Вопрос вкусных обедов меня волновал в меньшей степени, и я проследовал в свои покои заниматься тем, чем занимался весь день, я проследовал ждать. Войдя в палату, в которой уже давно был погашен общий свет и горели ночники, я увидел, как молодой остряк играл в телефоне, мимикой своего лица повторяя всё то, что там происходило, а лежащий рядом с ним мужчина в гипсовых сапогах читал газету. Остальные вроде как спали или делали вид, но свет над их кроватями был погашен. Я опустился на свое ложе и долго вглядывался в белый, как чистый лист, потолок, разглядывая на нем тени, создаваемые моими соседями, но через несколько минут и их не стало. «Да…

– думал я, изучая это темное помещение… – странная гостиница для прокаженных, потолок которой видел множество обреченных взглядов. Если бы на этих стенах отображались все мысли постояльцев, хорошие – белым, а плохие – черным, то это место было бы еще мрачнее, чем есть на самом деле, и напоминало бы тучное темное здание, всем своим видом отпугивающее случайных прохожих».

Я лежал в полудреме и уже практически засыпал, как в палату ворвался свет из распахнутой двери. Кромешная тишина нарушилась скрипом колесиков от передвижной кушетки, которую втолкнула перед собой медсестра. Подъехав к моему пристанищу вплотную, она тихо скомандовала:

– Раздевайся и перебирайся, поедем лечиться.

– Да это лишнее, – прогоняя сонное состояние, ответил я.

– Такие правила, так что поторопись, тебя уже ждут в операционной, – тем же голосом скомандовала она.

Я подчинился еще одному правилу и, раздевшись, переполз на этот больничный транспорт, укрывшись простыней практически с головой. Медсестра вывезла меня в коридор, и ловко управляя этой колесницей, подкатила её к грузовому лифту.

Коридор был так же затемнен, как и вчера, лишь свет от лампы за столом сиделок освещал его, захватив части потолка и стен. Мы заехали в лифт, и свет практически ослепил меня. Из такого положения всё казалось немного другим. Мы остановились на нижнем этаже, и с той же легкостью моя провожатая вытолкала меня на этом ложе из лифта. Здесь все лампы работали на полную, ослепляли еще больше и заставляли оторвать голову, чтобы посмотреть внутрь длинного коридора. Светлый туннель неизвестности, который казался бесконечным, вынуждающий внутренний страх вырваться наружу и схватиться руками за все возможные предметы, попадающиеся у меня на пути. Своей безразличностью и монотонностью давя на виски, так, что еще минута, и я бы вскочил на ноги и закричал: – Хватит! Это ваши правила, и они не для меня, дальше я сам!

Но моё путешествие кончилось быстрее, чем началось, и сестра быстрым движением припарковала мою кровать к стенке рядом с дверью.

– Жди, сейчас тебя заберут, – сказала она и пошла обратно в сторону лифта.

Я приподнялся и присел на край кровати, прикрывая себя простыней. За дверью послышались чьи-то голоса вперемешку с лязгом железных приспособлений, и только эти звуки давали мне понять, что я здесь не один. «Это не моё место, и мне здесь нужно оставаться как можно меньше… – проносилось в моей голове… – пускай такие, как мой сосед, обитают здесь хоть вечность, это их стихия, но никак не моя».

В конце коридора, словно из ниоткуда, показался силуэт в синей медицинской робе, таком же колпаке и белом халате поверх неё. Это был тот хирург, который осматривал меня и, увидев меня, он ускорил свой шаг.

Подошел ко мне вплотную, в его голосе послышалось явное раздражение:

– А почему ты здесь?! Почему не внутри?! – смотря на меня, возмутился он и, не дождавшись ответа, распахнул дверь операционной.

– Вы тут совсем расслабились? – повышенным тоном обратился он к тем, кто был внутри. И дернув за край кровати, тем самым чуть не скинув меня, показал её угол присутствующим.

– А что такое? – прозвучал не совсем приятный женский голос.

– А вы не видите?! – уже совсем не скрывая своего раздражения, выкрикнул он. – Так выйдете и посмотрите!

