хер когда тебе это достанется»!

Люцифер особенно любил сталкиваться с ней по утрам в ванной, когда Роза была в одном нижнем белье или в моей майке. Ванна-то у нас одна на двоих на втором этаже. Услышав звук в ванной комнате, Люц мгновенно вскакивал и бежал туда и естественно натыкался на Розу, которая чистила зубы, специально выпуская белую пенистую массу изо рта. Затем она оборачивалась к вбежавшему Люцу и эротично слизывала пену языком, сплевывала, здоровалась и уходила. Братишка стоял и держался за шорты или трусы руками и чуть ли не выл, а я смеялся над ним.

Между Розой и Люцифером порой складывались не совсем добродушные отношения. Роза постоянно говорила, что мой брат мудак и козел, что над ним можно только смеяться. Люцифер же, как чертово отродье, нашептывал мне на ухо, что Роза стерва, каких поискать мало, и чтобы я держал с ней ухо востро. Мне ничего не оставалось, как только им обоим говорить «хорошо» и улыбаться.

Я любил Розу…Я любил брата. Я не мог ни кому из них уступить, а они рвали меня на две части. Только вот я не понимал, на кой хер им нужны были половинки меня? Почему они не могли довольствоваться мною целым? Порой я уставал слушать предостережения и оскорбления, иногда срывался и орал…на брата, на Розу – никогда. Это всегда был Люцифер. Один раз я даже дал ему по лицу за то, что он оскорблял ее. Мне это не понравилось. Я не мог позволить ему говорить о ней плохо, мои возражения он не слушал, зато кулак увидел и почувствовал. Конечно, он все равно продолжил говорить, что отношения с Розой до добра не доведут, но хотя бы уже воздержался от оскорблений. Он обижался на меня, выпивши, называл меня предателем и подкаблучником. Но после драки он никогда больше не обзывал Розу. Люц смотрел на нее странным взглядом: с одной стороны его глаза были наполнены ненавистью, а с другой – страстью. Но в моем присутствии он хорошо шифровался и скрывал такой взгляд. Порой мне казалось, что он сам в нее влюбился и специально подстрекает и настраивает меня против Розы, но я не поддавался.