– Сколько ты уже здесь? – перевел он взгляд на меня.

– Меня сестра только привезла, – не особо понимая, в чем дело, сказал я. – Не всё ли равно, где ждать, здесь или за дверью.

– Это не тебе решать! – переключая свою ярость, блеснул своими серыми глазами разъяренный врач, но встретив такой же блеск в моих, тут же осекся. – Ты их не выгораживай, – понизив тон, уже оправдывался он. – Правила есть правила, а они на них плюют.

Из-за его спины выглянула женщина лет тридцати, с удивленными большими глазами.

– А нам не сказали, что его уже привезли, – оправдательно проговорила она, покачивая головой.

Доктор окинул её осуждающим взглядом и уже более спокойно продолжил:

– Ну что? Так и будем стоять?! Или прикажете мне его завести!? – Сестра молча прошла в конец моего ложа и, указав мне головой, чтобы я принял горизонтальное положение, взялась за ручки моего экипажа.

Мы вкатились вслед за врачом в такое ожидаемое и не совсем приятное место, называемое операционной.

Внутри находились еще две медсестры, готовившие всякие медицинские приспособления, стерилизуя их в ванночках и укладывая на поднос, и врач в зеленом хлопковом комбинезоне, готовивший шприцы с непонятной мне смесью. Хирург медленно подошел к нему и прошептал что-то на ухо, тот окинул меня беглым взглядом и продолжил наполнять шприц жидкостью. Сестра провезла меня через весь зал и подвезла к столу, который стоял в центре, окруженный яркими прожекторами.

Скомандовав: – Перебирайся! – она подождала, когда я перелезу на этот стол, и отвезла мою перевозку за дверь. Я уселся в центре стола и наблюдал всю эту суматоху со стороны.

Внутри меня включился тот маленький мальчик, который только что расшиб ноги в кровь, и ему сейчас начнут мазать их зеленкой. Тревога и слова:

«Побыстрее бы!» кружились в моей голове вперемешку с картинками из детства, где мама бегает, ищет бинты и вату, а я, молча, наблюдаю за всем этим действием со стороны. Да, я знаю, что сейчас мне будет больно, да, я помню, что будет щипать и жечь, но это уже не важно, и я не выдам этого страха, ведь если дать ему тобой завладеть, то всё потеряно.

Ко мне подошел мужчина в зеленом комбинезоне, как потом выяснилось – анестезиолог, и провел краткий курс того, что он сейчас будет делать. Звучало это довольно просто, чем было на самом деле, да у них вообще, со слов, всё просто.

– Найдем твой нерв вот этой иглой, – указывая на конусную иглу, сантиметра два в длину, томным голосом проговорил он. – Как прострелит, я введу туда наркоз и отключу чувствительность твоего предплечья и руки.

– Готовься, – хлопнув в ладоши и указывая на верх стола, вмешался хирург.

Я удобно улегся, насколько это было возможно сделать на жестком и холодном операционном столе, и закрыл глаза.

«Вот… Еще немного… Еще самую малость… И всё кончится!» – пронеслось в моих мыслях, и я даже улыбнулся самому себе, но уже знакомый голос вновь вернул меня в это кафельное помещение.

– Глаза-то открой! – оборвал мою темноту анестезиолог. – Нам нужно видеть, что ты в сознании.

Резкий свет хирургических прожекторов ослепил меня и заставил искать место на потолке, на которое можно было смотреть, не щурясь.

Мысли бегущей строкой пробегали у меня в голове, я не мог уловить их значение, улавливая лишь их окончание, в воздухе витал спиртовой запах медикаментов, и всё вокруг стало казаться мне нереальным.

Такая же резкая боль, как и ослепляющий меня свет, пронзила мою шею, вмиг сбив мое ровное дыхание, и это означало, что все началось. Острая, кричащая боль, которую надо было стерпеть и не выдать.

Анестезиолог начал искать заветный нерв, что отвечал за мою левую сторону, и эти поиски показались мне вечностью. Вонзал иглу в новые и новые места, у меня создавалось впечатление, что он там что-то рисует, и этот рисунок был огромен.

С периодичностью в секунду спрашивая меня: Есть прострел? – он всё глубже и глубже протыкал мою шею, прокручивая иглой как отверткой в стене, но прострелов не было, и он продолжал искать.

Это продолжалось минут десять, и мои ответы: «Нет!» – давались мне всё труднее и труднее. Уже не обращая внимания на них, он начал следить за рукой в надежде, что на моё «нет!» она все же дернется и покажет ему «да!», но это не происходило. Из-за его спины раздался возмущенный голос хирурга.

– Ты еще не устал? – спросил он его, подойдя к нам ближе и свесившись надо мной.

– Нет, мне уже и самому интересно, его найти, – ответил тот, продолжая ковыряться в моей шее с болезненным азартом в глазах.

Хирург отступил назад, и все продолжилось снова.

– Вот он! – через мгновение воскликнул этот недоучка, смотря на то, как моя рука поддергивается.

В ответ мои глаза говорили всем присутствующим: «Нет!», но это мало кого волновало, и он, шприц за шприцом, начал вливать в меня наркоз, который с той же силой выплескивался обратно.

– Хватит! – останавливая всё это безумство, прокричал доктор и, схватив этого безумца за руку, скомандовал: – Сестра, готовьте общий наркоз, пора начинать.

Через секунду возле меня возникли аппараты с всевозможными проводами и датчиками, к которым меня начали присоединять с размеренной последовательностью. Все медсестры выполняли свою работу, четко зная, кто, что должен делать, и лишь раздосадованный анестезиолог, отойдя в сторону, что-то бурно выговаривал моему спасителю. Еще секунда и я был подключен к этим железным квадратным наблюдателям.

– Ну, а теперь поспи, – как-то по-отечески проговорил доктор, надевая маску на моё лицо. – Скоро всё кончится.

Снотворный газ начал проникать в мои легкие с быстротой размеренных вдохов, и бороться с ним уже не было никакого смысла, да и сил мне оставалось лишь на то, чтобы закрыть глаза как можно крепче. Я погрузился в самый что ни на есть глубокий сон, который поглотил меня и растворил в себе.

Я чувствовал, как просверливают мои кости, как вкручивают в них болты, я чувствовал всё, что происходило со мной, но это было настолько неважным и отдаленным, что можно было даже испугаться такому безразличию.

Мне снился сон, как и тогда я помню его практически наизусть, и он завладевал мной всё больше и больше, сон, в котором я падал всё дальше в непонятную черную бездну, из обрывков воспоминаний и знакомых мне лиц. Меня словно кто-то тащил за ноги вниз, а я, пытаясь ухватиться руками за воздух, отчаянно сопротивлялся всему этому карнавалу обрывков памяти. Родители, друзья, знакомые – все их лица кружились вокруг меня, создавая водоворот, и каждый из них пытался что-то сказать мне, но, не успевая, сменялся следующим. Это был очень странный ночной сеанс, на который я попал случайно, и мне было оставлено место в главном ряду.

Но вдруг резко всё изменилось и стало черным – ни лиц, ни голосов, ничего вокруг, лишь кромешная тьма и безумно спокойная тишина. Единственный голос, который доносился издалека, становился всё ближе и ближе, постепенно перерастая в крик.

– Дыши! Дыши! Дыши! – слышал я уже отчетливо, но не мог сделать и глотка. Я словно ныряльщик, переоценив свои силы, нырнул так далеко, где никогда не был и, растерявшись, остановился. Голос же становился слышен всё отчетливей – громкий голос моего друга, который уже давно перешел в крик, начал сопровождаться звоном в ушах.

На тот момент мне показалось, что прошла целая вечность в этом свободном падении, но это были лишь секунды.

– Дыши! Дыши! – слышал я снова и снова, и тот я, который был заперт в черноте своего сознания, начал карабкаться наверх, отталкиваясь от чего-то нереального и невидимого. Хватка, которая меня тянула вниз, начинала постепенно ослабевать, и я всё быстрее и быстрее взбирался вверх к чему-то доброму и такому родному, что это чувствовалось всеми частицами моего тела.

Всё кончилось практически так же, как и началось, только спокойные лица вокруг меня, когда я засыпал, сменились тревожными. Я очнулся от ударов ладонями по моему лицу, и из последних сил пытался открыть глаза, чтоб поймать эти руки. Но тело не слушалось, и мне оставалось лишь смотреть сквозь узкие прорезы глаз на всех этих возбужденных врачевателей.

С пониманием, что я пришел в сознание, по операционной пронеслась череда вздохов облегчения и радостных возгласов.

– Слышишь меня? – склонившись над моей головой, произнес доктор, чье лицо покрывали капли пота. – Ты меня слышишь?

В моих ушах стоял безумный звон, но я смог расслышать его вопрос и кивнул ему в ответ.

– Всё кончилось, – выдохнув, продолжил он, осуждающим взглядом посмотрев в сторону анестезиолога. – Сейчас тебя отвезут в палату, постарайся час не спать. С тобой посидит сестра.

Не понимая, что он хочет этим сказать, я продолжал кивать, пытаясь вытащить себя из этого коматозного бреда.

Быстро отсоединив меня от этих коробок, к моему столу припарковали перевозную кровать, на которой меня привезли. Медсестра помогла мне перебрать обратно и, укрыв меня простыней, вывезла из операционной.

Что со мной произошло той ночью, мне поведали только с утра и то намеками, и после того, как я восстановил весь этот драматичный спектакль в своей голове.

Меня оттранспортировали обратно, всю дорогу пытаясь разговорить меня, но мои глаза так и хотели закрыться. Ощущение, будто я не спал целую вечность, нахлынуло на каждый сантиметр моего тела, но я следовал советам врача и отчаянно сопротивлялся.

Вокруг ничего не изменилось, всё те же коридоры, всё тот же лифт, все оставалось таким же, как и на пути сюда, только изменилось моё понимание всего этого дома для недугов. Врач был прав, всё кончилось, осталось только встать на ноги, распрямить спину и выйти из этого храма беспомощных. Везущая меня сестра пыталась завязать со мной какой-то разговор о том, откуда я, как такое со мной приключилось, лишь бы держать меня в сознании, и я неохотно отвечал ей, в следующею секунду забывая предыдущий вопрос.

Транспортировав меня в палату, она помогла мне перебраться обратно в койку, включила ночник и весь час просидела рядом, так и не дав мне уснуть. Я даже не заметил, как она ушла, закончив свои расспросы и выключив свет; я уснул, даже не сказав ей спокойной ночи. Я больше никогда её не видел, и наутро с трудом вспоминал её лицо, но она оставила о себе хорошую память и самые приятные воспоминания.

Каждое больничное утро похоже одно на другое, меняется только дата в календаре, погода за окном и постояльцы.

Меня разбудили очередные утренние разговоры моих соседей, и лучи уже теплого солнца, проникающие через окно, окончательно открыли мои глаза. Я стащил с себя одеяло, приподнялся и, разглядев себя, понял, что в принципе ничего не изменилось, только перевязка из бинтов сменилась жесткой ортопедической повязкой. Оглядев присутствующих, я вскочил на ноги и прошел до припалатной ванны, быстро умылся одной рукой и вышел в коридор, направляясь к кабинету моего лечащего врача. Я застал его практически на выходе и, увидев меня, он заулыбался. Быстро выписав мне направление на рентген, он всем своим видом показывал, что торопится, но у меня были вопросы без ответа, и я с удовольствием их задал.

– Что со мной случилось ночью? – забирая лист с направлением, спросил я, вспоминая его запотевшее лицо.

– Ничего особенного, – отведя глаза, быстро проговорил он. – Такое бывает, редко, но бывает – анестезиолог перестарался с наркозом.

– Ясно, – не понимая, что значит слово «перестарался», удивился я.

Словно зная, о чем я спрошу его дальше, он тут же постарался перевести тему.

– Сейчас у тебя всё в порядке? – заинтересовано вглядываясь в меня, пробормотал он.

– Не совсем, – еще поднявшись с кровати, я понял, что все тело ломит. – Я не чувствую руки.

– Это нормальное послеоперационное явление, к обеду отойдет, – ответил он, улыбаясь, и, указывая мне на часы, добавил: – Мои рабочие сутки закончились еще вчера, так что, поторопись, сделай рентген и обратно ко мне.

Я торопился не меньше его, и уже через двадцать минут я снова стоял перед ним со снимками в руках.

– Всё отлично, – прислонив снимок к окну, гордо произнес он. – Всё отлично встало на свои места, – радовался он проделанной работе и, отложив снимки в сторону, взглянул на меня: – У нас останешься или будешь писать отказной?

– Буду писать, – ответил я, радуясь, что еще немного, и я буду по ту сторону этого здания.

– Силен, – посмотрев на меня с непонятным мне уважением, хмыкнул он. Тогда иди и собирайся, а я пока подготовлю все документы.

Не веря тому, что всё кончилось, я выскочил из кабинета, сияя всем прохожим своей улыбкой.

Зайдя в палату, я обнаружил всё ту же картину, с теми же лежащими персонажами.

При виде меня они оживились.

– Как прошло? – спросил самый взрослый, лежащий посередине.

– Хорошо, – ответил я, уже сидя на своей кровати и достав телефон.

– С тобой вчера всю ночь сестра сидела, это хорошо? – пытаясь получить отрицательный ответ, продолжал он.

– Это нормально, – резко встав, я прошел обратно к выходу, понимая, что здесь поговорить мне не удастся.

В воздухе повисла секундная тишина, и за закрытой за собой дверью я услышал:

– Неделю, точно, с нами пролежит, – прозвучал убедительный голос Сергея. – В таком виде о доме можно забыть.

Я набрал телефон Олега и сказал, что через час буду ждать его внизу, на что услышал лишь его: «Хорошо». Незаметно ко мне подошел врач, уже переодетый в уличную одежду, с портфелем и моими бумагами в руках.

– Собрался? – все так же улыбаясь, произнес он, похожий в этой одежде на банковского служащего. Он оказался моложе, чем я думал, и его холеный вид, с густой шевелюрой и аккуратной бородкой, был отличным дополнением такого наряда.

– Нет, за мной заедут только через час, – ответил я, собираясь задать вопросы о моём будущем, но он меня опередил.

– Я оставлю бумаги у дежурной медсестры, – сказал он, всем своим видом показывая, что опаздывает. – Она тебе всё объяснит и даст мой номер телефона, на всякий случай. Выздоравливай, и больше не падай.

Мы обменялись рукопожатием, и он удалился дальше по коридору, а я пошел собирать свои вещи.

– Ты куда? – возмутился Сергей, глядя на то, как я укладываю тренировочный костюм обратно в пакет и натягиваю комбез.

– Домой, я же сказал, что я тут ненадолго.

– Как? Отпустили? – продолжал недоумевать он.

– А я и не спрашивал, – уже не скрывая своего смеха, сказал я, оглядывая свое ночное пристанище.

– Как не спрашивал? Разве так можно?

– Можно, и даже нужно, – оглядев всех присутствующих гордым взглядом, произнес я, и уже рядом с открытой дверью добавил: – Всем удачи, прощайте, даст бог, НЕ свидимся.

То, что происходило за закрытой за мной дверью, меня уже мало волновало, и их приоткрытые рты еще долго смешили меня, но это был их выбор, и он тоже нуждался в понимании.

Нашел медсестру за ее стойкой, мы с ней быстро решили всю бумажную волокиту и, накинув на плечи олимпийку, чтобы не привлекать взгляды присутствующих, я спустился вниз и нашел место на лавочке возле входа. Складывалось такое впечатление, будто бы ничего и не было, и всю эту историю я увидел в утренних новостях по телевизору, а сюда приехал кого-нибудь навестить. Лишь немая боль во всем теле напоминала мне о последних сутках. Мне оставалось последнее: правильно рассказать обо всём родителям, которые до сих пор думают, что со мной всё в порядке. Меня подлатали, и теперь все зависело от меня самого, и мне оставалось лишь побороть всю любовь к себе и снова встать на ноги, чтобы быстрей окунуться в те незабываемые ощущения свободы, которые хоть и привели меня сюда, но уже основательно заняли своё место в моей голове.